"Я замолчал; но я поручил одному преданному другу разузнать о ней. Я узнал, что несчастная отправилась в Париж со своим соблазнителем, сыном банкира. Через несколько времени он бросил несчастную Бланш, которая впала в крайнюю нужду. Она даже два раза писала ко мне, прося моей помощи.
"Наконец — я едва осмеливаюсь окончить этот печальный разсказ, она завела новую связь и отправилась в Америку со своим новым любовником. В тоже время я узнал, что у нея был ребенок, сын, котораго она взяла с собою. С этого времени я ничего не слыхал о ней. Для всех она умерла…. Бедная Бланш!
Листаль закрыл лице руками и замолчал.
Морис слушал, не прерывая, эти тяжелыя открытия; но он с нетерпением желал узнать почему граф разсказал ему эти тяжелыя подробности и какой услуги он ожидал от него; но видя графа погруженным в размышления, Морис не решался делать ему вопросы.
— Простите меня, сказал наконец граф; но это воспоминание терзает меня. Теперь слушайте внимательно. Чтобы сделать все законно, я должен был после смерти моих родителей обявить об отсутствии сестры, что позволило нам ликвидировать наследство. В этом случае я вполне благодарен моим друзьям. Это дело было ведено без шума и законныя формальности были исполнены, не привлекши на себя внимания общества. Вот все бумаги относительно этого печальнаго дела. Но теперь мне остается исполнить мою обязанность.
"Вы должны узнать, что это богатство, которое делается вашим через вашу женитьбу на Берте, не все принадлежит мне. Вы должны, на сколько возможно, исправить несправедливость, сделанную относительно моей бедной сестры… Да, бедняжка! разве я могу обвинять ее, будучи свидетелем мучений ея детства и юности?… И только уже позднее я вполне понял на сколько она заслуживала сожаления. Чем более человек стареется, тем более он убеждается, что не следует легко обвинять других. Но это не все.
"Допустив даже, что она есть или была (я не знаю жива–ли она еще) недостойна прощения, то разве ответственность за ея ошибку должна падать на ребенка, о существовании котораго я узнал почти случайно? Кто знает, что сталось с этим маленьким созданием, брошенным в жизнь без поддержки, без помощи? Какое преступление совершил он, чтобы стсамаго рождения быть обреченным на все несчастия? Относительно него–то больше всего виноваты, по моему мнению, те, которые, по своему капризу, толкнули несчастную на этот путь…. Не так–ли?
— Мне кажется, я вполне понимаю, граф, чего вы хотите от меня, сказал Морис.
Граф сделал движение радости.
— Вы желаете, продолжал Серван, чтобы, заменив вас, я употребил все средства, находящияся в моей власти, чтобы найти след несчастной Бланш де-Листаль.
— Да…
— И если она умерла, то я должен, во всяком случае, узнать, что сталось с ея ребенком?…
— Да, именно так.
— И наконец, если я его найду…
Здесь граф с безпокойством устремил взгляд на Мориса.
— И если я его найду, докончил последний, то я должен отдать ему ту часть нашего состояния, на которую он имеет право…
Граф не в силах был произнести более ни слова. Он встал, обнял Мориса и поцеловал его в лоб.
— О! прошептал он, вы достойны быть моим сыном…
Несколько мгновений оба молчали.
Морис, казалось, хотел что–то сказать, но колебался. Граф глядел на него.
— Но, сказал, наконец, молодой человек, извините, что я сделаю вам этот вопрос… Знает–ли графиня все это?
Старик побледнел. Затем, опустив голову, он прошептал:
— Я не смел говорить ей об этом…
VI.
Надо совершенно не знать женскаго сердца, чтобы не угадать, что происходило во время разговора Мориса Сервана с графом.
Берта храбро отправилась в свою комнату и там начала поправлять свою прическу; затем, бросив взгляд в окно и увидав в кабинете отца силуэты двух мущин, она взяла вышиванье, уколола себе десять раз палец и не сделала ни одного стежка.
— Как они долго говорят! прошептала она.
Затем она взяла книгу и начала машинально перевертывать страницы, содержание которых для нея не имело никакого значения, как будто бы чтение было искусство неизвестное ей и вполне безполезное.
Между тем, разговор все продолжался и молодая девушка была не в состоянии более противиться своему нетерпению.
Имела–ли Берта полное понятие о важности тех вопросов, которые обсуждались в эту минуту между ея отцем и Морисом? Конечно, нет, потому что она любила, верила в того, кого она выбрала и не обсуждала ни своей любви, ни своего доверия. Она отдала их, вот и все. Были–ли у нея какия–нибудь предположения относительно будущаго?
Она даже не старалась угадать, какова будет новая жизнь, которая открывалась перед нею. Вся будущность казалась ей в розовом, неопределенном свете.
Но отчего они так долго говорили? Какая была надобность в этом, когда так просто решиться сейчас же. Невозможно, чтобы ея отец мог сделать какия–нибудь серьезныя возражения. Морис нравился ему: он очень часто говорил это. Поэтому, Берте оставалось только одно: поступить, как Магомет, т. е. пойти к горе, так как гора не шла с ней.
Дрожа, точно боясь быть пойманной, Берта тихонько открыла дверь своей комнаты и скользнула на лестницу. Комната Берты была во втором этаже, комната ея мачихи внизу.
Проходя мимо двери в ея комнату, Берта подумала, не присутствует–ли графиня при разговоре графа с Морисом.
Как убедиться в этом?
Взглянуть — разве это преступление? Нет, и кроме того, это сделается так скоро.
Берта наклонилась и поглядела через замочную скважину в комнату своей мачихи; но она сейчас же выпрямилась, удержав восклицание удивления, готовое сорваться с ея губ.
Что же она увидела?
Графиня стояла посреди комнаты, откинув назад голову, бледная, с остановившимися глазами, со скрещенными на груди руками. В ея позе выражался гнев и презрение. У ног ея лежало письмо.
Берта была поражена странным выражением лица своей мачихи, обыкновенно столь спокойнаго, почти равнодушнаго. Стыдясь своей нескромности, Берта кинулась прочь, спрашивая себя, что могло взволновать до такой степени обыкновенное спокойствие ея мачихи.
В это же самое время Морис и граф выходили из кабинета.
Граф улыбнулся и сказал, подозвав ее знаком:
— Что ты там делаешь, Берта? Чего ты ждешь с таким нетерпением?
Молодая девушка опустила голову. Она сильно покраснела и слезы навернулись ей на глаза.
Де—Листаль нежно привлек ее к себе, поцеловал в лоб и сказал на ухо:
— Поди, пройдись по парку со своим женихом.
Не говоря ни слова, молодая девушка кинулась на шею отцу и зарыдала.
Граф был взволнован; так приятно видеть счастие близких, а в особенности своих детей.
— Ну, любезный Морис, сказал он, стараясь сделать свой дрожащий голос более твердым, подайте руку моей дочери и… постарайтесь утешить ее.
Молодые люди ушли.
В эту же минуту к замку подезжал Даблэн, судебный следователь.
— А! сказал граф, идя к нему на встречу и протягивая ему руки, вот и второй беглец!
Несколько минут спустя, раздался звонок, призывавший к завтраку.
Все собрались в большой столовой, отделанной дубом, с дубовой же мебелью.
Разговором руководил главным образом Даблэн и, казалось, не располагал скоро замолчать. Он разсказывал приключение на Амиенской станции и был неистощим в похвалах проницательности Мориса.
Берта время от времени благодарила его молчаливой, но тем не менее красноречивой улыбкой.
Одна только особа не обращала никакого внимания на то, что говорилось вокруг нея.
Это была сама графиня Листаль.
Слегка бледная, с немного нахмуренными бровями, она, казалось, была погружена в какия–то мысли. Ея глаза, обыкновенно столь живые, казались мутными из–под полузакрытых ресниц. Уже два раза граф спрашивал о причине ея печали.
Она жаловалась на нездоровье, на мигрень. Но было очевидно, что какая–то серьезная забота занимала ея ум.
Время от времени взгляд ея останавливался на графе, занятом разговором; затем она машинально глядела в окно, на парк, лежавший перед ея глазами.
Но ни кто, казалось, не обращал внимания на то, что происходило в ней. Сама она едва слушала разсказ Даблэна.
— Одним словом, говорил последний, не смотря на великолепныя соображения Мориса, это дело продолжает оставаться окруженным тайной, которая, до сих пор, кажется непроницаемой. Кто этот человек? Откуда именно он ехал? Этот пункт еще не разрешен достаточно, не обидьтесь, мой юный друг. Что касается до убийцы, то никаких следов его не найдено. Уехал–ли он снова за–границу? Мы телеграфировали во все гавани. Но мы не могли дать его описания. В такое время и в такой холод все путешественники похожи один на другаго: это целая куча плэдов и кашне, которая положительно закрывает человека…
— Так что, сказал Листаль, вы отчаиваетесь?…
— Я не хочу еще сознаться в этом, но говорю вообще, я сильно сомневаюсь в успехе….
— Я не спрашиваю вас было–ли следствие полно….
— Настолько полно, что два раза уже оно брало ложную дорогу, мы думали, что напали на след и были вполне обмануты.
В эту минуту у решетки парка раздался звонок и несколько минут спустя, лакей подал Даблэну запечатанный конверт.
— Вы позволите? сказал следственный судья. И он поспешно открыл конверт.
— А! сказал он, Парижская полиция мешается в дело, мне прислали одного из парижских агентов. Тем лучше, я никогда не отказывался ни от чьей помощи.
Затем он продолжал, обращаясь к лакею.
— Принесший это письмо не ушел?
— Нет, сударь, он в передней, ждет ваших приказаний.
— Хорошо, я сейчас приму его…. Вы позволите, друг мой, продолжал он, обращаясь к графу, превратить на мгновение ваш кабинет в следственное бюро!
— Сколько вам угодно.
Даблэн вышел. Несколько минут спустя, полицейский агент был введен к нему, в кабинет де-Листаля.
Господин Ферм, так звали полицейскаго, был мущина лет сорока, высокий и худой, с приличными манерами, одетый очень просто. Его правильное и холодное лице напоминало англичанина, чему еще более помогали довольно длинные бакенбарды с проседью. Он был почти лыс.