Я не знала, что подумать, была очень взволнована и терялась в догадках.
Желая положить конец тяжелому для нас обоих разговору, он посмотрел на часы и, указывая на стрелку, переходившую на четыре часа, заметил:
– Как быстро идет время! И так же быстро проходит жизнь. Те, кто страдает, должны вооружиться терпением. Я обещал матери вернуться в назначенное доктором время. Она не хотела выпускать меня из дома в такой холод, но невозможно требовать от меня такого благоразумия. Я и так благоразумен более, чем можно ожидать, – прибавил он, грустно улыбаясь, – но не настолько, чтобы думать о себе.
Он взял мою руку, приложил ее к сердцу и, не ожидая ответа, быстро направился к выходу. На пороге он остановился.
– Будьте так добры, приезжайте завтра к моей матери завтракать. У нас будет Лабедуайер, который уезжает в Испанию. Он очень хочет видеть вас, доставьте ему это удовольствие, он стоит того, уверяю вас.
Я кивнула головой, и он ушел, оставив меня погруженной в какую-то смутную печаль, причины которой я не могла бы объяснить. Ничто, казалось, не изменилось в наших отношениях, и не было повода огорчаться.
Так прошло около двух месяцев умственных наслаждений и очаровательной, полной тайны дружбы, которая придавала столько прелести всей моей жизни. Но пришло время – и иллюзии исчезли!.. Это время было самым счастливым в моей жизни, зачем оно так быстро оборвалось? Увы! Зловещие предчувствия томили меня, нашептывая, что наступает мрачная драма.
С этих пор общество потеряло для меня всю привлекательность.
Тем не менее, повинуясь светским приличиям, я не могла без уважительных причин изменить своего образа жизни и, желая забыться, продолжала выезжать, насильно заставляя себя принимать участие во всех развлечениях и празднествах…
На другой день я отправилась завтракать к госпоже де Суза и встретила там молодого Лабедуайера, красивого, мужественного, счастливого!
Господин де Ф. мне показался не таким мрачным, как накануне. Я даже заметила, что в присутствии матери и своего друга он старается быть веселым, но эта веселость была неестественной, и я поняла, что они не посвящены в его печальную тайну. Он сильно кашлял, и мать упрекала его за вчерашнюю прогулку.
– Увы! – сказал он. – Я уже за это наказан, так как доктор запер меня на неделю, но как только мне можно будет выйти, я отправлюсь с нашими именитыми путешественницами в Мальмезон.
Этим пышным словом он называл герцогиню Курляндскую и меня. Герцогиня была вдовой последнего из курляндских герцогов, после его смерти она лишилась своих поместий. Русский император оставил ей титул и огромное состояние, которое завещал ей супруг согласно брачному контракту.
Я не знаю, что послужило причиной ее приезда в Варшаву, где бывший еще в то время королем Станислав Август устроил ей блестящий прием. Герцогиня очень привязалась ко мне в память о князе, который принял ее так любезно. Я часто ездила с ней вместе ко двору и на официальные праздники, и меня очень забавляло то, что ее экипаж сразу же проезжал вперед, не ожидая очереди в хвосте.
В то время, о котором я рассказываю, герцогиня хотя и перешагнула уже порог критического возраста, но сохранила остатки красоты, которые обеспечивали ей последние успехи. Состояние давало ей возможность жить на широкую ногу, и все добивались милости быть ей представленными.
Благодаря стараниям Талейрана, не избежавшего чар этой женщины, герцогиня заняла одно из первых мест в салоне виконтессы де Лаваль, где восхищались всем, что бы герцогиня ни делала, и в особенности ее элегантными туалетами и бриллиантами. Я не раз оказывалась свидетельницей того, как она в полночь приезжала туда показать свое новое бальное платье или новую драгоценность, как будто ей было не более двадцати лет. Ее старый поклонник всегда ожидал ее и смотрел на нее с таким восхищением, что весь его сераль, в том числе и моя тетка, графиня Тышкевич, исходил ревностью.
Прогулки по Парижу
Графиня Мнишек – Пассаж «Панорама» – Польская королева – Посещение ателье художников – Давид – Жироде – Жерар – Авторы мемуаров – Аббат Морелле – Мадемуазель Ленорман – Госпожа де Суза и маленькая волшебница – У предсказательницы – Бурная молодость – Предсказание о рождении князя Морица Потоцкого
У меня в Париже была еще одна тетка – графиня Мнишек, которая приходилась двоюродной сестрой моей матери и племянницей последнему нашему королю. Она отнимала почти все мое свободное время. Очень добрая, но недалекая и до смешного тщеславная, она считала себя вправе настаивать на прерогативах принцессы крови, и из-за этого с ней не раз случались досадные приключения. Ни печальный конец последнего польского короля, ни раздел нашей несчастной страны не могли излечить ее от этих вздорных притязаний. Когда русская императрица еще осыпала поляков милостями, она пожаловала тетке орден Святой Екатерины, с которым та почти не расставалась: в Вене ее так и прозвали графиней Звезды, причем она даже и не подозревала, в какое смешное положение часто ставит себя, всецело занятая тем, чтобы с помощью роскоши и богатства поддержать блеск своего происхождения.
В Париже ей удалось заполучить к себе на службу метрдотеля несчастной принцессы де Ламбаль. Секретарем у нее состоял господин де Билль, знатное происхождение которого было настолько же бесспорно, насколько темно, но, по мнению графини, он придавал много блеска ее дому.
Она давала великолепные, но очень скучные вечера, на которые приглашала захудалых вельмож и никому не ведомых писателей, но и те при малейшей возможности исчезали из ее салона. Это не входило в ее расчеты, так как, по ее мнению, приглашенные должны были вести оживленную беседу. Не зная, как добиться этого, и желая удержать за столом все общество, она приказывала не убирать со стола по окончании ужина и тем удерживала у себя гостей. «Самые оживленные разговоры, – говорила она, – ведутся всегда за столом».
Она провела во Франции уже два года и готовилась к отъезду, но прежде чем покинуть эту страну, посетила все достопримечательности французской столицы.
В это время в Париже только открылся пассаж «Панорама», и считалось признаком хорошего вкуса делать там покупки. Тетка, отправляясь туда, взяла с собой своих дочерей, а также самую младшую и самую остроумную из дочерей принца де Линя – принцессу Флору. Кроме того, нас сопровождала многочисленная и блестящая свита: два ливрейных лакея в ярко-красных с золотыми галунами ливреях, негр и гайдук. Когда мы проезжали по улицам, публика останавливалась поглазеть на нас.
Секретарь, снабженный туго набитым кошельком графини, следовал за нами в маленьком экипаже. В его обязанности входило расплачиваться за покупки, сделанные графиней.
Едва мы вышли из кареты, как были окружены мальчишками, и, по мере того как мы останавливались у магазинов, их толпа вокруг нас продолжала расти. Дошло до того, что многие влезали на балюстрады магазинов, чтобы лучше нас видеть. Бедная тетка, возбужденная производимым ею эффектом, превзошла себя в своих нелепых выходках, покупая все самое модное и дорогое, и при этом громко приказывала своему секретарю не торговаться, так как ей противна эта мужицкая привычка. Она упрашивала меня и принцессу Флору выбирать все, что нам понравится, и осыпала нас подарками.
Любопытству уличных мальчишек не было предела. К ним присоединились зеваки, которые не отходили от нас, чтобы не пропустить ничего интересного, что могло бы послужить материалом для газетных сплетен.
Принцессе Флоре вдруг пришло в голову обратиться к одному из преследовавших нас зевак:
– А вы знаете, кто эта дама? Это польская королева.
Она сама совершенно не ожидала того эффекта, которые произвели ее слова: толпа вмиг заполнила магазин, окружила нас со всех сторон и так стиснула, что мы едва не задохнулись. Поднялась неописуемая суматоха.
К счастью, хозяин магазина, заметив тщетные попытки наших слуг расчистить выход из магазина, вывел нас на улицу через потайную дверь, а тетка, не зная ничего о выходке принцессы Флоры, все время повторяла: «О да, некоторые особы не могут безнаказанно появляться на публике».
Так как мы решили осмотреть в Париже все, то посетили и ателье художников, где мне более всего понравились картины жанровые, отличавшиеся необыкновенной грациозностью; но воспитанная своим свекром на поклонении итальянской школе, я удивляюсь, почему французские художники, имея перед собой великолепные образцы, сделали такие ничтожные успехи или, правильнее сказать, не сделали никаких. В их картинах не было ничего великого, благородного, смелого. Правда, в произведениях молодых художников было меньше манерности, чем у Буше и Ван Лоо, но в то же время здесь не было видно ни тщательности рисунка Лесюэра, ни широкой кисти Пуссена, ни колорита Лебрена. При взгляде на картины молодых французских художников казалось, что все гениальное вышло из моды! Новая школа с презрением относилась к великим мастерам. Один Давид придерживался классической школы, но мертвенный колорит очень вредил точности его рисунка, придавая его картинам характер барельефов.
Мне кажется, картиной, обеспечившей Давиду бессмертие, является исторический портрет Наполеона, изображающий его при переходе через Сен-Бернар во главе армии, пробирающейся по ущельям, причем император изображен спокойно сидящим на гарцующем коне. Окончив свою «Дидону», Жироде должен был бы умереть, так как ни одно из его произведений не может сравниться с этой небольшой картиной. Правда, Эней несколько деревянный, ему не хватает живости, но по нему только скользишь взглядом, так как вся прелесть заключается в двух женщинах.
Жерар написал несколько великолепных портретов, он превосходен в этой области, но, чересчур увлекаясь выпиской деталей и тщательным воспроизведением кашемировых шалей и ажурных чулок, он отдает этим дань современному вкусу. Изображая на своих картинах придворные костюмы, богато вышитые золотом и отделанные кружевами, локоны, платья с короткими талиями, он придет к тому, что его картины рано или поздно выйдут из моды. Настоящий же художник должен рисовать так, чтобы его портреты были в то же время и картинами.