В то время русское посольство было немногочисленным — сам посол и несколько его сотрудников. В гостях у посла часто бывали неразлучные приятельницы: княжна Голицына Елена Михайловна и графиня Воронцова Екатерина Артемьевна. Также бывала и княгиня Софья Григорьевна Волконская, чьи портреты охотно писали Брюллов и Щедрин.
Кипренскому Неаполь очень понравился, и он хотел бы задержаться подольше, но — вот незадача! — у него заканчивались деньги. Художник пишет письмо императору Николаю I с просьбой дать ему под залог картин, таких как, например, портрет Швальбе, некую сумму.
Царь поручает перепроверить все князю Волконскому. Князь Гагарин тоже хлопотал о художнике, искренне написав Волконскому, что надо бы предоставить художнику такую возможность. А вот посол в Неаполе Штакельберг написал в Петербург Волконскому письмо совсем иного содержания.
Посол высоко отозвался о шедевре Кипренского — портрете Швальбе, который, действительно, был принят всеми неаполитанскими знатоками за работу Рембрандта, но при этом резко критикует изображение Давыдова и другие произведения художника.
В заключение письма граф Густав Оттонович утверждает: «Я не думаю, что стоимость их картины соответствует запрошенной сумме, но господин Кипренский, если он захочет вернуться к своей старой русской живописной манере, в том, что касается портретного искусства, найдет в своем таланте, чем обеспечить себя на жизнь».
К сожалению, казенно-бюрократическая отписка посла Штакельберга, в которой явно сквозила неприязнь графа к опальному художнику, предрешила его судьбу. Известно, что граф не сообщил художнику, что отрицательный ответ — это решение царя, а не князя Волконского. В архиве сохранилось письмо Волконского графу Штакельбергу от 16 января 1832 года.
«В письме, кое Вы изволили направить мне истекшего 26 ноября, Ваше превосходительство напоминает о займе, запрошенном Кипренским, что уже было предметом предыдущей переписки… Его Императорское Величество счел уместным отложить свое решение по этому делу».
У бедного Ореста не было даже денег вернуться в Рим, и ему пришлось, превозмогая свою гордость, просить у чопорного графа дать ему взаймы на дорогу. Тому свидетельством являются старые документы о русских миссиях в Италии, хранящиеся в архиве внешней политики России.
Во время пребывания Густава Штакельберга в Неаполе происходят события, связанные с С. И. Тургеневым (1790–1827). Государственный деятель, историк А. И. Тургенев (1784–1846), путешествуя по Европе, постоянно пишет своему брату в Неаполь и Рим, опасаясь, что тот может быть арестован. С. И. Тургенев действительно находился на подозрении у царя. В начале следствия о декабристах его подозревали в участии в нелегальных организациях. Вспоминая о бурных событиях конца 1825 — начала 1826 года, А. И. Тургенев записал в своем дневнике (см.: Гиллельсон. Материалы по истории Арзамасского братства): «24 сентября я узнал от него, как Штакельберг прислал четырех человек схватить брата Сережу в случае, если ли он вздумает противиться… Чему? И как… Уговорил Штакельберга не принимать жестоких мер против больного брата: смерть его на вас, глупые злодеи». Его спасла болезнь. Разгром восстания декабристов и осуждение брата тяжело подействовали на впечатлительную натуру С. И. Тургенева: он заболевает и в 1827 году умирает в Париже.
Другая известная личность, Батюшков Константин Николаевич (1787–1855) — поэт с трагической судьбой, некоторое время проработает в Неаполе под начальством Густава Оттоновича.
К сожалению, Батюшков был недооценен еще при жизни, поэтому был беден и неудачлив в делах, да и в любви тоже. Но он слыл смелым человеком, добровольцем воевал против французов и получил серьезное ранение.
Настоящей проблемой Батюшкова была его плохая наследственность — шизофрения, сумасшествие, переходящее по наследству в его семье от деда к матери и сестре Александре. Сам поэт сошел с ума в 36 лет, но потом еще прожил долгих 30 лет, находясь в различных лечебницах, и умер от тифа у себя в Вологде.
Давно мечтая об Италии, Константин Батюшков выхлопотал себе назначение в Неаполь в составе русской миссии в 1818 году. Поэт прекрасно владел итальянским и многими другими языками, окончив обучение в пансионе синьора Триполи.
Поначалу Неаполь Батюшкову очень понравился, он так надеялся излечиться местным климатом! Из письма Батюшкова к А. И. Тургеневу 24 марта 1819 года: «Прелестная земля! Здесь бывают землетрясения, наводнения, извержения Везувия с горящей лавой и с пеплом, здесь бывают притом пожары, повальные болезни, горячка…
Здесь от болот или испарений земли вулканический воздух заражается и рождает заразу: люди умирают как мухи. Но зато здесь солнце вечное, пламенное, луна тихая и кроткая, и самый воздух, в котором таится смерть, благовонен и сладок!»
Но со временем все ему надоедает в Неаполе, среди местного населения он так и не завел тесных знакомств, друзей новых не приобрел, к тому же и на службе у него случились неприятности. Об этом подробно рассказывает Л. Н. Майков в книге «Батюшков, его жизнь и сочинения».
В конце 1819 года обстоятельства сложились так, что поэт оказался почти единственным чиновником при русском посланнике графе Густаве Штакельберге, и его служебные обязанности возросли и стали тяготить. К тому же граф Штакельберг принадлежал к числу людей, которые любят дать подчиненным почувствовать тяжесть своей власти. Он упрекал поэта, что тот пишет стихи, и однажды даже позволил себе заметить, что Батюшков вообще не имеет права рассуждать. Посол поручает поэту составить бумагу, содержание которой не разделял подчиненный, а на сделанные Батюшковым возражения ему было резко замечено, что он не вправе рассуждать.
В другой раз Константин Николаевич заслужил замечание от графа за ошибку, допущенную им в переводе латинской фразы в одном дипломатическом документе. Отношения между ними становятся натянутыми. Поэт просит своего начальника отпустить его подлечиться на воды в Германию, но ссылаясь на то, что других подчиненных у него нет, граф отказывает ему в этой просьбе. Однако во второй половине 1820 года состав русской миссии увеличивается, и тогда Штакельберг отпускает Батюшкова в Рим, где послом был добрый старик Италийский, благосклонно принявший Батюшкова. Он сострадательно и с пониманием отнесется к его болезни и в конце концов отправит его на родину.
Заканчивая повествование о жизни Густава Оттоновича Штакельберга, решившего провести свою старость в Париже, расскажу о парижской куртизанке Дюплесси, жизнь которой описал в романе «Дама с камелиями» Дюма-сын, а итальянский композитор Джузеппе Верди увековечил молодую даму полусвета в опере «Травиата».
В 1844 году бывший русский посол, пожилой граф Штакельберг, проводит время на водах, где знакомится с юной, двадцатилетней, Дюплесси, приехавшей туда облегчить свои страдания от туберкулеза.
Графу она очень понравилась, и он сразу же предложил даме полусвета свою протекцию и содержание. Несмотря на преклонный возраст (Штакельбергу исполнилось 78 лет), граф сохранил обаяние и отнюдь не казался таким уж дряхлым стариком. К тому же девушку глубоко потрясла личная трагедия графа: он так трогательно рассказал Мари, что год назад от туберкулеза умерла его любимая дочь Елена (1823–1843) (и это было чистой правдой), на которую похожа сама Мари. И, чтобы сильнее заинтересовать девушку, Штакельберг представился ей вдовцом, что, естественно, было чистой выдумкой — к счастью, Каролина де Лудольф-Штакельберг в то время была жива.
Из поздних воспоминаний брата графини Каролины Лудольф-Штакельберг — Джузеппе Костантино Лудольфа: «Мы с сестрой были очень дружны и любили друг друга. Сейчас, по истечении многих лет, должен признать, что замужество моей Каролины, увы, никак нельзя назвать счастливым.
Вот взять, например, ее мужа — Густава Штакельберга, ведь он тоже, как и наша семья, из немцев, но по своему человеческому существу он полная противоположность всем нам, он другой: холодный, скрытный, немногословный. То ли мы, графы Лудольф, перемешавшись с французами, поляками и итальянцами, стали менее немцами, не знаю, но Густав так и не вписался в нашу семью, всегда держался свысока и на расстоянии, под разными предлогами отказывался участвовать в общих семейных торжествах, письма его всегда носили характер официальный, сдержанный, в которых он не от души и сердца, а так, выполняя свой родственный долг, осведомлялся о делах и здоровье кого-либо из нас.
Моя сестра вышла за него замуж не по любви, а по воле отцовской, и, повинуясь судьбе, старалась быть Густаву хорошей женой и матерью их многочисленных детей. Увы, Каролине не суждено было испытать чисто женского счастья, но зато дети ее обожали, да и мы с братом Франсуа всегда поддерживали ее в трудные для нее минуты жизни.
Сестра и ее муж практически вели каждый свой образ жизни, как, впрочем, и было заведено в высшем русском свете, посему смею предположить, что мой свояк Густав — любитель красивых женщин, и раньше изменял моей сестре Каролине. Но уж, конечно, никто от него не ожидал, что в конце жизни, будучи уже весьма пожилым человеком, граф выкинет такой фортель!
Пожилой человек на глазах у всего парижского общества волочится за молоденькой куртизанкой! Какое унижение пришлось перенести моей бедной сестре в конце ее жизни! Она не раз пыталась образумить своего супруга, но это ни к чему не привело, он лишь стал более осторожен и снял девице другую квартиру, подальше от дома, в котором они жили.
Я было хотел вмешаться в ситуацию, но властность моего свояка меня остановила, да к тому же я бы все равно не достиг никакого результата. А потом, эти свободные нравы современного Парижа! Что было бы непристойно в Италии, то во Франции считалось почти нормальным — открыто содержать любовниц и даже показываться с ними в свете!
Чем мог я помочь моей сестре Каролине, что мог я ей посоветовать? Я написал ей письмо, в котором умолял ее пощадить свои нервы и здоровье, не принимать все так близко к сердцу, больше отвлекаться и путешествовать. В общем, смириться. А там — как Бог даст».