{570}. Если выше мы говорили о том, как Бабёф пытался повернуть себе на пользу предубеждение провинциалов против столичных жителей, то теперь власти попытались сыграть на обратном и сообщили о том, что «Акт о восстании» включал «призыв к тем, кого они называли преследуемыми и скрывающимися патриотами из департаментов, то есть чужаков, приехавших в Париж, чтобы сеять здесь беды и беспорядки; чужаков, которые, будучи преследуемы властью общественного мнения, приехали, чтобы спрятать в этом большом городе позор, которым они покрыли себя дома при ужасном режиме террора»{571}.
Немецкий путешественник Ф. Мейер, побывавший во Франции в 1796 г., написал о том, что после разоблачения заговорщиков парижская полиция задержала и допросила всех иностранцев{572}. Поскольку понятия «иностранец», «приезжий» (например, из соседней провинции) и «чужак» обозначаются во французском языке одним словом, эта мера как раз и могла быть результатом того, что властям стало известно об активных попытках Бабёфа вовлечь в свою деятельность провинциалов. Хотя возможно, правительство допускало, что бабувисты каким-то образом связаны с заграницей: в таком случае власти, несмотря на то что о заговоре им было известно не первый день, довольно плохо представляли себе характер и цели Тайной директории и ее создателей. Также Мейер отметил, что арест бабувистов не произвел особого впечатления на парижан{573}. Однако упоминавшиеся отчеты правительственных агентов Бреона и Лимудена говорят совсем о другом.
В день ареста бабувистов Бреон поместил в своем донесении прогноз реакции общественного мнения на это событие: добрые граждане обрадуются и восславят Директорию, анархисты станут говорить о «контрреволюции», роялисты будут довольны, что за решеткой оказался арестовавший короля Друэ{574}. Однако последующие дни показали, что такой прогноз излишне упрощал ситуацию. Уже в отчете за 11 мая отмечалось: «Нет ничего более непостоянного, более противоречивого, чем мнение об обнаруженном и раскрытом комплоте. Одни сомневаются в его реальности, но в то же время заявляют, что Бабёф на допросе сделал признания, точно указывающие на существование намерения и даже плана свержения нынешнего порядка; другой, дабы убедить, что комплота не существовало, разглагольствует о глупости, невежестве и трусости Бабёфа, который фигурирует как главное действующее лицо заговора. В одном кафе говорят, что Баррас не чужд этому заговору, в другом - что министр внутренних дел... измыслил сей заговор, дабы задавить патриотов»{575}.
Предместья молчат, отмечал агент, но от того ли, что доверяют правительству, или от того, что постоянно патрулируются вооруженными силами? Просвещенные люди ждут документальных доказательств вины бабувистов{576}.
К донесениям Бреона и Лимудена близко послание некоего военачальника, копия которого хранится в фонде 223 РГАСПИ, но, к сожалению, не содержит имен ни автора, ни адресата. Письмо начинается обращением «Гражданин министр!» Автор полагал, что заговорщики подавлены, но не уничтожены: «Моя маленькая армия провела всю прошлую ночь под открытым небом. Я организовал патрули для поддержки правительства. Рабочие предместья Антуан демонстрируют лучшие принципы и сидят тихо. Хотя в этом же предместье арест современных катилин произвел большую сенсацию»{577}.
Вернемся опять к Бреону и Лимудену. «Наконец-то люди начинают раскрывать глаза, заговор больше не сказка и не роман»{578}, - говорится в донесении Бреона от 12 мая. По мнению агента, больше всего радости в связи с арестом Бабёфа выказывают якобинцы; равнодушные просто отмечают, что правительство исполнило свой долг; мерзавцы, не имеющие смелости поднимать голос против республики, ограничиваются тем, что считают арест заговорщиков не вполне конституционным. И снова упоминание о Баррасе: «Говорят потихоньку, но так, чтобы было слышно, о том, что Баррас вызывает подозрение у своих коллег»{579}.
Спустя еще день те же агенты сообщают: «Не похоже, чтобы в реальности заговора все еще сомневались»{580}. Многочисленные патрули и слухи о том, что аресты радикалов продолжаются, заставляют парижан сидеть смирно. Слухи не напрасны: арестован Морель, распространявший газеты «Трибун народа» и «Просветитель народа»{581}.
14 мая «Монитор» опубликовал ряд документов, захваченных при аресте у Бабёфа, и Бреон докладывал, с какой жадностью их читают: сомнений в реальности заговора не остается совершенно{582}. На следующий день, по сообщению Лимудена, внимание парижан все еще приковано к этим документам: одни читатели «Монитора» испуганы перспективой анархии и резни, другие же боятся, как бы раскрытие заговора не бросило тень на них самих. Нервозности в обстановку добавляет слух о составленных заговорщиками проскрипционных списках{583}. В отчете от 16 мая снова отмечается, что неверие в заговор сменилось страхом перед анархистами и грабителями и что, по мнению рабочих, «лучше жить как жили, а этих мерзавцев отправить на эшафот»{584}. Общественное мнение склонялось в пользу казни бабувистов{585}.
В течение нескольких следующих дней страх сменился любопытством и состраданием. Если верить отчету от 17 мая, Друэ - единственного из заговорщиков, кто, кроме Бабёфа, был знаком публике, - жалеют, хотя и не уверены в его невиновности{586}. 18 и 19 мая на улице говорят о безумии обоих революционеров{587}.
С 20-х чисел мая заговор бабувистов уже меньше занимал парижан. В связи со скорой отменой ассигнатов цены взлетели неимоверно, хлеб, и без того дорогой, за несколько дней подскочил в цене с 37 до 80 и даже 100 ливров за фунт, так что отчеты Бреона и Лимудена наполнились сводками с рынков и сообщениями о том, как всюду обсуждают только стоимость продуктов{588}. Мнения о Бабёфе еще находили отражение в отчетах, но, несмотря на попытки агентов обобщать сказанное, теперь такие мнения выглядели разрозненными и одно страннее другого. Несколько раз сообщалось о том, что заговорщиков осуждают{589} и слово «Бабёф» даже стало обидным эпитетом{590}. За последователями Бабёфа предлагалось установить слежку{591}. В то же время поднимались голоса, хотя и реже, в пользу Бабёфа и его сообщников: велись разговоры о том, чтобы их освободить; вышла брошюра в поддержку Бабёфа{592}; в действиях Друэ не видели явного состава преступления{593}. Продолжали ходить слухи о связи с заговорщиками кое-кого из высокопоставленных лиц{594}. Некоторые считали Бабёфа роялистом{595} и даже английским агентом{596}. Несколько раз Бреон и Лимуден сообщали, что Бабёфом перестали или почти перестали интересоваться, но его имя вновь и вновь появлялось на страницах отчетов. В течение всего прериаля парижане продолжали говорить и строить домыслы о заговоре «равных».
Еще более красноречиво о «заговоромании» и «арестомании», охвативших Францию в конце весны - начале лета 1796 г., говорят полицейские документы, копии которых хранятся в фонде 223 РГАСПИ. Их можно разделить на две группы.
Первая - доносы. Множество французов, в том числе не всегда психически здоровых, возжелали помочь Директории и полиции разделаться с врагами Отечества.
Некто Лапейр (La Peyre) 11 мая написал министру полиции, рекомендуя обратить внимание на торговца Мерсье (Mercier) с улицы Орти, который настроен против правительства и в пользу Конституции 1793 г. Лапейр считал, что он причастен к заговору. Особенно подозрительным доносчику казалось то, что Мерсье уже несколько дней не появляется в лавке. Далее Лапейр сообщал о Боссейе (Bosséyé), офицере из Каркассона, поклоннике Старого порядка{597}. Очевидно, доносчик не видел большой разницы между потенциальным участником заговора «равных» и роялистом.
В тот же день гражданин Жанфр (Genfre) уведомил министра полиции о подозрительных собраниях, которые ежедневно происходят на улице Герен Буассо, у некоего Батиста с 5 до 6, а потом с 10 до 11 вечера{598}. Далее мы еще вернемся к этой информации.
Обращает на себя внимание письмо, направленное 13 мая Карно, председателю Директории, неким Паразолем (Parasol, затем Parazol), заключенным тюрьмы Бисетр. Оно озаглавлено «Собрание в доме в окрестностях Парижа большого числа террористов, неприсягнувших священников, роялистов, эмигрантов или лиц, настроенных в пользу эмиграции, многочисленных бывших террористов с юга и из Марселя». Если верить Паразолю, то чуть ранее к нему пришел портье его дома и рассказал о раскрытии заговора Бабёфа, а также о том, что в их доме живут четыре террориста, о чем раньше боялся и заикнуться. Также визитер якобы рассказал о разговоре с другим портье, в доме которого тоже собираются злоумышленники: тот так возмущен их еженощными заседаниями, что собирается оставить свою должность - до того ему надоели эти заговоры против Республики. Затем Паразоль приходил к довольно неожиданному выводу: помимо четырех террористов, обитающих в его доме, существует еще 20 террористов, живущих ещё в 5 домах по 4 человека в каждом. Далее он расписывал подробности жизни заговорщиков, их распорядок дня, советовал, когда лучше устроить облаву, и просил о личной аудиенции