Товарищ полковник еле сдержался, чтобы не расхохотаться: ну, Васька — подлец! Ну пройдоха! Московскую трассу именно он и держал, контролируя каждый километр: заправки, придорожные гостиницы и даже посты ГАИ. Угнал фуры с вином, а потом еще на владельца его наехал.
— Я решу вопрос, — пообещал Григоров, — дело очень сложное, но я обещаю, что все будет в лучшем виде. Вам повезло, что ко мне обратились: только я и смогу помочь. Придется, правда, задействовать огромное количество сотрудников, но это уже моя головная боль. Вернем Вам вино…
Зря, конечно, он проговорился, но слово не воробей, хотя и не синица в руках.
— Даже так! — удивился Пал Палыч, — и за сколько?
— За десять процентов от контрактной стоимости. Я, конечно, ни копейки за это не получу.
— Мы решим этот вопрос в рабочем порядке, — поспешил намекнуть Крыщук, — только Вы уж постарайтесь.
А чего стараться: Вася Толстый только для бандитов авторитет, а для Григорова он просто Васька Никифоров — его информатор. Сколотил свою банду, бомбил ларечников, а когда какая-то другая группировка предъявляла права на территорию или пыталась крышевать несчастных торговцев, Васька забивал стрелку и сдавал конкурентов Григорову. Но стучал Толстый и на друзей: кто-то не хотел Никифорова бугром считать, кто-то требовал долю увеличить, а на некоторых просто так — зато приезжал потом в отделение и вытаскивал из обезьянника на глазах своих пацанов. Как не уважать такого авторитетного человека! И пошли под него бригады наперсточников и лохотронщиков, трясуны ларечников и выбивалы долгов. Потом фирмочки и фирмы, некоторые из них смогли даже раскрутиться, к удивлению самого Толстого. Он был жаден и ничуть не изменился, когда стал богат. Но больше денег — больше и уважения. Только для Григорова он по-прежнему Васька, который теперь боится больше, чем когда-либо того, что братва узнает о его стукачестве. Он бы и Григорова заказал, но знает, что грохни кто майора, личные карточки на осведомителей, которые тот хранит в своем сейфе, сразу же попадут в руки следователя, который доложит начальству о том, что один самый авторитетный бандит в городе работал на ментов. А потом уже начнут шантажировать или просто сольют информацию кому следует. Нет, Вася Толстый не хотел этого, он даже предупредил всех своих: майора не трогайте — это мой мент. Ну а теперь, когда Григоров стал полковником, Ваське даже завидуют коллеги — во Толстый дает: полкана прикормил!
— Васек, ты где бегаешь? — ласково спросил в трубку Григоров.
— От кого мне бегать, — осторожно переспросил Толстый, — от тебя, что ли?
— Очень ты смелый, как я погляжу, — шепотом и с расстановочкой произнес Григоров, а потом уже решительно, — встречаться надо и немедленно. Ты где?
— В бане.
— На Подьяческой? — уточнил полковник, — я через полчасика подгребу, а ты своих гоблинов отошли куда-нибудь: они ведь все равно мыться не любят.
— Начальник, — постарался удержать Григорова Вася, а заодно чтобы те, кто находился рядом, услышали, — тут базар был, будто тебя в Москву генералом переводят.
— Увидимся, поговорим!
И добавил:
— По душам!
Сауна у Васи Толстого была самого высокого разряда. Дело, разумеется, не в самой сауне или русской парной, бассейне или солярии — здесь были еще холл с камином, с кожаными креслами, тренажерный зал и комнатка с огромной кроватью и барной стойкой.
Гоблины сидели в двух внедорожниках и резались в карты. Металлическую дверь бани отворила девушка лет пятнадцати на вид, но Григоров видел ее раньше и знал, что ей уже почти тридцать и больше половины своей жизни она тусовалась по баням. Принимая во внимание огромный опыт, Вася поручил ей заведование своей сауной, и та ни разу не разочаровала его. Звали ее Лола Обмылок.
— Иди в машине с пацанами посиди! — приказал Григоров и пошел на звук работающего телевизора.
Вася, развалившись в кресле, смотрел на экран, где рыдали мексиканцы и мексиканки всех возрастов.
— Во! — сказал авторитет, показывая на экран жирным пальцем, — двести серий посмотрел, а прошлую не видел, и теперь ничего не понятно. О чем у них базар? Терки идут, а я въехать не могу, кто кого на бабки опустил? Думал, вон тот мужик не при делах, потому что он вроде как контуженный — двадцать лет назад с лошади упал, а лошадь на самом краю обрыва стояла, и он почти сто метров пролетел, пока кумполом о скалу не шмякнулся. Он почти все серии был типа глухонемого и без памяти, а теперь выходит, что он специально все замутил и запутку устроил, чтобы десять лимонов песо заныкать. А сейчас смотри, как шпарит: «Какие десять миллионов песо?» Да его на паяльник посадить, мигом эти песо из него посыпятся. А то трындит все: «Какие десять миллионов?»
— А ты сам куда вино заныкал? — спросил Григоров.
— Там в баре стоит, — кивнул головой в сторону двери потайной комнаты Вася, — иди возьми сколько надо.
— Я про те пять фур, что твои люди с московской трассы увели.
Авторитет внимательно посмотрел на Григорова и почесал огромное колено.
— Не знаю ничего. А если это и мои пацаны, то я разберусь.
Но его больше интересовало другое.
— Слышь, начальник, пока в Москву не уехал, освободи моих пацанов — ни за что взяли: в кабаке одному козлу по башке настучали — у него же на роже не написано, что он академик: квасил, как обычный кандидат наук. Прикажи, чтобы пацанов отпустили, а я тебе…
Вася Толстый поднял лежащий на ковре возле кресла кейс, положил его на колени и открыл, но так, чтобы Григорову не было видно содержимое портфельчика.
— А я тебе, — повторил Толстый, — на дорожку дам десять штук, чтобы в поезде не скучно было.
Он вытащил из кейса пачку долларов и бросил на низкий стол, стоящий перед ним.
— На!
Но Григоров даже не взглянул на доллары.
— Отпущу твоих уродов и тебя в покое оставлю, ни копейки не возьму за это, но ты отцепишься от «Три «К»-траст» и забудешь навсегда, что есть такая фирма.
Огромный человек взял со стола пачку банкнот, вернул ее в кейс, закрыл его и поставил на пол.
— Шел бы, начальник. Мне эта «Триктрак» бабок немерено должна: я с них десять лимонов баксов получу — не меньше. Знаешь, сколько это в песо? Считать устанешь, сразу со своей кобылы слетишь.
— Вася, я один раз только прошу, а потом…
— Ты что, начальник, на пушку меня берешь? Я тебе не какой-то там Санчо с ранчо — контуженный паралитик от рождения. Ты меня уже достал! За десять лет пол-лимона баксов от меня получил — не меньше! Чего ты глазенками сверкаешь; еще не генерал, а смотришь как фельдмаршал. Нужны бабки — забирай то, что пока дают, и вали отсюда!
Так с Григоровым еще никто не говорил. Даже начальство в те далекие годы, когда он был молодым лейтенантом и тормозил на выходе из кабаков подвыпивших посетителей — единственный по тем временам приработок, не считая старух-цветочниц возле станции метро. Но теперь-то он без одной минуты генерал и позволить так разговаривать с собой какой-то шпане он не мог. А дурак Васька даже не догадывался, чем рискует.
— Значит так, — еле сдерживая ярость, выдавил из себя полковник, — ты оставляешь в покое «Три «К»-траст», возвращаешь фуры с вином, а я возвращаю тебе твое досье с твоими письменными показаниями. Ты понял?!
Вместо ответа Вася Толстый опять поднял кейс, сунул внутрь руку, но вытащил уже не пачку, а одну банкноту, скомкал ее. Причем, комкал долго.
— Ты не Полкан, ты Бобик! — сказал он и бросил в Григорова бумажным комком, — пшел отсюда!
Комок ударил полковника в щеку, отскочил и покатился к камину. Григоров побледнел: он ожидал чего угодно, но только не этого. Похлопал себя по боковому карману пиджака, как будто искал пачку сигарет, но потом быстро сунул руку за пазуху и выдернул оттуда пистолет. Опустил предохранитель.
— Дурак ты, Васька!
Вскинул руку и сразу выстрелил.
— Ох ты! — удивился огромный человек, поднимаясь.
Из раны под ключицей пульсирующим фонтанчиком вылетала кровь.
Григоров выстрелил еще раз и еще. Вася Толстый повалился на спину, а потом на пол, переворачивая кресло.
— Сам ты — Бобик, — произнес Григоров, сплевывая на пол, а затем с удивлением посмотрел на выставленную вперед дрожащую руку.
Он обогнул стол и подошел к лежащему на ковре Васе. Опустил вниз пистолет, направив его на голову своего осведомителя. Попытался нажать на курок, но пальцы не слушались.
— Ты и так уже труп, — произнес Григоров, успокаивая себя самого.
Он наклонился и поднял с ковра кейс, положил его на стол, открыл. Внутри были всего две пачки долларовых банкнот, несколько пачек рублей разного достоинства, деньги россыпью и золотые часы. Сунув пистолет в боковой карман, Григоров надел часы на запястье, вытянул руку перед собой и посмотрел на них. Они блестели, но браслет был велик и потому часы съехали набок.
— «Картье», — прочитал название Григоров, закрыл кейс.
И тут заметил кровь на портфельчике. Взял со стола льняную салфетку, потер кожаный бок кейса, но только размазал кровь.
— Сам ты Бобик, — повторил полковник и направился к выходу.
Но не пройдя и трех шагов, остановился, оглянулся на дверь потайной комнаты и направился к ней.
В комнате на огромной кровати сидела девушка. На девушке была коротенькая белая маечка с надписью «Grand hotel «Hurgada», и больше на ней ничего не было. Увидев вошедшего Григорова, девушка сделала попытку натянуть маечку на живот, а когда ничего не получилось, жалобно вскрикнула:
— Ой!
— Какие люди! — развел в сторону руки Григоров, — Ирка Кочерыжка! Но ты ведь клофелинщица: как тебя Обмылок Ваське-то подсунула?
— Я на него работала, а он меня от ментов прикрывал. Ой!
Полковник с интересом ее рассматривал.
— Говорят, что у тебя татуировка на левой ягодице. Вставай, я проверю!
— Не убивайте меня, Борис Анатольевич, — взмолилась Ирка, — ну, пожалуйста.
Она всхлипнула.
— Вставай и одевайся. Поможешь убраться в той комнате.