Гриша хорошо помнил ее вокруг этого разговоры: '… не понимаю я ее … интересная молодая женщина, сын … видимо мужчины что-то ей сделали, нанесли какую-то травму … что-то не так. Я этого не понимаю. А вы, Грегуар?' Потом от бывших студентов … какая-то немолодая тетенька, которая приехала из другого города. Потом выступал некий друг их семьи … Все запланировано, никто, естественно, не плачет, речи где-то на пять минут каждая, заранее придуманы и даже, скорее всего, записаны. Священник спросил, не хочет ли кто-нибудь еще выступить … никто не захотел. Он и спрашивал-то для галочки. Потом падре сам сказал короткую речь: … прожила плодотворную жизнь … воспитала сотни студентов … написала … участвовала … внесла вклад … 'сделала разницу' в жизни множества людей … Это были правильные слова, но их можно было применить к любому. В том что говорили выступающие не было ни грана истинной скорби, никто по-настоящему не жалел об утрате, не страдал, никому не было больно.
Потом гроб вынесли, все встали, задвигались, стали подходить с грустному молчаливому мужу и пожимать ему руку … муж каждому искусственно улыбался и благодарил … ритуал. Французские родственники не приехали, никто, из семьи мужа тоже не пришел, рядом с гробом не стояли ни внуки ни дети с опущенными головами, те, кто с трудом сдерживают слезы, не желая плакать перед чужими. Для чего жила? Для пары десятков статей и нескольких книг? Какая-такая 'разница' в жизни других? Смешно. Ушла и никто особо не заметил. Ее вычеркнули сразу, когда она перестала преподавать, переделали расписание под других преподавателей и все.
Гриша не поехал ни на кладбище, ни на скромную 'ресепшен'. Ни к чему, все его видели, он отдал свой долг. Правильно сделал. Скромная толпа после костела еще больше поредела. На кладбище не захотел ехать не только Гриша. Сразу было видно, что перед открытой могилой будут стоять буквально несколько человек. Так мадам и была здесь у них чужой. Он ехал домой и думал об одиночестве, уже не о 'мадам', а почему-то о Валере. У него в голове мелькали сцены Валериных похорон … Гадость какая. Как он вообще смел подобное представлять? Урод, он и есть урод. Он расскажет конечно Валере о похоронах мадам, но … о своих мерзких ассоциациях говорить ему не будет. Он еще не совсем спятил.
И что он сейчас об этом вспомнил? Ну как 'что'? Гриша все чаще и чаще ловил себя на том, что любой, сколько-нибудьу значительный, пережитый эпизод, он инстинктивно укладывал в кладовочку. Были у него такие 'кладовочки' в голове. В нужный момент он зайдет в 'кладовочку' и извлечет оттуда нужный для книги эпизод. Надо? А вот … пожалуйста. 'Сцена похорон мне когда-нибудь пригодится' – цинично подумал он.
В октябре Гриша поехал на конференцию в Балтимор. Сам не знал, что это на него нашло. Ездить ему давно стало лень. А тут почему-то захотелось, хотя почему 'почему-то'? Гриша прекрасно знал 'почему'. Это было почти сразу, как он вернулся из Беркли, где Валера 'защищал' свою Йоко. Защита прошла прекрасно, Йоко была слаба и бледна, но держалась, с честью ответила на все вопросы, было видно, что Валера ею гордился. Как и следовало ожидать, все сделали вид, что 'все хорошо', хотя Валера ему сразу сказал, что теперь уже недолго осталось. Гриша только вздохнул. Он на прощание обнял Йоко, поздравлял ее, улыбался, хотя знал, что никогда ее больше не увидит. На банкет он не пошел, вечером улетел домой, и нагло себя самого успокаивал, что 'он бы так и так Йоко больше не увидел, потому что … Валера бы с ней расстался'. Да при чем тут 'расстался'? Гриша просто не хотел себя расстраивать, но расстроился, может быть даже не столь из-за Йоко, сколь из-за Валеры. Друга он жалел больше девушки. Такова уж человеческая натура.
Доклад свой на конференцию в Балтимор Гриша подал просто так, посмотреть, что будет. Доклад приняли, и Гриша засобирался, ему хотелось развеяться. И была еще одна причина, о которой он не говорил даже Валере. В Балтимор ехала коллега, молодой профессор Валери Фурнье, черная девушка, работающая у них на кафедре чуть больше года. Стильная, современная девка, все при ней. Грише казалось, что он ей нравится. Здесь в городе даже и говорить не приходилось о каких-то с ней отношениях, а вот в Балтиморе … кто знает. Гриша прямо задницей чувствовал приближение 'прекрасной истории любви', так они когда-то, сразу после выхода фильма говорили. Посмотрели они фильм еще студентами в середине восьмидесятых. Для остального мира он был уже старым. 'Love story' они называли любую, сколько-нибудь постоянную, связь с девушкой. Он тогда ничего Валерке про Валери не сказал, хотел потом похвастаться.
И как все было хорошо, как раз так, как он и думал. Доклад, обед, беседа в ее номере, куда профессор Клибман к ней напросился 'просто поболтать'. Поболтали, немного выпили … конфетки, фрукты … комплименты … 'вы, Валери, совершенно необычная девушка … таких как вы немного … в вас, Валери, я вижу смесь тонкого интеллекта с мощной женственностью … если вы понимаете о чем я … да, здесь в этой стране женственность перестали ценить, а я … ценю … Валери, вы очень красивая женщина, вам это часто говорили … я понимаю … но мне с вами так хорошо … сю-сю и пи-пи во всей программе. Девушка размякла, опьянела больше, чем собиралась, а у Гриши, конечно, не было ни в одном глазу, он ее обнял, прижал к себе и так они какое-то время сидели обнявшись, откинувшись на диванные подушки. Номер у нее был хороший, с небольшой гостинной. Гриша уже подумывал двигаться к кровати … там он ее разденет, и будет жадно смотреть на ее коричневое тело с упругой кофейной кожей, розовыми пятками, черными сосками …
До кровати они добрались, девушка была мило податлива, разомлела. От нее приятно пахло хорошей косметикой. Гриша снял с нее одежду и она лежала голая, именно такая, какой ему и представлялась. Он уже собрался сам быстренько раздеться, и скользнуть к ней под одеяло, но в последнюю минуту решил сходить в ванную отлить, прополоскать рот, а заодно вытащить из кармана пиджака пару презервативов, которые он туда заранее заботливо положил, серьезно надеясь на успех. Когда он вернулся в накинутом на голое тело белом махровом халате, готовый к долгому неспешному сексу, Гриша увидел, что Валери сидит в постели в напряженной позе, что-то в ней явно изменилось.
– Грегори, я думаю, что вам сейчас нужно уйти …
Ни фига себя 'уйти'. Он только недавно пришел. У него еще все впереди. Дело на мази. Черт бы ее побрал. А он, главное, разделся уже … Ничего себе.
– Валери, что-то не так? Что случилось? Я что-то не так сделал? Я вас чем-то обидел?
– Нет, что вы … ничего не случилось. Просто уходите. Я не хочу, не могу.
– Почему, Валери? Что не так?
Гриша еще надеялся на чудо, хотя и видел, что девку по каким-то причинам заклинило. Такое и раньше с ним бывало, хотя и нечасто. Он молчал, уже понимая, что все бесполезно.
– Нет, нет … это неправильно. Я не должна была. Это моя вина. Вы женатый человек. Как нехорошо получилось. Простите меня.
Извиняется, идиотка … Не хотела, так и не надо было затевать. А теперь обратный ход включила, динамо прокрутила, и вот …'простите меня'. А главное, из-за чего. Ей-то что …
– Валери, мы с вами взрослые люди, и свободны делать то, что мы хотим …
– Я свободна, а вы – нет … Я сама не понимаю, как это вышло. Вы мне нравитесь, но … Но вы тоже не можете …
– Позвольте мне самому это решать …
Эх, все бесполезно – думал Гриша. Дурацкая ситуация. Как это могло со мной случиться. Что б ее черт побрал, кретинку … Гриша уже ее не хотел совершенно. Он молниеносно оделся и направился к двери, с тоской думая, что ему с этой 'доброй христианкой' придется теперь работать. Черт, черт … неприятно. Хотя, они оба сделают вид, что ничего не было. Наплевать, а ему будет урок … но в чем его просчет? Гриша не понимал. В номере он позвонил Валере, хотя и знал, что у того уже практически ночь. Но Валера не спал:
– Что там с тобой такое? Что ночью звонишь?
– Валер …
– Что, Валер? Говори уже …
– Валер, мне баба не дала …
– Когда?
– Только что …
– Как это не дала? Как она могла тебе не дать?
– А вот представь себе … не дала, и все …
– Почему?
– Не знаю. Хороший вопрос. Наверное я старый …
– Да, ладно тебе … такое, ведь, со всеми бывает.
– Бывает … с другими, но не с нами … а теперь вот и со мной … представляешь?
– Ну-ка, расскажи …
– Ну, она девка черная, с нашей кафедры. Все было тип-топ, то да се … она уже голая лежала, и потом вдруг испугалась: 'не могу, вы женаты … мы не должны … '
– Ага, понимаю. Моралистка из черной церкви. Ждет любовь, хочет создать семью. Ясно … недоебаная, и сильно умная. Терпеть уж ей было невмоготу … ты же у нас хоть куда … но в последний момент опомнилась. Слава богу. Не переживай. Хрен с ней. Было бы хуже, если бы … дала … Возился бы потом с ней, у себя же на кафедре. Ты, что, с ума сошел. Мы с тобой еще маленьким знали 'не живи, где работаешь'. Я прав?
– Прав, прав. Но неприятно. Это, Валер, старость, когда ты уже бабу дожал, а она соскочила, не дала … куда это годится. У тебя, вот, так не бывает …
– Постой, Гриш. Ты сказал, это черная баба? Так?
– Ну, черная, и что?
– А то, Гринь, что ты запал на ее экзотизм. У тебя же никогда не было черных телок. Вот ты ее для коллекции и захотел. Не так? Что там ты еще в ней нашел, кроме эстетики 'белого на черном'? Хотел красиво? Признайся. Я вот на азиатку запал в свое время … и ты туда же. Не переживай. Думай о чем-нибудь хорошем.
– Ладно, извини, что позвонил.
– Гринь … ты с ума сошел. Ты же мне всегда можешь звонить … перестань. И на девку эту болт положи … просто … забей.
Гриша тогда расстроился все равно, хотя после разговора с Валерой ему стало легче. Самое смешное, что Валери вскоре уволилась, поговаривали, что она выходит замуж и уезжает в Колорадо. Грише уже было совершенно все равно. Никаких комплексов вины перед Манькой он за такие вещи никогда не испытывал. Манька тут вообще была ни при чем.