— Си, си.
В дверях появилась полная женщина лет шестидесяти. Она хотела что-то сказать графу, но посмотрела на автомобиль, на гостей, задержала взгляд на Ане.
— Франческа, — обратился к ней хозяин, — это мои гости из России. Они поживут у нас некоторое время — приготовь им комнаты.
И, подойдя ближе, шепнул, так чтобы не слышала русская синьорина:
— Я денег привез.
— Сколько? — сурово спросила Франческа.
— Двести миллионов лир, — шепнул старичок ей на ухо.
— Паоло! — крикнула женщина вглубь дома, — Паоло! Где этот старый дурак? Синьор нам сейчас долг отдаст, а его нет нигде.
Саша достал из «бентли» дорожную сумку-холодильник, в которой были два свежих лосося, баночки с икрой и крабами. Подошел к служанке.
— Синьора, — сказал он и, приоткрыв сумку, показал содержимое.
— Неси на кухню! — махнула рукой Франческа так, как будто Саша обязан понимать по-итальянски и вообще мог знать, где находится кухня.
Его, судя по всему, приняли за шофера.
Первый этаж в доме был нежилой. Из просторного холла лестница вела на второй этаж, но граф, желая показать все, пощелкал выключателями, только свет на первом этаже не загорелся. Окна были занавешены, и пахло пылью. Можно было разглядеть лишь несколько диванов, задрапированных светлой тканью. Впрочем, из проема одной из дверей, ведущих из холла, струился свет.
— Там, — показал рукой синьор Оливетти, — кухня и квартира прислуги.
И повел гостей на второй этаж. Здесь было светло, солнце било в стену, на которой еще оставались темные прямоугольники невыгоревших обоев.
— Еще недавно здесь висели картины, — смутился синьор Оливетти, — но их пришлось продать: содержание дома обходится слишком дорого.
Скорее всего содержание дома почти ничего ему не стоило, а вот страсть к игре влетала в копеечку.
Вряд ли Ане предоставили худшую комнату в доме, но обстановка в ней была весьма скудная: металлическая кровать со спинкой в виде ажурной решетки, пара тумбочек по обеим ее сторонам, комод и стул. Никакого платяного шкафа. Над изголовьем кровати икона с изображением Мадонны.
Перед обедом синьор Оливетти решил показать гостям свои плантации. На деревьях висели крупные оранжевые апельсины.
— Урожай давно убран, — объяснил граф, — это остатки.
Саша сорвал один плод, легко снял кожуру и стал дольку за долькой класть себе в рот.
— Вкусно, — сказал он.
— Да, да, — согласился хозяин, поняв все и без перевода, — очень сладкие, а берут их за гроши. Теперь тунисцы с алжирцами заполонили весь рынок своим дешевым продуктом. Они и пошлину платят, и доставка, погрузка-разгрузка денег стоит, а им все нипочем.
Шарманщиков молчал, но по тому, как он внимательно все разглядывал, Аня догадалась — Константин Иванович что-то задумал.
За обедом граф снова пожаловался на то, как дорого содержать дом, что нужно сделать ремонт, а это не меньше миллиарда лир, а то и два миллиарда.
— Тысяч четыреста баксов, а то и пятьсот, — согласился Шарманщиков, — если еще и мебель покупать. Пусть наследники раскошелятся.
— У меня нет родственников, — развел руки в стороны синьор Оливетти, — вообще никаких, ни близких, ни дальних. Я даже женат не был.
Константин Иванович задумался.
После обеда граф пригласил всех в библиотеку — в единственную комнату верхних этажей, которая кроме спальной хозяина была похожа на обитаемую. В сущности, это был целый зал со стеллажами, уставленными книгами. Хозяин прихватил пару бутылок «Мускатного «Монте Карло» из своих подвалов, сам открыл их и предложил гостям.
— Мне нравится, — попробовав, призналась Аня, — только я в винах не разбираюсь.
Саша тоже сказал, что вино замечательное, а Шарманщиков пригубил и почмокал губами.
— Похоже на «Токай», — наконец произнес он.
— Да, да, — обрадовался граф, — именно на «Токай», хотя в Венгрии другой сорт винограда, да и солнца меньше, чем здесь.
Аня ходила вдоль стеллажей и разглядывала корешки книг. Все они были очень старые, в кожаных переплетах с золотым тиснением. Многие на латыни.
— Здесь целое состояние, — вздохнул синьор Оливетти, — можно часть из них продать на аукционе. Тогда мой дом можно превратить в настоящий дворец, но мне этого не надо и книги жалко. Вот когда умру, и дом и библиотека достанутся государству. Оно все продаст, а Франческу с мужем выгонят.
Он еще раз наполнил бокалы.
— Неужели у Вас вообще никого-никого? — спросила Аня.
— Увы! — вздохнул граф, — хотел даже кого-нибудь усыновить, но Франческа так наорала на меня, а сейчас, вероятно, сама жалеет.
Девушка перевела это Константину Ивановичу, кроме того, что касалось вредной служанки.
— Скажи ему, чтобы тебя удочерил, — улыбнулся Шарманщиков.
Аня рассмеялась и сказала графу, что вино у него просто замечательное, но тот вдруг стал серьезным и посмотрел на Константина Ивановича. Шарманщиков еще раз пригубил вино, почмокал.
— Анечка, скажи ему, что я буду импортировать это вино в России в полуторалитровых бутылках по цене три доллара за литр.
— Сколько? — не поверил граф, — «Бароло» дешевле стоит, а мое «Монте Карло» никому не известно.
— Даже три с половиной, — произнес Шарманщиков, пригубив еще раз, — только если он Аню удочерит.
— Я не буду это переводить! — вспыхнула девушка.
Но предложенную цену все же сообщила.
А синьор Оливетти тоже стал красным.
— Если так, — сказал он серьезно, — я удочерю эту девушку, а Вас, добрый синьор, усыновлю.
— Что он сказал? — спросил Константин Иванович.
— Вы — два старых дурака, — разозлилась Аня, — он предлагает еще и Вас усыновить.
— Да, да, — закивал головой граф, — скажите синьору, что если он сохранит дом и поместье, то я ему их в наследство передам с условием, чтобы Франческу и Паоло оставили здесь.
Аня переводила весь этот бред, думая о том, как немного нужно старым людям, чтобы запьянеть — достаточно одного глотка. Но Константин Иванович потребовал попробовать еще и красного вина, и хозяин повел их в подвал, где на стеллажах в ячейках лежали пыльные бутылки.
— Здесь есть даже вино урожая двадцать седьмого года, — сказал старик, — года моего рождения. Пара бутылочек найдется. Одну мы откроем сегодня вечером, а вторую Вы, синьорина, откроете и угостите гостей в день моих похорон.
— Надеюсь, это будет очень и очень нескоро.
— А уж как я на это рассчитываю, — серьезно ответил граф.
Он достал со стеллажа бутылку и протянул Саше.
— А это — мое любимое: «Шардоне» семьдесят второго года. Какое было лето! Сколько солнца! По всей Европе лесные пожары — мне даже до сих пор кажется, что у всех вин того года привкус дымка.
— И в Коми леса горели, — вспомнил Константин Иванович.
Вскоре оба старичка напробовались вина и научились общаться без переводчика. Аню они отправили отдыхать, а Саша сбежал еще раньше, обследовать комнаты и сараи во флигеле. В библиотеке девушка нашла не очень старую книгу и села на скамеечку во дворе в тени кипариса.
— Что читаешь? — спросил внезапно появившийся Саша.
— Альберто Моравиа, «Сальто-Мортале», — показала обложку Аня.
Она теперь смущалась при виде молодого человека, после того, как он признался ей в любви в квартирке на окраине Монако. Она пыталась забыть об этом и даже убеждала себя, что все это ей послышалось или привиделось, что ничего этого не было, как и страшного рассказа Ван Хенессена.
— А старичок-то не так беден, — произнес Саша, опускаясь на скамью, — я заглянул в его гараж и чуть было не…
Молодой человек сделал паузу, но не стал подыскивать нужное слово:
— Короче, обалдел. У него там «бугатти» стоит пятьдесят шестого года. Если ее подреставрировать и на аукцион выставить, то не меньше лимона баксов можно получить. Шумахер умер бы, если увидел. Я про нашего Шумахера говорю, — пояснил он, — хотя и другой тоже бы колеса откинул вместе с братом. Классная тачка! Их в мире всего несколько штук осталось. У султана Бруннея и еще у кого-то. А старик даже не догадывается, что у него такая ценность. А то, мол, книги, книги! Ну ладно, побегу еще посмотрю. Может, опять чего ценного надыбаю.
Аня закрыла книгу. «Надо же, — подумала она, — дома уже месяц назад были дожди, слякоть, холод, а здесь — только листья желтеть начинают, апельсины на деревьях, виноград на ветках — сказка. А местные жители, наверное, и не представляют, что есть и другая жизнь, другая погода и другой воздух.»
Из дома вышла Франческа. Она старательно делала вид, что просто решила побродить перед домом, но постепенно приближалась к скамеечке, а подойдя, опустилась рядом и сказала, обращаясь к дому:
— Горбатишься на этого старого идиота и никакой благодарности.
— А синьор граф Вас очень любит, — не выдержала Аня.
— Так и я его тоже. И Паоло мой. А что толку? Помрет, и нас турнут отсюда, а здесь еще моя прапрабабка работала. Вот сейчас он упьется с Вашим отцом в подвале, а завтра нас попрут с Паоло, а куда нам идти? Детей у нас тоже нет, а родственникам мы не нужны. Кому нужны старики с грошовой пенсией?
Аня не стала уверять Франческу, что Шарманщиков ей вовсе не отец, сказала только: «Места у вас очень красивые — в России совсем другая природа».
— Да, — вспомнила служанка, — у нас тут по соседству русская княгиня живет. Старая уже! Ужас, какая старая! Я еще девчонкой была, а она уже старухой. Ей лет сто или сто пятьдесят.
— Быть не может! — усомнилась Аня.
— Клянусь Мадонной, — перекрестилась Франческа, — ей, может быть, и двести лет, только о ней все забыли: она никуда не ездит и к ней никто. А прежде она каждое воскресенье в Ниццу в русскую церковь ездила.
— Далеко ее дом? — спросила девушка.
— По дороге далеко, а если через сады идти, то километра три.
Неизвестно, как Шарманщикову удалось договориться с хозяином, но за ужином граф сказал:
— Завтра утром все вместе едем в Турин подавать документы на удочерение.