В № 40 было опубликовано новое объявление: «Подписная плата окончательно определена в 500 ливров за настоящий, второй том, который будет содержать 480 страниц. Но, поскольку мое бюро по подписке было разгромлено по воле нашего свободного правительства, я прошу моих подписчиков не посылать туда ни писем, ни денег, так как столпы нашей Республики решили их присваивать»{322}.
Это объявление датировано 25 февраля (когда две дюжины носовых платков стоили 5200 ливров{323}). Но большинство имеющихся в моем распоряжении писем отправлено после этой даты: в основном в марте. Через две недели, через месяц подписчики все еще продолжали присылать деньги на старый адрес! Они так и не прочли № 40. Причина путаницы с подпиской была не только в том, что цена газеты резко подскочила, а автор долго не мог определиться с требуемой суммой, но и в том, что номера часто задерживались, приходили не по порядку, а то и просто исчезали по пути к читателям!
Снова обратимся к письмам. Мартель-младший 26 февраля (6 вантоза) недоумевал по поводу задержки газеты и обвинял в ней почту: только что к нему пришел № 39, но № 37 и № 38 до сих пор не получены{324}. Шове-Пейронне писал 24 февраля, что тоже только что получил № 39, а вот № 37 у него до сих пор нет{325}. 11 марта он сообщил, что ни № 37, ни № 40 ему так и не доставлены{326}. А вот у Эгье № 37 уже был к 6 марта - правда, один только он{327}. Дофен жаловался 8 марта, что, хотя к нему самому уже пришел № 38, его друг Вале к тому моменту получил лишь 37-й{328}. Лоран, написавший двумя днями позже, уже имел № 39, но не имел № 38. Также он полагал, что № 40 еще не появился, хотя на деле тот вышел двумя неделями ранее{329}. Салюте к 20 марта знал о выходе № 40 лишь из «Газеты свободных людей»; № 38 тоже до него не добрался{330}.
Самого Бабёфа исчезновение номеров газеты привело к выводу о намеренном саботаже со стороны его политических противников. В № 36 читаем: «Пусть знают все, что более половины экземпляров 35-го номера газеты, посланных моим парижским подписчикам, были похищены в результате низких интриг, которые у меня не хватает слов назвать. Я знаю, как случилось, что смогли подкупить моих рассыльных, и часть номеров моей газеты, вместо того чтобы попасть к подписчикам, затерялась среди почты Совета 500... Что касается настоящего, 36-го, номера, а равно и всех последующих, то мы приняли меры, благодаря которым, как мы надеемся, потерпят провал все инквизиторские хитросплетения»{331}.
Меры, как нам теперь известно, успеха не возымели. Дальнейшие события утвердили Бабёфа в мысли о том, что против него ведется скрытая война. Одним из свидетельств этого он считал слух о бесплатно распространяемом в провинциях поддельном номере, составленном так, чтобы опорочить автора настоящей газеты{332}. К сожалению, автор этой книги не располагает источниками, которые могли бы однозначно подтвердить или опровергнуть предположение о том, что какие-либо политические силы намеренно препятствовали распространению «Трибуна народа».
Пролить определенный свет на проблему доставки номеров газету могут помочь донесения правительственных осведомителей за март 1796 г. 10 марта было сообщено о задержании разносчиков № 39 и № 40 «Трибуна народа»{333} - а ведь более «свежему» из них было уже две недели, а более старому почти полтора месяца! Если в Париже газета так плохо и медленно распространялась, то что говорить о провинции! Правительство, в отличие от читателей, узнавало о выходе нового номера быстро: появление № 4 «Просветителя народа», который продавали из-под полы, отразилось в донесении на следующий же день{334}. С одной стороны, это указывает на то, с каким серьезным противостоянием сталкивался Бабёф еще до организации своего заговора. С другой - говорит о том, что радикальная пропаганда не оставалась незамеченной.
2.3. Будущие «равные» на пороге объединения
Говоря о деятельности Бабёфа в последние месяцы перед созданием заговорщицкой Директории, невозможно не сказать и о его будущих соратниках. В данном параграфе пойдет речь об «институтах социабельности» (по выражению Ю. Хабермаса), в которых развивали свою деятельность будущие «равные» и в которых происходила подготовка кадров для заговора. Традиционно выделяются три таких института: клуб Пантеона, «комитет Амара» и ряд парижских кафе.
16 ноября 1795 г. на волне подъема левого движения (вызванного уже упомянутым восстанием 13 вандемьера) возник политический клуб, именуемый обществом Пантеона. По сообщению Буонарроти, сначала он заседал в саду старинного монастыря св. Женевьевы, потом переехал в его трапезную, а затем в подвал{335}. Этот монастырь располагался неподалеку от усыпальницы выдающихся людей Франции, от которой и получил свой название (ныне сохранившиеся корпуса монастыря принадлежат лицею Генриха IV, улица Хлодвига). Среди его основателей были друзья Бабёфа, будущие участники заговора «равных» А. Дарте, Ф. Буонарроти, Ш. Жермен, Ж. Бодсон, М. Буэн, Г.Ж.А. Массар и другие. Инициатором создания клуба французский историк Ж. Брюа назвал Р.Ф. Лебуа{336} - того самого маратиста, издателя «Друга народа», с которым Бабёф не так давно печатался в одной типографии. Первым председателем клуба был Вадье{337}. В дальнейшем председатели сменялись дважды в месяц – также, как это было в Конвенте. Собирались пантеоновцы по четным числам{338}.
Состоял клуб из буржуа (обеспеченных горожан), военных, в том числе бывших и немногочисленных слушателей из простонародья{339}. Изначально среди членов клуба было много лиц, лояльных правительству, и пантеоновцы не стремились к конфронтации с Директорией. Буонарроти в своей книге специально подчеркнул разнородность состава этого общества: «Вместе с ними (патриотами. - М.Ч.) сюда вступили и такие люди, рабски преданные членам правительства, которые сводили все обязанности друзей свободы к поддержке власти в борьбе против роялистов»{340}, а позднее «пришлось принять большое число патриотов, страдавших некоторыми заблуждениями, и, в частности, таких, которые намеревались восстановить демократию путем захвата общественных должностей»{341}.
Под влиянием сторонников Бабёфа клуб Пантеона стал быстро эволюционировать влево. Одновременно он быстро терял в численности участников: если в ноябре 1795 г. клубистов насчитывалось около 15 000, то через месяц их было всего 20 00{342}: видимо, оставались лишь самые радикальные. В результате к началу 1796 г. у благонамеренных парижан клуб уже вызывал опасение и даже страх{343}. В конце концов, после того как Дарте прочел перед пантеоновцами очередной номер «Трибуна народа» и те ответили аплодисментами, клуб закрыли: это произошло 28 февраля 1796 г.{344} Следует отметить, однако, что сам Бабёф общество Пантеона не посещал, хотя после полевения клуба и высказывался о нем сочувственно на страницах своей газеты{345}.
Примерно в это же время, зимой 1795/1796 гг. (точные даты не установлены), существовал еще один кружок, участниками которого были в том числе будущие «равные»: Буонарроти, Дарте, Жермен, Ф. Лепелетье (брат убитого депутата Конвента) и другие. Он собирался на улице Клери, на квартире у бывшего депутата Конвента А. Амара. Этот, по определению Буонарроти, «комитет» изначально был задуман не просто как место для общения патриотов, а как штаб будущего восстания. При этом участники «комитета» не были единодушны в своих взглядах: так, что касается переходного периода, Дарте выступал за единоличную диктатуру, Амар же - за воссоздание Конвента{346}. Сторонникам Бабёфа удалось склонить Амара к коммунистической идее, но в целом свои разногласия члены кружка так и не преодолели, и он распался{347}. Что касается самого Бабёфа, то он «комитет» на улице Клери также не посещал. Российский историк С.Е. Летчфорд, изучавший этот сюжет, выразил удивление тем, что Гракх подобным образом отстранился от людей, ставивших себе целью реализацию его коммунистических идеалов{348}. Возможно, не все члены «комитета Амара» вызывали у Бабефа доверие и симпатию (ведь на всех выживших членах Конвента в той или иной мере лежала печать вины за термидорианский переворот)? Или наоборот, это их не устраивали притязания Гракха на лидерство. По сообщению французского историка Л. Констана, Амар вовсе не собрался реализовывать программу Бабёфа: он был сторонником уравнительного распределения, но отнюдь не коллективного производства. Этот же историк полагает, что Лепелетье мог быть доверенным лицом Бабёфа как у Амара, так и в клубе Пантеона{349}