Все, кончая различными почерками в разное время, свидетельствует о правдивости этих страниц. Здесь встречается первый пробел. Получив известие о внезапной болезни отца, я была так поглощена этим горем, что отложила в сторону все остальное и тотчас же решила потребовать себе паспорт для поездки в Вильно. Но из-за несносной медлительности русской администрации я приехала слишком поздно и была лишена счастья застать отца в живых и получить его последнее благословение.
Возвратившись в Варшаву, я не нашла здесь моей матери, которая после кончины краковской кастелянши поселилась сначала в Вене, а затем, не желая быть представленной ко двору, переехала в Баден, где жила уединенно. Все ее общество составляло одно швейцарское семейство, к которому она была очень привязана. Среди зимы – в тот год довольно суровой – моя добрая матушка пригласила нас к себе в Баден. А через месяц, думая, что отказаться от столичных удовольствий для нас немалая жертва, она заставила нас конец зимнего сезона провести в Вене, причем обещала вскорости тоже приехать туда. К тому же мой муж тяготился однообразием нашего образа жизни, и я охотно приняла предложение матери.
Дом принца де Линя в то время был центром, где собирались все знатные иностранцы. Чтобы попасть туда, нередко пускались в ход интриги, так как считалось большой честью бывать там.
Меня приняли в этом доме с необыкновенной добротой и любезностью, и я провела здесь время так приятно, как нигде больше.
Скромный маленький салон, соломенные стулья, которые брали из передней, когда их не хватало в гостиной, незатейливый ужин, единственным украшением которого являлась непринужденная беседа, очаровательная простота в обращении – все это заслуживало того, чтобы я с удовольствием посвятила несколько слов этому милому семейству; было бы неблагодарностью с моей стороны не сделать этого.
Знаменитый принц де Линь, которому было тогда около семидесяти лет, был одним из самых остроумных и блестящих собеседников, причем его беседы были гораздо занимательнее его произведений. Снисходительный, добрый и милый, он любил своих детей, а они обожали его. В жизни он ценил только то, что придает ей прелесть, и совершенно искренне полагал, что единственная цель его существования – это приятно проводить время. Если в молодости он стремился к славе, то только потому, что она обещала ему новые успехи: иногда так приятно написать любовное послание на листке из лаврового венка.
Когда-то владелец солидного состояния, он растратил его, как и свою жизнь, самыми разнообразными способами и теперь стоически и весело переносил свои денежные затруднения. Скромные стулья, баранье жито[31] вечный кусок сыра – все это служило неиссякаемым источником для шуток, к которым он относился весьма добродушно. Можно сказать, что недостаток средств искупался в этом случае избытком веселости и обеднел он по собственному желанию, чтобы быть счастливым, подобно древнему мудрецу, который сам бросил в море свои сокровища.
Принцесса не обладала решительно ничем, чтобы так же философски относиться к жизни, и поэтому казалось, что супруги говорят на совершенно разных языках. Она происходила из достойной немецкой семьи, но, подобно всем благородным немецким девицам, была бедна и при том совершенно лишена очарования и остроумия.
Трудно понять, что заставило принца решиться на этот брак, тем более что он всегда был против браков с немками. Его старые друзья рассказывали о нем следующий анекдот. Когда он впервые привез свою молодую жену в Брюссель, где его полк стоял гарнизоном, офицеры тотчас же явились, чтобы представиться принцессе. «Господа, – сказал им принц, – я очень тронут вашей любезностью, вы сейчас увидите принцессу, но предупреждаю вас – увы! – она совсем не красива, зато очень добра и проста, так что никому мешать не будет, даже мне!..»
Эти слова как нельзя лучше рисуют тонкий, насмешливый ум принца и его необыкновенное легкомыслие.
В то время, о котором идет речь, это была уже довольно пожилая женщина, легко выходившая из себя, но на нее никто не обращал внимания. Будучи предоставленной самой себе, она обычно занималась вышиванием каких-то безвкусных узоров, в то время как гости собирались вокруг принца и его дочерей, ведя непринужденную, оживленную беседу, полную грации и остроумия, каких я до сих пор нигде не встречала. По словам французов, салонные разговоры старого Парижа, будучи изгнаны после революции из столицы, нашли себе приют в этой скромной маленькой гостиной. И действительно, в Париже мне не пришлось встретить такого приятного общества: салонный дух был испорчен партийным духом.
В числе обычных посетителей салона де Линя я назову графа Шарля де Дама, этого вечного эмигранта, твердо уверенного в восстановлении Бурбонов. Как только французы оставили город, он переселился к своим старым друзьям и долго не мог простить принцу де Линю, что тот принял своих «заблудших» соотечественников – так называл он всех, кто перешел на службу к новому правительству. Человек выдающегося ума, де Дама тем не менее нередко позволял себе странные выходки, которые ему прощались лишь из уважения к его благородному характеру и необычайной оригинальности. Мне однажды пришлось слышать, как он, пустив в ход все свое красноречие, доказывал, что иногда можно демонстрировать дурной тон при условии никогда не обнаруживать дурного вкуса, и, исходя из этого, считал себя вправе говорить все, что ему приходило в голову.
Мы однажды чуть не умерли со смеха, когда он с самым серьезным видом рассказал нам, как вторая дочь принца де Линя, графиня де Пальфи, ангел доброты и чистоты, подбила его на дурные знакомства, указав место, где жили наиболее известные «нимфы», дабы тем спасти репутацию порядочных женщин, на которых он мог направить свое внимание. Хотя бедный герой со своими пятьюдесятью годами и подбородком, половины которого он лишился при осаде Белграда, совсем не был опасен для женщин.
Помимо салона принца де Линя также весьма охотно собирались у некоторых наших соотечественников. Одним из самых приятных или, лучше сказать, элегантных был салон графини Ланкаронской, хотя, сказать правду, она демонстрировала чересчур большую привязанность к Австрии.
Однажды вечером, сидя за чаем, мы вели оживленную беседу о последних событиях, как вдруг входит один из гостей и рассказывает, что прибыл курьер из Парижа. Вена немало вынесла от пребывания французов, и неприятные воспоминания об этом были еще живы среди венцев, поэтому их поразило прибытие курьера с секретными депешами.
За исключением нескольких поляков, все собравшиеся в этом блестящем салоне питали к Наполеону безмерную ненависть, причем его самым пламенным и опасным врагом был, бесспорно, граф Поццо ди Борго, корсиканец. В то время как он разглагольствовал о грядущих событиях, явился слуга и доложил о приезде русского посла – графа Разумовского.
Все бросились навстречу послу и засыпали его вопросами, но выражение его лица не предвещало ничего хорошего. Он был смущен и лишь после нескольких минут неловкого молчания объявил, что следом за вызвавшим волнение французским курьером едет маршал Бертье с высоким поручением от своего августейшего попечителя просить руки эрцгерцогини Марии Луизы. Более того, этому вчерашнему солдату, только что выскочившему в принцы, была оказана высокая честь быть представителем особы императора и короля. Это необычайное и знаменательное событие явилось результатом тайного соглашения, подписанного Меттернихом в Париже с разрешения и от имени императора Франца. Принца Невшательского (Бертье) на границе встретил один из знатнейших вельмож страны – князь Павел Эстергази.
Эти подробности, переданные с лихорадочным возбуждением, были вполне достоверны и подействовали на нас подобно молнии, ударившей в электрический провод и превратившей в пепел всех, кто теснился вокруг графа Разумовского; но реакция не заставила себя долго ждать. Через несколько мгновений немого изумления салон огласил общий крик ужаса и все стали возмущаться неприличием и низостью подобного союза, который отдавал во власть гнусного узурпатора первую принцессу Европы!
Раздавались проклятия и сдержанные рыдания. С некоторыми дамами сделалась истерика, а мужчины сначала только возмущались, а затем пришли в ярость. «На земле больше нет справедливости!» – кричали они. «Остается только покинуть Европу и переселиться в Америку!» – возмущались женщины. Самые чувствительные утверждали, что принцесса умрет и подобное кощунство не совершится. Другие высказывали предположение, что Наполеон сойдет с ума от счастья и что Небо допустило подобный скандал, чтобы самым жестоким образом поразить современного Навуходоносора.
Среди общего возбуждения я одна оставалась спокойна. Мне пришла в голову неожиданная мысль: как интересно было бы теперь отправиться в Париж и присутствовать при этом блестящем mesalliansel Весь остаток вечера я провела, раздумывая над этим планом, а вернувшись домой, сообщила его мужу.
К сожалению, он совершенно не интересовался тем, что выходило за рамки его обычных занятий, и очень желал вернуться в Польшу. Впрочем, не противясь высказанному мною желанию, которое, в сущности, было не больше чем мечта, он написал своим родителям, и они не только поспешили прислать мне свое согласие на эту поездку, но даже поручили устроить там одно весьма важное дело.
На другой день после описанного бурного вечера все опять собрались там же и в то же время, потому что, сурово порицая предполагаемый брак, тем не менее сгорали от нетерпения узнать малейшие подробности. Само собой разумеется, я тоже присутствовала.
Князь Эстергази проводил посла во дворец, где вопреки существующему обычаю и этикету для него уже приготовили помещение, и, чтобы придать своему приезду официальный характер, он должен был проехать через мост, наскоро построенный на развалинах крепостных валов, которые были взорваны французами при отступлении. В тот же день маршал сделал торжественное предложение на частной аудиенции у императора Франца. Вскоре после этого он передал эрцгерцогу Карлу собственноручное письмо императора Наполеона, который уполномочивал принца заменить его при совершении брачного обряда. С большим трудом я достала копию этого письма, которое и привожу зде