{618}. 17 дней спустя Кошон передал это письмо председателю суда кантона Париж, отметив, что оно может пролить свет на заговор «равных»{619}.
Множество поступавших в полицию доносов, связанных с заговором «равных», могли навести на мысль, будто сеть подпольной организации необъятна, как сама Франция. По-видимому, у правительства такое впечатление и сложилось: за волной доносов последовала волна арестов. Соответственно, вторая обширная группа источников в фонде 223 РГАСПИ, освещающих общественную реакцию на разоблачение «равных», - это обращения к властям тех, кого справедливо или несправедливо заподозрили в содействии Бабёфу.
13 мая некто Гарен (Garein), назвавшийся бригадным генералом{620}, узнав, что его имя включено в список людей, намеченных к аресту в качестве пособников Бабёфа, сразу же написал в Директорию. Гарен возмущенно заявил, что не имел и понятия о заговоре, потребовал от донесших на него представить хоть малейшее доказательство его вины, описывал свое бедственное положение, отмечая, что не имеет даже сапог, и, наконец, выражал надежду на восстановление справедливости в отношении себя{621}.
7 июня похожая история произошла с неким Лербоном (L’herbon). Он узнал, что его имя обнаружено в каком-то бабувистском списке рядом с именем земляка Бабёфа, прокурора-синдика департамента Эна П. Потофе, который подозревался в участии в заговоре. Лербон также писал в Директорию, заявляя, что не причастен к комплоту, поскольку «ярый враг роялизма и анархии», как и его жена, они оба были жертвами «тирании Робеспьера и Сен-Жюста»{622}.
20 мессидора к Директории обратился учитель пения Феликс (Felix). Он писал, что не понимает, почему в конце флореаля был выдан ордер на его арест в связи с делом Бабёфа. Феликс клялся, что не знаком ни с кем из заговорщиков и не занимался ничем, кроме музыки, что могут подтвердить его ученики{623}. Это письмо попало к Кошону, а тот переслал его директору обвинительного жюри Парижа А. Жерару с пометкой, что ничего не слышал об ордере на арест Феликса{624}. Очевидно, учитель пения стал жертвой чьей-то злой шутки или был захвачен общей манией разоблачений и арестов.
Нечто подобное можно сказать и о гражданине Коломбе (Colomb). Он обратился к Кошону с петицией, заявив, что несправедливо обвинен в связи с Бабёфом, и попросив отменить ордер на свой арест{625}. Министр переслал петицию председателю обвинительного жюри департамента Сена, но тот ответил, что ничего не знает об этом ордере{626}.
Обвиняемый в связи с заговором Филипп (Philippe) из Нанси подготовил специальный мемуар, чтобы оправдаться. Он не ограничился заявлением, что далек от идей «равных», а подробно расписал, чем занимался в последнее время, и составил список свидетелей{627}.
Таким образом, разоблачение бабувистов стало настоящим потрясением для французского общества. Страну охватила мания заговоров и разоблачений; даже сидельцы домов для умалишенных не остались в стороне от общего движения. Какие только взгляды не приписывали Бабёфу - вот только его доктрина «совершенного равенства» никого не интересовала!
4.3. «Охвостье» Бабёфа
10 мая были арестованы не все бабувисты. От преследования удалось уйти Дебону Лепелетье и Марешалю (ни в книге Буонарроти, ни в доносах Гризеля он не упоминается как участник собраний заговорщиков: видимо, вскоре после отклонения его «Манифеста равных» и незадолго до разоблачения поэт отошел от «равных»). Антонель был арестован несколько позже. Остались на свободе бывшие окружные агенты и те, кого они успели вовлечь в организацию. Информация о том, как повели себя эти люди после ареста Бабёфа, может пролить дополнительный свет на структуру заговора и дать дополнительный материал для оценки его перспектив в контексте современного ему общества.
Арестованный Жермен хотел узнать у своих товарищей на воле: «Ежедневно ли собираются общество у Кретьена и посетители Китайских бань»?{628} Эту записку перехватили тюремщики, обнаружив в одной из пуговиц его редингота, но и дойди она до адресата, ответ на заданный вопрос вряд ли обрадовал бы Жермена.
П.Н. Кретьен, содержатель заведения, носящего его имя, бывший якобинец и присяжный трибунала, после раскрытия заговора попытался вместе с пятью патриотами бежать из столицы, чем навлек на себя подозрение и был задержан. На допросе он показал, что боялся ареста, хотя, по собственным словам, не только не имел никакого отношения к заговору, даже не знал о нем, разве что слышал имя Бабёфа{629}. Бодре (Baudrais), хозяин кафе Китайских бань, не поддался панике, но растерял своих посетителей. 31 мая правительственный агент Бреон доложил, что Бодре очень раздосадован тем, что никто к нему не заходит: уже 8 дней как в кафе не было ни одного патриота{630}.
И все же сторонники Бабёфа оружия не сложили.
Выше уже упоминался донос гражданина Жанфра о подозрительных собраниях у некоего Батиста. Этот донос не был результатом умопомешательства или стремления оговорить соседа. Сохранился еще один документ, свидетельствующий о том, что Батист с улицы Герен-Буассо намеревался освободить Бабёфа из тюрьмы. Это - протокол допроса от 12 мая некоего Луи Гато (Gatau), который сообщил, что знакомый накануне отвел его к Батисту, где собрались полтора десятка человек, имен которых допрашиваемый не запомнил. Они говорили, что хотят восстановить Конституцию 1793 г., перебить членов правительства и советов, спасти Бабёфа и Друэ. Для этого предполагалось захватить два склада с военной амуницией и склад оружия, которое раздали бы народу Выступление планировали как раз на 12 мая{631}.
Сохранились сведения еще об одной попытке освободить Бабёфа: ее предпринял Блондо, друг Лепелетье и бывший боец полицейского легиона. Он, по словам французского историка Р. Леграна, продолжал активную деятельность вплоть до июня, когда устроил банкет, на который собрал драгун и посвятил их в свои планы. В компании нашлось двое доносчиков, так что и эта попытка освобождения Бабёфа не реализовалась, а Блондо попал за решетку и присоединился к другим обвиняемым на Вандомском процессе{632}.
По сообщению Шьяппы, бабувистские брошюры продолжали выходить на протяжении всего лета 1796 г., женщины по-прежнему раздавали их в казармах, но открыто объявить себя последователем Бабёфа никто не решался{633}. Информацию о массовой раздаче бабувистских листовок у ворот Сен-Мартен и на мосту Нотр-Дам в конце мая 1796 г. удалось найти Роузу{634}.
Автором одной из таких брошюр был Ф. Лепелетье, попытавшийся оправдать заговорщиков и защитить принципы равенства от критики{635}. Другую - «Фракции и партии, конспирации и заговоры; о нынешнем заговоре» - издал Паш. По мнению Буонарроти, он был единственным, кто открыто защищал в печати дело и принципы «равных»{636}.
Если верить Шьяппе, в конце мая группа бабувистов попыталась поднять бунт в мастерской Сент-Элизабет на улице Тампль. Люди, назвавшие себя восставшими предместьями Марсель и Антуан, попытались увлечь за собой работниц этих мастерских, шивших солдатские рюкзаки. В последующие дни газеты сообщали о найденных рядом с местом событий флаге с надписью «Место сбора плебейской армии № 1» и плакатах со словами: «Конституция 1793 года. Свобода, Равенство, Общее счастье»{637}. Когда несколько дней спустя в Республиканской типографии началась забастовка, Директория квалифицировала ее как «заговор против конституционного правительства», видимо, тоже приняв за дело рук «равных»{638}.
В начале лета 1796 г. агенты Директории также сообщали о нелегальных собраниях, участники которых могли быть идейно близки к бабувистам. Так, 27 мая появилась информация о сборищах «анархистов» в кафе Мадлен в предместье Сент-Оноре. По словам агентов, эти люди конспирировали в пользу Конституции 1793 г.{639} 4 июня поступило сообщение о четырех революционных комитетах, расположенных в районе Рынка, предместьях Сен-Марсо и Сен-Жермен и на Монмартре. По словам полицейских, на руках повстанцев имелось 20 000 ружей{640}.
Роуз считал что, роль лидера организации после ареста Бабёфа перешла к Казену{641}. Видимо, это мнение основано на том, что Казен - единственный из видных участников заговора, о деятельности которого после ареста Бабёфа сохранились сведения. 9 июня на улице Верт (Сент-Антуанское предместье) он, пытаясь объединить силы бабувистов, организовал секретное собрание делегатов от разных округов Парижа. В донесении агента Лимудена сообщается о многолюдном сборище, участники которого были в гражданском, но с саблями. Гражданин Казен, «весьма дурной субъект», читал им сочинения Бабёфа и его защитников{642}