Честно говоря. Кравцову казалось проще – хоть и не хотелось – признать психом себя, чем так вот взять и разнести в клочья сложившуюся за тридцать три года картину мироздания. Но и на позиции страуса, верящего в идущие сплошной чередой совпадения, он больше оставаться не мог.
Непросто думать о таких вещах в одиночестве, в предрассветный час и на трезвую голову. Водка, оставшаяся от разговора с Пашкой (выпили они тогда совсем немного), провокационно стояла на столе. Кравцов потянулся было к ней – непорядок для русского человека оставлять недопитую бутылку, – но отдернул руку. Не стоит. Этим путем уже ходили четверо предшественников…
Стоп!
Стоп, господин писатель! – сказал он себе. Сумасшествие – дело сугубо индивидуальное. Как говорил один не ваш персонаж, с ума всем коллективом не сходят. С ума сходят поодиночке.
Значит, остается либо констатировать очередную случайность и очередное совпадение: Пашка-Козырь, в людях разбирающийся неплохо, взял на работу четырех алкоголиков – одного за другим. Либо надо допустить, что у этой четверки тоже возникали проблемы – именно здесь и именно по ночам, – а избавлялись сторожа от них традиционным русским способом. И к состоянию психики писателя Кравцова здешние странности отношения не имеют.
Наверное, стоит поискать разгадку, не удаляясь слишком далеко в дремучие дебри метафизики. Предположив, что все происходящее и даже кажущееся имеет свои причины и не нарушает законов природы. Возможно, эти причины основаны на каких-то процессах, науке пока не известных либо толком не изученных. В конце концов, ученые мужи не раз объявляли в старые времена шарлатанством месмеризм, сиречь животный магнетизм, а ныне он под именем гипноза изучен официальной наукой и признан вполне соответствующим научным представлениям о человеческом мозге… Не исключено, что в недалеком будущем нечто схожее произойдет с телепатией или ясновидением. В конце концов, самые великие знатоки человеческой психики не раз признавали, что ничего не знают о скрытой от глаз работе мозга, а имеют дело лишь с ее результатами…
Так что хватит самокопания, господии писатель. Представьте, что вы герой собственного романа; тем часто приходилось распутывать всякую бесовщину. Приступайте.
За окном медленно светлело. Кравцов вышел на крылечко. Утро наступало чудесное, торчать в прокуренной клетушке не хотелось. Недолго думая, он вернулся в вагончик за удочкой-телескопом, которую привез вместе с ружьем из города. Лучше всего ему размышлялось на рыбной ловле – когда рыба не баловала поклевками. Или на сборе грибов – когда те попадались не часто.
Через полчаса он уже шел по росистой траве берегом Славянки, присматривая подходящий омуток. Графский (он же Торпедовский) пруд, конечно, ближе, но ловить там Кравцов не стал. Не оставляло ощущение взгляда, направленного в спину из развалин…
…Поплавок неподвижно застыл на воде, течения почти не было. Клева тоже, но он пришел не с целью пополнить запасы провизии свежей рыбой… Кравцов неторопливо, анализируя каждую мелочь, размышлял о странностях последних дней.
Первое, что он понял: непонятное началось задолго до его приезда сюда. И дело не только в загадочной текучке среди его предшественников. Вопрос в другом: зачем здесь вообще в течение нескольких месяцев находились сторожа?
Дворец охранять сейчас бессмысленно. Все, что можно утащить и разрушить, утащено и разрушено. А особняк графини Самойловой в конце концов не римский Колизей, куда еженедельно ночью привозят и рассыпают пару грузовиков мелких камней, дабы стада туристов не растащили на сувениры историческую развалину по камешку (камни, впрочем, из тех же каменоломен, где брали стройматериалы для Колизея, так что никакого обмана). Спасовка не Рим, и туристы тут стадами не ходят.
Пашины плиты? Эксклюзивные и потому очень дорогие?
Хорошо. Допустим.
Но тут же возникают еще два вопроса. Во-первых, почему предприниматель Ермаков, он же Пашка-Козырь, изготовил и завез сюда эти плиты как минимум за полгода до подписания пакета документов по «Графской Славянке»?
Ладно, пусть он считал в ту пору, что дело на мази, что не хватает лишь нескольких закорючек, и не хотел зря терять время. А потом его негаданно подвел партнер-старовер, так некстати ударившийся в религию предков… Но тогда Паше проще и дешевле было увезти плиты на один из своих складов, чем содержать здесь охрану.
Загадка. И расспрашивать о ней Козыря можно, но стоит ли? Кравцов сомневался. После случая с отрубленной собачьей головой – весьма сомневался.
Почему Паша не посчитал кровавый сюрприз в холодильнике делом рук кого-то из своих нынешних спасовских неприятелей? Почему немедленно, почти мгновенно, вытащил на свет стародавнюю историю о Сашке, Динамите и драгунской шпаге? У него что, нет тут никого, кто завидует новоявленному «буржую» и готов при этом на любую гадость ради восстановления социальной справедливости? Простая идея – перестать пить водку и попробовать заработать столько же – таким людишкам в голову обычно не приходит. А вот отрубить голову безвинной собаке – это запросто.
Но Козырь ни на секунду не стал рассматривать эту версию. Якобы потому, что именно Сашок, и никто иной, способен отделить одним махом голову от тела… Кравцов тогда, к концу разговора, поддался уверенному напору Пашки, а сейчас вновь засомневался. В любой деревне всегда хватает специалистов забить скотину и аккуратно разделать – не рубя несколько раз по одному месту. Инструментарий тоже соответствующий имеется, нет нужды в мече или сабле. В конце концов, недолго потренировавшись с топором для разделки туш, такое мог сделать любой не страдающий физической немощью мужчина…
«Пашка, например… – вкрадчиво сказал внутренний голос, вроде как и не Кравцову принадлежащий. – Легко. После обеда тебя пару часов не было, и в холодильник ты потом до возвращения с охоты не заглядывал. У Козыря ведь наверняка есть запасные ключи, и тайничок с пультом сигнализации ему известен…»
«А мотив? – холодно спросил Кравцов у внутреннего клеветника. – Избавиться от меня, заставить уехать? Проще было сюда не приглашать».
Клеветник посрамленно замолк, но посеянные им сомнения остались. Что ни говори, а имелось у Пашки-Козыря за душой что-то, чем он не торопился делиться с другом детства.
Что происходит с его поплавком, Кравцов за всеми этими размышлениями видел плохо. И не сразу сообразил, что тот куда-то делся. Впрочем, что значит: куда-то? Обычно поплавки полетами по воздуху самостоятельно не занимаются. Гораздо чаще тонут, увлекаемые подводными обитателями.
Кравцов взмахнул удилищем и вместо подводного обитателя увидел чистый и голый крючок. Вздохнул, насадил другого червя, но занятый новыми мыслями, смотрел на поплавок тем же невидящим взглядом.
Объектом размышлений на этот раз стала девушка Ада.
Как ни странно, но и Александр Шляпников, много лет всем известный как Алекс, имел повод усомниться в своем психическом здоровье – примерно в то же время, что и писатель Кравцов. Такое уж, видно, утро выдалось.
Алекс не усомнился. Он был малосклонен к сомнениям и рефлексиям. Но повод тем не менее имелся.
Проснувшись, Алекс услышал голос. Негромкий, что-то монотонно произносивший и долетавший откуда-то издалека. Ни одного слова толком не разобрал, но отчего-то казалось, что они, слова, не русские.
Происходи все в городе, создалось бы полное впечатление, что за стеной, в соседней квартире, кто-то гоняет аудиокассету, трудолюбиво постигая премудрости иностранного языка. Но дело происходило в Спасовке, и Алекс ни на секунду не допустил, что в его хлеву или дровяном сарае засел с магнитофоном какой-нибудь фанат Илоны Давыдовой.
Известно, кому слышатся наяву непонятные голоса – святым либо психам.
Но Алекс не заподозрил у себя ни умственного расстройства, ни растущего нимба. Честно говоря, он вообще проигнорировал голос. Гораздо большее влияние в первые секунды после пробуждения на Алекса оказал иной раздражитель. А именно – дикая жажда.
Алекс чувствовал, что все у него внутри – от губ до кишечника – иссохло и покрылось трещинами, как дно испарившегося в пустыне соленого озера. Над пустыней и озером при этом дул ветер, но не освежающий и прохладный – сухой, горячий, густо пропитанный водочным перегаром. На фоне такого катаклизма, грозящего усыханием организма до состояния египетской мумии, казались смешными пустячками раскалывающаяся голова и ноющая боль в паху (с чего бы? – мимолетно подумал Алекс). Что уж тут говорить о каком-то далеком иностранном голосе, абсолютно не угрожающем жизни и здоровью.
Алекс выскочил из постели, которую не собирался покидать еще несколько часов, и голышом пошлепал в сени. Зачерпнул доверху литровый ковш из ведра с водой и выдул одним махом. Показалось мало. Второй ковш Алекс пил с толком и расстановкой, получая изрядное удовольствие от ирригации своих знойных солончаков.
Как порой случается в пустынной местности, полное безводье сменилось наводнением. Алекс устремился на крыльцо и долго мочился с него на растущий поблизости куст чертополоха, только-только распустивший лопухи-листья. Он регулярно поступал так каждое лето, надеясь, что зловредное растение засохнет. Однако то ли сорняк попался на редкость упорный, то ли жгучее удобрение шло ему лишь на пользу, но он каждый год вырастал именно на этом месте, впоследствии мстительно норовя нацеплять колючих шариков на брюки проходящего мимо Алекса.
Мерный шум струи почти заглушил далекий голос, но по окончании процесса он зазвучал снова. Алекс опять его проигнорировал, чутко прислушиваясь к другой возникшей функциональной потребности организма – желанию вновь принять горизонтальное положение. Оказавшись же в койке, привычно водрузил руку на грудь посапывавшей там голой девахи и немедленно уснул под мерный бубнеж…
Проснувшись вторично – одновременно с подружкой, – никаких голосов он не услышал.