— Носи! — строго произнесла она, — молись Богу, и он тебя не оставит.
И она надела на меня цепочку с крестиком.
Офицерской вдове — владелице домика было около сорока лет, она смеялась по любому поводу, а краснела порой без всякого повода.
На подоконнике в ее комнате стояли клетки с канарейками, в теплые дни вдова растворяла окно и разговаривала через улицу с женой железнодорожного кондуктора, которая жила напротив.
Князь Барятинский женился и уехал с молодой женой в Париж, но это меня заботило мало, осенью меня отдали в гимназию, и я стала привыкать к новой жизни. Мы не бедствовали, какие-то деньги у мамы моей были, и к тому же она шила платья и для вдовы, и для жены кондуктора, и для других дам, обитавших неподалеку. У меня появились подружки, одна из них, как водится, самая лучшая, самая близкая. Что мне до какого-то князя.
Он появился в нашем домике через год, даже прожил в маминой комнате пару недель. Вечерами он в маленькой гостиной первого этажа играл на гитаре и пел романсы. Офицерская вдова из коридора глядела на его генеральский мундир, краснела и хихикала от радости за постояльцев.
Но счастье старательно обходило наш домик. Барятинский снова уехал, вскоре у меня появился братик, а у офицерской вдовы — ухажер. Предмет вдовьей страсти был черняв и кудряв, каждое утро он в протертой военной шинели останавливался под нашими окнами и пел романсы. Громко и пронзительно. Чаще всего — «Маруся отравилась, в больницу повезли…» Вдова пряталась за занавеской, поглядывая за улицей в щелочку, и плакала. Чернявый был шарманщиком.
— Он такой несчастный! Такой несчастный, — шепотом делилась с моей мамой вдова, — представь себе, Наташа, это он был юнкером. За участие в дуэли со смертоубийственным исходом его сослали на каторгу. А теперь он вернулся. Все, ты представляешь, все отвернулись от него! Друзья, родственники, даже невеста! Она вышла замуж за другого. Она теперь жена купца-миллионщика, страдает, конечно. А он гордый! Ходит по улицам со своей шарманкой и поет, чтобы заглушить боль.
Страсть все-таки победила природную стыдливость вдовы. Однажды она выбросила в окошко записку, в которой назначила черноволосому красавцу свидание в дровяном сарае.
Шарманщик стал бывать у нас часто, хотя мог пропадать и неделями. В дровяном сарайчике ему оборудовали комнатку, поставили там печку, чтобы несчастному не холодно было, но он всем запретил строго-настрого заходить туда: мне, маме, а вдове в первую очередь. К нему туда часто приходили знакомые — иногда оборванцы, а порой и вполне приличные на вид люди. Впрочем, мне до него не было никакого дела. Волновало совсем другое: мама начала выпивать. Не напивалась, конечно, но все же. А как выпьет винца, начинала плакать безутешно.
Весна шестнадцатого года была слякотной. В апреле чуть ли не каждый день с неба сыпался то дождь, то мокрый снег. И вот однажды меня разбудило солнце. Сразу стало светло на душе, мама что-то напевала вполголоса, маленький брат смеялся, глядя в окно. На подоконнике стояла клетка с чижиком, и даже птичка радостно чирикала, словно понимая, что через несколько дней ее выпустят на волю — приближался праздник Пасхи. Шарманщик не появлялся около двух недель, но в тот день он пришел к обеду. По такому случаю вдова накрыла стол в гостиной, повздыхала, что не может его как должно угостить — ведь пост, но бутылку крымской мадеры все же достала.
Чернявый откупорил ее, разлил по рюмочкам и весело произнес:
— Хороший нынче день! Князь Барятинский час назад мне четвертную подарил!
Мама, конечно, побледнела, а шарманщик рассказал, что он проходил по Английской набережной и видел, как из особняка Барятинских выносили чемоданы — князь Иван Александрович собирался отправиться на фронт. Когда услышал звуки шарманки, сам спустился с крыльца и, подойдя, спросил чернявого, на котором была его обычная шинель:
— Где воевал, герой?
— В Галиции, Ваше Высокопревосходительство, — отрапортовал шарманщик, — у генерала Брусилова в кавалерии. Теперь отправлен в полную отставку по причине ранения и тяжелой контузии.
И тогда Иван Александрович дал ему двадцать пять рублей.
Мама моя как услышала, что князь на фронт отправляется, взглянула на часы с кукушкой и прошептала:
— Не уехал еще. Они в этот час как раз обедают.
Вскочила, набросила платок на голову и выскочила на улицу. А я за ней чуть позже — пока сообразила, пока пальто надела. Я только Большой проспект пересекла, а мама уже к набережной Невы подбегает. Она решила Неву по льду перейти, как раз к дому Барятинских и вышла бы. Я смотрела, как ее фигурка уходит по темному льду, и кричала:
— Не надо! Вернись обратно!
А когда увидела, как она провалилась в воду, бросилась было к ней, но меня люди уже схватили: «Куда ты, девочка? Лед-то ведь совсем тонкий! Не переживай, ничего с твоей мамой не случится».
Но ее течением сразу под лед затянуло.
На поминках вдова рыдала в голос, а шарманщик, который уже перебрался жить в дом, успокаивал ее:
— Да будет тебе убиваться! Не плачь, рыбонька. Мы ведь детишек не бросим, поможем им.
Гости ушли, мы с братом легли в своей комнатке. Некоторое время я слышала, как за стенкой плачет вдова, что-то шепчет ей чернявый, а потом заснула.
Очнулась под утро и не могла понять, что вокруг меня. Показалось, будто я в другом мире: перед глазами молочная пелена, а голова раскалывается от боли. Поднялась на постели и чуть было не потеряла сознание от горечи, обжигающей мои легкие. Но все же успела открыть окно, схватить брата и выпрыгнуть с ним во двор. Думала, пожар. Как было на самом деле, сказать трудно; скорее всего, пьяная хозяйка закрыла заслонку печки, чтобы угли долго хранили тепло, а потом бросила туда несколько поленьев — вот дым и пошел в комнаты. А может, это шарманщик подстроил. В ту ночь он не ночевал, а вернулся утром и даже плакал, узнав, что хозяйка домика угорела насмерть. Оказывается, они уже полгода были мужем и женой, тайно обвенчавшись в церкви на Смоленском кладбище.
В гимназии я больше не появлялась. Во-первых, надо было за домом следить и заботиться о брате. А во-вторых, не было денег вовсе. У матери были какие-то сбережения, но все они исчезли. Шарманщик сказал сразу: «Кормить вас не могу, сам живу впроголодь. Но вы можете мне помогать копеечку зарабатывать». Однажды он, вспомнив, что моя мама хорошо пела, решил меня испытать и попросил спеть. Я хотела исполнить какой-то романс, еле слышно пропела какую-то фразу, а он, услышав, обрадовался:
— Будешь со мной по дворам ходить. За твой голос больше подавать будут.
Заставил меня надеть какое-то тряпье, и начали мы по городу бродить. Он на шарманке пиликает, я пою, а братец маленький с картузом публику обходит. Несколько раз подружек по гимназии встречала, отворачивалась и плакала от стыда, но и они делали вид, будто не знают меня. Только одна — самая близкая — добрая Катюша Корсакова долгое время к нам приходила, один раз даже с мамой — уговаривала меня вместе с братом к ним перебраться. Но шарманщик наорал на них, и они ушли.
Самое ужасное было то, что шарманщик оказался главарем шайки воров-карманников.
За окнами смеркалось, да и в доме был полумрак. Самовар остыл. Хозяйка замолчала на мгновение. Аня сидела ни жива ни мертва, не веря в подобные совпаденья. Она решила пока ничего не рассказывать старой графине, дослушать ее рассказ. Но тут в двери кто-то постучал; не в дверь комнаты, а в громадные входные двери дома. Затарабанил с яростной силой. Это дон Луиджи примчался, встревоженный пропажей приемной дочери.
— Откройте немедленно, — кричал он.
А потом еще громче:
— Доченька, ты жива?
Хозяйка усмехнулась и поднялась из кресел:
— Приходи завтра, — сказала она, — а то он мне весь дом разнесет.
Обняла гостью и поцеловала ее в обе щеки.
Остаток вечера Аня думала о старой графине, но потом тревога за Константина Ивановича и Сашу вытеснила эти мысли. И все же, уже ночью, перед тем как заснуть, девушка решила отправиться к Радецкой с самого утра: старушка не успела многое рассказать. Хотя история про шарманщика и маленького мальчика не более чем совпадение с той, что поведал когда-то дядя Костя. Мало ли по Петрограду бродило тогда шарманщиков? Конечно, совпадение. «Но все равно, надо получше расспросить Анну Ивановну, — решила девушка, — совпадения ведь тоже не случайны.»
— Тебе, наверное, интересно узнать, как вдруг дочка горничной стала графиней? — спросила Анна Ивановна.
Гостья кивнула, а потом, сообразив, что это не очень-то вежливо, произнесла:
— Будьте так любезны, расскажите, пожалуйста!
— Ну да, конечно, — усмехнулась старуха, — Радецкие-то не какие-то там Оливкины. Радецких все знают. Граф Федор Федорович — генерал от инфантерии, своим участием в турецкой войне прославил фамилию. Федор Федорович, кстати, — дед моего мужа.
Вся Россия следила за боевыми действиями на Балканах, где русская армия воевала с турками, освобождая Болгарию. Следила настолько внимательно, что скоро фраза из секретного послания генерала Радецкого царю — «на Шипке все спокойно» стала нарицательной. Художник Верещагин даже создал триптих, на котором изображен замерзший русский солдат. Солдат на Шипке замерзло немало, а генерал Радецкий остался жить, увековечив свое участие одной-единственной фразой. И если через тридцать лет гимназистам задавали на уроке вопрос: «А кто командовал русскими войсками на Балканах?», даже двоечник отвечал: «Великий Князь Николай Николаевич, генерал Скобелев и генерал Радецкий, который сказал…» Ну и так далее.
Анна Ивановна прославленному генералу никакой родней не была, если не считать, что вышла замуж за его внука. Причем, познакомилась с ним при обстоятельствах весьма трагических и для себя, и для него, и для всей страны.
Старуха показывала гостье семейные альбомы.
— Этот бравый поручик — мой муж, но тогда мы еще не были знакомы: в конце шестнадцатого года он приезжал в Петербург и сфотографировался, а это наше венчание в Румынии, это — моя свекровь, это князь Иван Александрович Барятинский, это я — в тридцатом году в Ницце, можете сравнить с оригиналом, сидящим перед Вами. Это опять муж, только еще в кадетском корпусе, он же — юнкер. А моих детских фотографий нет. Наверное, и не было никогда — мы очень бедно жили. Впрочем, может, это меня и спасло — нужда закаляет характер, дает шанс выжить, когда другие, может быть, тоже стойкие, но не знавшие бедности — не выдерживают. Ну, слушай продолжение моей истории. Больше года мы бродили по улицам, вечерами возвращались, с трудом передвигая ноги. Ближе к ночи к шарманщику приходили карманники и приносили дневную выручку — всю, без утайки, а он уж распределял, кому сколько дать, а сколько оставить себе и на нужды всей шайки. Был он человеком далеко не бедным, но ходил всегда в одной и той же шинели: похоже было, что подобная жизнь нравилась ему. Подручных своих он презирал и, как мне казалось, меня с братцем тоже. Часто некоторые из его приближенных оставались у нас переночевать и попьянствовать. Тогда приводили женщин, порой это были совсем девчонки — младше меня, ставили на граммофон пластинки и подпевали Шаляпину: «Эй, дубинушка, ухнем!». С той поры я эту песню слушать не могу и Шаляпина тоже. Мы с братом в своей комнатке пытаемся заснуть, а все равно страшно и обидно за свою судьбу. Дверь я, конечно, на запор закрывала, но что для вора запоры! Однажды ночью проснулась оттого, что кто-то дышит мн