– Ты только не прими это за намек: мол, пора и честь знать. Посидим еще, мы и десятой доли всего друг другу не рассказали…
Когда он вышел с большой связкой ключей, Наташа проводила его удивленным взглядом. Очевидно, в загородном доме Ермаковых так тщательно запираться не было принято. Тем более в присутствии двух охранников.
Потом она сказала – как-то неуверенно, словно уже говоря, все еще сомневалась – стоит ли:
– Знаешь, Паша тебе не все рассказал… Дело в том, что однажды… В общем, мы тоже… Шли из Антропшино, от Архиповых, водила Пашу знакомиться перед свадьбой… Вроде тропа сто раз хоженная – но заплутали. Не знаю уж, на Чертову Плешку угодили или нет – трава росла, но коротенькая, как свежескошенная… Но едва ли там косить бы кто стал – кочка на кочке. Идем, идем, туман вокруг, вроде и прямо держаться стараемся, а все равно кружим. Лошадей, правда, белых не встречали. Машин тоже.
Кравцов заинтересовался. Это уже не десятый пересказ, где основу трудно отличить от фантастических наслоений.
– И как выбрались? Так до рассвета и кружили?
Она ответила еще более неуверенно:
– Нет… Я от девчонок слышала, что если парень с девушкой… ну, с действительно девушкой, то можно… А мы еще… И раньше я… В общем, первый раз мы – там.
– Помогло?
– Не знаю. Плохо помню, как потом шли… Но дома оказались задолго до рассвета, потому что…
Вернулся Козырь, и она на полуслове сменила тему, заговорив громче:
– Ты ведь еще фотографий наших не видел! Никаких, с самой свадьбы! Ермаков, доставай… А вы, господин писатель, пожалуйте сюда, на диван…
Кравцову – впервые за вечер – послышались в ее голосе легкие нотки фальши. А может, ему просто хотелось их услышать.
Темный сад у дома Ермаковых слабо освещали три источника: луна в небе, горящий в отдалении у дороги фонарь и окно, за которым друзья детства отмечали встречу. Каждое дерево и каждый куст в результате отбрасывали по три тени разом – сад тонул в их переплетении. Некоторые тени медленно двигались – порождавшая их луна ползла по небу.
Внимательный наблюдатель мог бы заметить, что одна из теней – большая, бездонно-черная – движется иначе, чем другие. Но два человека, сидевшие на неосвещенной веранде (в темноте светились лишь огоньки их сигарет), к числу таковых – очень внимательных – наблюдателей не относились. И не замечали ничего.
Может, оно и к лучшему. Потому что – опять же внимательный наблюдатель – мог приблизиться почти вплотную к подозрительной тени и успеть разглядеть, что это человек, затянутый в обтягивающий черный комбинезон. Но скорее всего, никто и ничего толком разглядеть бы не успел, умерев секундой раньше, – а трупы ни внимательностью, ни наблюдательностью не отличаются.
А так охранники сидели на веранде и медленно, растягивая удовольствие, допивали вино. Тихонько разговаривали. Вообще-то полагалось бодрствовать одному из них, а второму спать вполглаза, не раздеваясь, с оружием наготове… Но тут уж сам принципал, проставивший угощение, был виноват в нарушении инструкции.
Тень – та самая, большая и опасная – продолжала бесшумное и почти незаметное глазу движение. И спустя какое-то время расположилась напротив крылечка веранды. Чтобы оказаться рядом с беспечными охранниками, тени требовалось две секунды. Чтобы убить обоих – еще одна. Но тень застыла неподвижно.
Непогашенный окурок прочертил ночь трассирующей пулей и упал к ногам человека в черном комбинезоне. Ступени крыльца заскрипели под грузными шагами. Один из охранников вышел в сад, остановился, постоял, всматриваясь в темноту. Человек в черном мог снести ему голову, не сходя с места, – полоска вороненой, не дающей отблеска стали в его руке как раз дотянулась бы до горла. Но человек стоял молча и неподвижно.
Охранник прошагал обратно. Не присаживаясь, потоптался на веранде, договариваясь с напарником о времени смены. Потом ушел в дом. Второй остался на вахте.
Человек в саду казался высеченной из антрацита статуей – ни один, пусть самый архивнимательный наблюдатель не уловил бы теперь ни малейшего движения.
Человек умел ждать. Он ждал много лет.
И был готов подождать еще.
У Кравцова тоже оказались с собой фотографии. Будучи в городе, отобрал в отдельный альбом самые, по его мнению, интересные – именно в ожидании сегодняшней встречи.
– Э-э, брат, да ты, похоже, у рыболовов со всего берега улов собрал для этого кадра… – подколол Пашка, рассматривая снимок: на нем стоявший на берегу молодой Кравцов согнулся под тяжестью двух баснословных связок здоровенных рыбин.
– Вот еще, – возмутился Кравцов. – Это Казахстан, Паша. Казахи рыбу испокон не ловили и не ели. Почти непуганая. Тем более – охранная зона военного объекта. Рыбный Клондайк, Эльдорадо. Там ловят не покуда клюет, а до тех пор, пока улов унести могут. И без сетей, на крючок – все равно излишки не продашь, в каждой семье свой рыбак есть… Раков тоже немеренно – руками, без всяких ловушек, с фонариком, полные ведра набирали.
– А это – море? Арал или Каспий? – показал Пашка на обширный – до горизонта – водоем за спиной у молодого Кравцова.
– Озеро. Балхаш. Но от моря мало отличается – большое, солоноватое. В принципе летом – курорт. Если приехать на две недели и точно знать, что на четырнадцатый день полетишь обратно…
– А ты не пробовал сейчас – именно так, на недельку, порыбачить? Нынче ведь многие закрытые городки открыли для въезда….
– Пробовал… – протянул Кравцов, удивившись Пашиной догадливости. – Год назад попробовал, благо все допуски и подписки еще в силе оставались… Мне, дураку, надо было взять билет в Казахстан, а на объект попросту, через дыру в периметре, благо знал их наперечет… Но я, как умная Маша, официальное заявление написал на посещение…
– И что?
– До сих пор икается… Пригласили в Большой Дом – якобы заполнить бумажку какую-то. И четыре с половиной часа на допросе продержали.
– Зубы напильником пилили и требовали признаться, что на ЦРУ работаешь?
– Ну это ты «Арбатских деток» начитался… Я и сам толком не понял, что их интересовало. Гоняли по кругу: с кем рядом служил, да чем занимался, да не замечал ли чего странного… А в чем дело, так и не сказали. У меня впечатление сложилось – стряслось там что-то нештатное колоссальных размеров. Словно бы рвануло так, что уже не найти крайних и виноватых, даже по кусочкам не собрать. Но официально ничего не сообщали, да и нечему там вроде так взрываться…
Наташа в этом разговоре не участвовала. Ее служба на затерянных в степи объектах и всевозможные рыбные Клон-дайки не интересовали. Но когда пошли снимки более свежие – сделанные на литературных тусовках – активно присоединилась. В современной литературе популярных жанров она разбиралась неплохо. Зато теперь больше молчал Пашка.
Кравцов, впрочем, в комментариях был скуп:
– Одно скажу про пишущую братию: пьют ничуть не меньше офицеров.
– А это кто? – показала Наташа на изображение человека с глубоко посаженными глазами и тяжелым лицом. Тот стоял в самом центре группового снимка, единственный из присутствующих держа в руке зажженную сигарету. Среди обступивших человека с сигаретой находился и Кравцов – ничем почти не отличающийся от сегодняшнего.
– Это Мэтр, – сказал Кравцов и назвал фамилию. – Я у него проходил нечто вроде литературного ликбеза. Циничный оказался мужик до ужаса. Говорил прямо: главное писать не хорошо, но продаваемо… Хотя наука его пригодилась.
– Знаешь, я читала его вещи… – медленно сказала Наташа. – Да и кто их не читал… По книгам он примерно таким и представлялся, с таким взглядом. Странные книги… Если бы у Терминатора – того, из первого фильма – прорезалась страсть к писательству, то получилось бы нечто похожее.
Кравцов коротко согласился. Не хотел развивать тему. Свежи были в памяти странные обстоятельства, предшествующие смерти Мэтра; говорили о них между своими шепотом, на ухо…
…Наконец вечер воспоминаний, плавно перешедший в ночь, завершился. От предложения заночевать здесь – никуда, мол, эти плиты не денутся – Кравцов отказался. Перед уходом он ненадолго остался с Пашкой наедине.
– Возьмешь одного из моих лбов в попутчики? – спросил Козырь. – Наташке скажем, что я что-нибудь в вагончике позабыл…
– Дойду сам, не маленький… – сухо откликнулся Кравцов. – И кажется мне, что зря ты от нее эту историю прячешь. Так или иначе выплывет… Да и мне, дорогой друг, по-моему, ты далеко не все рассказал.
Он посмотрел Пашке прямо в глаза. Тот выдержал взгляд, не смутившись. И ответил так, что Кравцов ему почти поверил:
– Брось, ничего я за душой не прячу… А что история не полная, обрывочная, так извини, я и сам ведь многого не знаю…
…В последней фразе Пашка-Козырь не лукавил. Многого он действительно не знал. Например, не знал, что первый удар, нанесенный Сашком Динамиту, в переводе с японского именовался очень красиво: полет ласточки над вечерним морем…
Первый Парень – III
…В переводе с японского это звучало красиво: полет ласточки над вечерним морем. Но воздух рассекла не быстрокрылая птичка – холодная сталь клинка.
Удар должен был отсечь руку – правую кисть. Не отсек. Рука метнулась навстречу – не то надеясь отвести или остановить безжалостное лезвие, не то просто рефлекторно. Два пальца упали на землю. Указательный и средний. Кровь не ударила струей – в последовавшие несколько секунд. Так всегда и бывает – спазматическое сжатие сосудов.
А потом уже стало не понять, откуда хлещет и льется красное.
Самое страшное было – звуки. Вернее, почти полное их отсутствие. Один умирал, другой убивал – и оба молчали. Тяжелое дыхание. Стон рассекаемого воздуха. Шлепки стали о плоть. Скрежет – о кость. Наконец – уже не крик – булькающий клекот – неизвестно какой по счету удар рассек горло.
После этого все кончилось – для Динамита – довольно быстро. Но Сашок Зарицын рубил и рубил неподвижное тело…