— Ага, — говорят, — Радецкий. Следуйте за нами. Мы проверим, не из тех ли ты Радецких, что генералами у царей служили.
Мать взяла меня на руки, сестра пошла следом. Отец говорит: не переживай — сейчас все выяснят и меня отпустят очень скоро. Даже на поезд не опоздаем.
Но его завели в какую-то комнатенку, закрыли дверь и начали допрашивать. А в коридоре все слышно было. Но мама все равно ничего не понимала.
— Давно ли Вы засланы в СССР австрийской разведкой?
— Какое задание получено Вами от австрийского генерального штаба?
— На каких объектах промышленности Вы должны организовать диверсии?..
— Что за чушь? — удивился отец.
А следователь как заорет:
— Я закончил гимназию в Праге! Австрийцев за версту носом чую! Ты — потомок Радецкого, душителя свободы итальянского народа и ответишь за все его преступления!!!
Ахинею какую-то несет следователь, но тогда это было страшно. Мама заплакала, и я — пятилетний заорал тоже.
— С бабушкой в Италии тоже местные аристократы не хотели общаться, считали, что она имеет какое-то отношение к графу Иозефу Радецкому — начальнику австрийского генерального штаба, который в середине девятнадцатого века одержал несколько побед над итальянской армией, — объяснила Анна.
— Ну а мы-то здесь при чем? — вздохнул Алексей Федорович. — Впрочем, в те времена могли арестовать без всякого повода. Отца задержали, и пока мама ходила упрашивать милицейское начальство, кто-то украл наши вещи и продукты, взятые в дорогу. Денег, вероятно, у нас не было или же они остались у отца, но через пару дней я уже плакал от голода. И мать не выдержала. Она сидела возле двери начальника НКВД, рассчитывая, судя по всему, что тот сжалится, увидев плачущих детей, и отпустит отца, но тот каждый раз, проходя мимо, говорил:
— Проваливай отсюда, а не то хуже будет.
Перед обедом он выскочил из кабинета, дверь отворил сквозняк, и мама увидела у него на столе бутылку водки, овощи, колбасы, пару буханок хлеба. Что делать, если детей уже двое суток не кормили? Никого в коридоре не было; она зашла в комнату, взяла одну буханку, и мы пошли к станции. Возле поезда нас догнал начальник, начал избивать мою маму, какой-то человек вступился. Избили и его. Я этого ничего не помню. Потом уже рассказала сестра. А у меня в памяти лишь осталась дорога, по которой мы спешим вслед какой-то подводе. На ней двое милиционеров и мальчик — мой ровесник. Он смотрит на меня, а я на него, словно мы пытаемся запомнить друг друга.
— Это был мой отец, — негромко произнесла Аня.
Радецкий не ответил и отвернулся.
Почему-то и Бушуев смотрел в сторону. За окном потемнело, задрожали листья, и от земли взмыла к гнезду стремительная ласточка.
— Я мог бы догадаться, — произнес Алексей Федорович, — но уж больно это невероятно. Когда я впервые увидел Константина Ивановича, то его лицо показалось мне знакомым, да и он ко мне приглядывался, хотя там, где мы познакомились, ко всякому новому человеку относились с опаской. Я был буровым мастером, у меня на площадке случилась авария, погибли двое человек, виновным, естественно, признали меня, скорый суд, срок, колония. Сразу после вынесения приговора жена подала на развод, забрала сына и укатила в Москву. Через шесть лет я пытался ее найти, но узнал только, что она вышла замуж за иностранца и уехала за границу. Впрочем, ее понять можно было: выходила замуж за человека весьма обеспеченного по тем временам, который по полгода дома не бывает, а тут такое. Если бы она знала, чем закончится моя дальнейшая судьба, то, наверное, подумала бы. После освобождения я снова начал работать мастером, не потому что моей вины в той аварии не было вовсе, а потому лишь, что специалистов не хватало. Вскоре меня перевели в управление, а потом началась приватизация. Всем работникам НГДУ[14] выдали акции, а зарплату задержали на полгода. Все понесли акции свои продавать. У меня были кое-какие накопления, акции я брал, но сколько я мог взять их? И тогда набрал номер телефона, который мне дал в свое время Константин Иванович. Долго, очень путанно объяснял, кто я такой и зачем мне нужен Шарманщиков; у меня спросили номер телефона и адрес. Через день мне позвонили. В дверь. Вошли двое молодых людей с чемоданом. Дальше прихожей идти не стали, сказали лишь: «Это Вам от Папы Карло» и удалились. Чемодан я открыл, он был полон денег. С них-то и началась моя нефтяная компания.
— А жена? — спросила Аня.
— Знаю только, что она в Штатах, сын с нею не живет — он в Европе. Теперь пытаюсь его отыскать — единственный близкий человек на всем белом свете. Был еще Константин Иванович, но…
Радецкий посмотрел на Аню:
— Теперь, слава Богу, Вы появились.
За окном сверкнула молния и сразу же громыхнула. Первые тяжелые капли дождя ударили в окна. Мир раскололся еще раз, и уже гроза швырнула на дом и на деревья парка целые потоки ливня.
В комнату вошел Саша. Посмотрел в сторону гостей, которых наверняка видел ранее, а теперь просто проверял их реакцию на знакомство с Аней. Но мужчины сидели притихшие. И тогда Саша улыбнулся:
— Там пришел некий господин Кухарский, который уверяет, что он деловой партнер Вашего дедушки.
— Пошлите господина Кухарского к деловому партнеру его бабушки!
Глава седьмая
Вася Толстый нагрянул совершенно неожиданно. Тихо подкатил к офису и в тот самый момент, когда Филипп выходил из него, решив некоторое время не появляться на людях. Хотя ни в какое подполье он не собирался и за границу убегать тоже. Зачем, когда заграница — вот она — в особняке на Каменном острове. Кухарский дважды пытался прорваться к графине Оливетти, но ему отвечали что-то невразумительное: мол, она принять не может, у госпожи графини важные деловые встречи. Филипп, еле сдерживаясь от злости, улыбался, уверял, что он тоже деловой партнер, но охранники отвечали ему в переговорное устройство:
— Указаний на Ваш счет никаких нет.
Кухарский косился на видеоглазок камеры наблюдения, но тем, кто разглядывал его на экранах своих мониторов, не было никакого дела до страдальческого лица Филиппа.
Во второй раз все же приняли записку, которую он настрочил на листке, вырванном из ежедневника:
«Госпожа графиня, Вы могли видеть меня в Париже. Отель «Шератон», если помните. А я не могу забыть наших случайных встреч. Умоляю, уделите мне пять минут, две — хотя бы одну: я просто хочу снять груз с души, сказать Вам всего три слова, а потом бросить сердце к Вашим ногам.
По-английски это звучало, конечно же, интересней. Да и почерк у Филиппа получился очень красивый, хотя и несколько взволнованный.
Но ответа не было даже на словах, не говоря уже о каком-нибудь, пусть самом маленьком — в одну строчку послании. Надо действовать еще решительнее, и потому Кухарский решил поставить «мерседес» у стальных ворот резиденции и ждать. Ждать, когда она заметит его или когда охрана будет требовать убраться, а он упрется, ему будут крутить руки, а он крикнет по-итальянски: «Ти амо!»
Филипп вышел из офиса, а тут так некстати подкатил Вася Толстый. Двое бритоголовых молодцев с холодными глазами выросли словно из-под земли:
— Садись в машину!
Куда деваться? И Кухарский пролез в открытую перед ним дверь автомобиля.
— Ну че, Филя, — прохрипел Вася Толстый, — кинуть меня решил?
— Да я…, — хотел было возразить Кухарский, пытаясь изобразить честный взгляд и посмотреть в лицо огромного человека, но смутился.
Нет, на самом деле он испугался.
— Ты че, Пятачок Винипушный, — придвинулся к нему Вася, — за лоха меня держишь или думаешь, что я типа такой сладкий, что…?
Филипп вскинул руку и взглянул на часы.
— Ты че, рожа свинячья, деловой что ли?
Кухарский даже не вздрогнул: кто он такой, этот бандит, чтобы его бояться? Он может вопить сколько угодно, но сегодня же Пал Палыч позвонит кому следует: ведь есть же, в конце концов, милиция, есть люди в бронежилетах, в касках, а главное, с автоматами в руках.
— Я как раз еду решать вопросы по поводу отдачи Вам долга. Через пару недель я получу кредит и тогда рассчитаюсь с процентами. Но может через двадцать дней. Это крайний срок.
Кухарский снова поглядел на свои часы.
— Какие две недели? — заорал Вася Толстый.
Но тут же замолчал, глядя на запястье, вернее, на часы Кухарского.
— Где котлы брал?
— Что? — не понял Филипп. — А, Вы о часах. Во Франции купил.
— Только не надо мне мозги парить, — прошипел Толстый, — это мои котлы. Сымай и покажи мне номер — должен заканчиваться на три шестерки. Ты же у меня их спер!
Спина у Кухарского похолодела — номер часов он знал хорошо.
— И ручка «Паркер» моя! — заорал огромный человек, хватая Филиппа за нагрудный карман. — Да если б ты у меня пуговицу с пиджака увел, я бы тебя и тогда урыл, а ты, рожа поросячья, мои любимые вещи на себе таскаешь?
— Их мне Папа Карло на свадьбу подарил! — соврал Филипп.
Это объяснение, казалось, удовлетворило Васю Толстого. Но не успокоило.
— Нету больше Папы Карло, — ухмыльнулся он, — так что гони мои вещички обратно!
Кухарский снял золотые часы, вынул ручку из кармана и отдал огромному человеку.
— Еще ключи от «мерса», — произнес тот, подставляя ладонь размером с носовой платок. — Пешком теперь ходить будешь!
Пал Палыч ничего не мог понять: старый знакомый не захотел даже встретиться. Конечно, президент нефтяной компании — человек занятой, но ведь Крыщук сразу сказал, что может оказаться полезным, — у него и строительные мощности, и финансовые средства в необходимом количестве.
— Ничего уже не требуется, — ответил нефтяник, — нашелся хороший западный подрядчик и кредит мне беспроцентный в Италии предоставили.
— Что? — возмутился Пал Палыч, — разве эти иностранцы еще не всю Россию скупили? Разворуют, разграбят, а что взамен? Ихними «сникерсами» народ не накормишь. В стране у нас безработица