Он встревоженно посмотрел на агрегат – вроде все двигалось как положено, но вместо полноводного потока по желобу катилась тоненькая иссякающая струйка. Перевел взгляд на исчезающий в воде шланг – ага, так и есть, сжимается в такт кваканью насоса, чем-то забился, надо вытащить и прочистить.
…Рывок оказался направлен не по оси шланга, но вбок и вглубь – и семидюймовая, армированная стальной проволокой резиновая труба не соскочила с металлического патрубка насоса – с громким треском порвалась и тут же исчезла в глубине. Но пруд не успокоился обманчивым зеркалом, как бывало раньше; что-то там продолжало ворочаться, поднимая теперь отнюдь не рябь и не легкие буруны.
Хотя и большими волнами это не было, в крошечном водоеме нет места для их разбега. Бурлящая вода перекатывалась от одного берега к другому, как при полоскании белья в корыте – ударялась о берега, обливая все вокруг, вставала почти вертикально и устремлялась обратно.
На долю секунды промелькнул, оказавшись на поверхности, перекрученный шланг с разодранным, разлохмаченным концом, но тут же скрылся, и другой его конец исчезал в смутно виднеющемся сквозь пузыри и перепутанные струи… в чем? непонятно, в чем-то большом, движущемся, округлом и меняющем форму. Звуки водяной катавасии не слышались – все заглушал завывающий вхолостую двигатель.
Леше казалось даже, что подрагивает земля под его подошвами. Но может быть, просто дрожали ноги, медленно, шажок за шажком, пятящиеся от пруда.
Он споткнулся о чурбак деда Сереги, с трудом удержался от падения, развернулся, готовый припустить к дому и…
Истошный вой движка смолк резко и неожиданно.
Против воли он глянул через плечо: агрегат оставался на месте, что происходило на поверхности (или под нею) – отсюда уже не увидеть, по крайней мере через берега вода не выплескивается. Но… возможно, ему и почудилось, но высокая и густая, никем не кошенная в это лето трава между ним и «лягушкой» шевелилась и сгибалась гораздо сильнее, чем ее мог согнуть сегодняшний легкий ветерок – и эпицентр шевеления явственно и довольно быстро продвигался в сторону Леши…
Таких результатов в спринте он в жизни не показывал, Леша всегда недолюбливал спорт, – но понесся с олимпийской прытью, не глядя под ноги, напрямик, напролом; под ступней что-то подалось, он сбился с бега и, конечно, не удержался на такой скорости, упал лицом в молодую, всю в белых цветах, крапиву – не чувствуя жгущих листьев.
Цап! – что-то пружинисто и цепко ухватило за лодыжку.
Леша не закричал – заверещал пронзительно и тонко, как попавший в капкан заяц, как поросенок, почувствовавший яремной веной первое касание отточенной стали.
Тут же замолк и рванулся с утроенной, с удесятеренной адреналином силой – ничто и никто, казалось, не выдержит такого рывка: или отпустит, или оторвется ступня – не оторвалась и не отпустило. Ногу потянуло обратно. Вокруг щиколотки сжалось кольцо боли.
Какая-то, совсем малая, часть мозга еще боролась, еще не поддалась древней животной панике: топор, где топор?! выронил его сейчас?! или раньше?! где-е-е??!! – он лихорадочно шарил в крапиве, под руку попались обломки трухлявых, осклизлых досок, еще какое-то зловонное гнилье – нету, нету топора! – пальцы ухватили что-то небольшое и твердое, выдернули из сплетения стеблей – длинное зеленое горлышко винной бутылки, «розочка» с острыми краями. С этим пустячным оружием он извернулся назад с отчаянием схваченной крысы – и замер.
Кромсать, резать, рвать ногтями и грызть зубами оказалось некого – ногу охватывала петля заржавленной проволоки. Целый клубок ее валялся тут, на заброшенной мусорной яме, куда впопыхах влетел Леша, проломив деревянную прогнившую крышку.
Он высвободился из силка и торопливо заковылял к дому сквозь бурьян и крапиву, обходя теплицу и сарай с дальней, неудобной, самой удаленной от пруда стороны.
Очки остались где-то позади, куда он не вернулся бы и под дулом пистолета; не замеченная вовремя притолока входной двери в очередной раз врезала по макушке – Леша зашел в сени, ничего не почувствовав.
Тряслось все: и руки, и ноги, и губы, и все внутренние органы. Он щурясь, ощупью поискал на столе стопку, не нашел, припал губами к горлышку припасенной бутылки – и не отрывался долго, зубы стучали по стеклу, пролитая водка стекала с подбородка, к которому прилипла какая-то бесформенная гадость – не то напрочь сгнившие картофельные очистки, не то еще что-то…
Глава 401 июня, воскресенье, утро, день
Аделина, пока Кравцов отсутствовал, проснулась. Мало того, успела привести себя в порядок, следы бессонной ночи бесследно исчезли под легким утренним макияжем – фокус, легко возможный в девятнадцать лет, но чем дальше, тем более трудный. Мало того, Ада уже хлопотала на кухне – готовила завтрак.
Кравцов вздохнул. Ему давно никто по утрам не готовил…
Холодильничек – на вид ровесник карибского кризиса – шумел и даже подергивался, словно увидел себя во сне аэропланом или самобеглой коляской. Сковородка шкворчала. Кравцов подошел к Аде, надеясь сделать это неслышно, примерился было неожиданно поцеловать – и едва увернулся от удара ложкой, направленного прямо в лоб.
– Не приставайте к голодной, но невинной девушке, господин писатель! Обещанным чаем так и не напоили… И вообще, покиньте, пожалуйста, пищеблок – завтрак будет готов через десять минут.
Кравцов снова вздохнул – с некоторым облегчением. И покинул пищеблок. Самым трудным в общении с женским полом он считал утро после первой ночи. Но сегодня трудности, похоже, не грозили…
Десять минут он использовал с толком. Позвонил Рябоконю – старому приятелю, одному из первых русских обитателей Интернета – у того сейчас как раз завершалась рабочая ночь. Продиктовал телефонный номер, указанный в записях Пинегина под словом АРХИВАРИУС. Стоило узнать имя этого человека. Возможно, придется обратиться к нему, – если состояние Валентина к посещениям и беседам не располагает…
Компьютерный ас перезвонил через пять минут: в базе частных абонентов телефон не значился. Поискать по организациям? Не стоит, решил Кравцов. Нужна фамилия, а не название архива или библиотеки… Ладно, понадеемся, что Валя способен к разговору. И что пожелает его вести.
– Кравцов! – позвала Ада. – Ты со всеми своими девушками потом так обходишься? Я лично не согласна…
Ничего не поняв, он вернулся на кухню.
Аделина стояла у раскрытого буфета с одноразовыми тарелками в руке. К раскрытой дверце, изнутри, кто-то пришпилил фотографию. На снимке девушка высоко раскачалась на деревенских – можно только стоять – качелях. Улыбающееся лицо, волосы развеваются, юбка вздулась колоколом, обнажив стройные ноги…
Штопор – валявшийся ранее здесь же, в буфете – оказался вкручен в изображение девушки. Прямо в лицо.
Ада пыталась сказать еще что-то, шутливое, – и осеклась. Кравцов ничего не слышал. Медленно, с каменным лицом, протянул руку и так же медленно стал выкручивать штопор.
Фотография была знакомой. Увиденной не ранее как вчера.
Наташа.
Совсем юная Наташа.
Через полтора часа они выехали из Спасовки – вместе.
Кравцов ехал в Царское Село, в больницу. Ада собиралась на этот день в город и попросила подбросить до Павловского вокзала. Кравцов даже обрадовался – из головы не выходил утренний визит.
Он мысленно ругал себя за неосторожность и глупость – как мог оставить спящую девушку в незапертом вагончике? Помнил, что голова Чака появилась при запертых дверях и включенной сигнализации, – и все равно ругал.
Догадки Козыря – еще недавно казавшиеся идеей-фикс – воспринимались сейчас в ином свете… Теперь этот маньяк – Сашок? кто-то другой? – знает про Аделину. И Бог ведает, что взбредет ему в голову. Каким станет третье предупреждение? Что означает сегодняшнее послание, он понял без всяких поясняющих надписей… А пары вооруженных охранников у Кравцова не было.
С Пинегиным же встретиться стоило немедленно. Неожиданно выяснилось, что история с развалинами и получившим ОЧМТ студентом (Кравцов все больше склонялся к мысли, что выпавший из стены кирпич здесь ни при чем) спуталась в один клубок с похождениями любителя ампутировать головы. Потому что Кравцов после находки фотографии – как что-то его толкнуло – проверил сохранность записей Валентина.
ТЕТРАДЬ ПРОПАЛА.
Возле компьютера лежал ворох всевозможных бумаг – черновики, блокноты с набросками мелькнувших идей. И дневник Пинегина. Все осталось в целости. Исчез только дневник.
Аделине он ничего не сказал. И стал лучше понимать Козыря, так старавшегося избавить Наташу от этой истории…
– Ты не слишком торопишься? – спросила Ада, когда они проезжали мимо ВИРа. – Минут двадцать есть лишних? Тогда давай доедем до Поповки…
– Не тороплюсь… – Кравцов свернул с шоссе. – А в чем проблема?
– В Дане. Очень, знаешь ли, проблемный ребенок. Вы ведь познакомились? Значит, имеешь некоторое представление об этом молодом человеке. Сегодняшнюю ночь он вознамерился провести в пещере. В засаде – ни больше ни меньше. Я запретила, но проконтролировать не смогла, – зашла на стакан чая к одному писателю… Боюсь, что он до сих пор там, в своей засаде. Я позвонила – дома его утром не застала.
– У вас стоит телефон? – удивился Кравцов, частных абонентов в Спасовке почти не было. Потом он удивился еще больше: – Что за пещера? Нет тут никаких пещер…
По его воспоминаниям, никаких пещер в округе действительно не имелось. Вроде бы давным-давно неподалеку, в Антропшино, добывали песчаник – вырыли небольшие шахты с подъемными устройствами, и штольни растянулись достаточно обширными катакомбами. Но много десятилетий назад все пришедшие в запустение и ставшие опасными шахты завалили взрывами, и даже вездесущие мальчишки не могли отыскать входы в старые выработки…
Аделина ответила на вопросы в строгой последовательности:
– Мы живем в Торпедо, в доме тетки – извини за тот ночной розыгрыш, так что пользуемся всеми благами цивилизации, как белые люди. А пещера тут есть