{49}), защищал в газете клуб от критиков, публиковал там его петиции Конвенту. Фактически он сделал свое издание рупором Электорального клуба.
Любопытно, что данное общество, помимо прочего, выступало за свободу торговли и прекращение реквизиций: городскую бедноту, как и более состоятельные слои, увлекла вера в то, что отмена государственного регулирования принесет долгожданное изобилие. 7 августа электоральцы представили Конвенту петицию с требованием установления неограниченной свободы печати и защиты права народа избирать своих представителей{50}. «Он пробудил интерес к этим злосчастным правам человека, о которых не хотят больше слышать»{51}, - иронизировал Бабёф, объясняя нападки на клуб. Таким образом, перед нами любопытный случай, когда радикальное низовое движение взяло на вооружение идеи классического либерализма, которые историки-марксисты назвали бы «буржуазными».
***
Если в необходимости введения свободы торговли Бабёф сомневался, то о значимости для него другой «буржуазной» свободы можно догадаться по самому названию газеты. Остановимся на этой теме подробнее.
Свобода печати была для Бабёфа не только абстрактным идеалом или самоценным принципом (который, впрочем, стал весьма актуальным после опыта якобинской диктатуры), но и средством реальной политики. Бабёф требовал, чтобы возможность свободно выражать свое мнение была обеспечена не только публицистам и интеллектуалам, но и всем гражданам Французской республики.
Представление об общественном мнении как идеальном контролере власти, воплощении народного суверенитета и никогда не ошибающейся инстанции возникло задолго до Революции и было одним из столпов французского Просвещения. Вдохнув в него новую жизнь, Бабёф начал первый номер своей газеты словами: «Я открываю трибуну для того, чтобы отстаивать права печати. Я устанавливаю центр, вокруг которого объединится батальон ее защитников»{52}.
Словосочетание «общественное мнение» стало одним из наиболее часто встречающихся на страницах этой газеты. Так, например, № 12 от 18 сентября 1794 г. (4 санкюлотида II года, праздник Мнения) больше чем наполовину был посвящен этому явлению. Бабёф писал: «Учреждая праздник Общественного мнения, законодатель несомненно надеялся, что, если этот верховный защитник свободы и счастья народов будет когда-то ущемлен или забыт, то по крайней мере в день, когда французские республиканцы воскурят фимиам у его пьедестала, они будут вынуждены вспомнить, что должны за него отомстить... грозный голос общественного мнения должен постоянно подыматься против любой узурпации прав народа»{53}.
Далее он перечислял, что, на его взгляд, надлежит сделать врагам народа, дабы удержаться у власти, и добавлял: «Если же им не удастся достигнуть одновременно всех этих успехов, общественное мнение будет полностью обо всем осведомлено, и они погибнут»{54}. Неделю спустя Бабёф открыл № 18 эпиграфом: «Сила общественного мнения и сила народа - одно и то же»{55}.
Впрочем, взгляд Бабёфа на общественное мнение отнюдь не тождественен соответствующим представлениям видных философов Просвещения. Вот, например, что писал на сей счет П.А. Гольбах: «Общественное мнение может обычно стать надежным мерилом для тех, кто управляет обществом»{56}. К.Г. Ламуаньон де Мальзерб трактовал этот феномен как «суд, который определяет истинную ценность всех талантов»{57}. К характеристике такого «суда» Кондорсе добавлял эпитеты «разумный и справедливый»{58}. Среди философов Просвещения было довольно распространено убеждение, что общественное мнение не может быть слепым, не может ошибаться, как не может быть ошибочной и воля народа. И, хотя порою высказывались иные точки зрения - Ж.Ж. Руссо, например, полагал, что общественное мнение («воля всех») может заблуждаться, не совпадая с объективно существующим общественным интересом («общей волей»), - они не пользовались широкой популярностью{59}.
События Французской революции опровергли прежние, излишне оптимистичные надежды на общественное мнение. Бабёф одним из первых в термидорианский период поднял тему о возможности манипулировать им и о существовании «дурных людей», способных помешать народу в осознании его истинных интересов. Так, 13 сентября 1794 г. Бабёф писал: «Главные агенты (представители. - М.Ч.) народа оказывали постоянное воздействие на общественное мнение, руководя им в обществе, задавая тон всем остальным»{60}. День спустя он развил эту мысль: «Опыт нашей революции ясно показал, что мнение данного момента никогда не является правильным, и это не потому что народ не способен собственными средствами прийти к правильному мнению, а потому что ему никогда не оставляют его собственного мнения и что среди тех, кто правит, наиболее честолюбивые постоянно применяют особую тактику, чтобы подсунуть народу мнение или сочинение, выгодное единственно тому, кто его направляет, и всегда вредное для народа»{61}.
Далее Бабёф прямо назвал своих врагов «манипуляторами общественным мнением» и «регуляторами общественного духа»{62}.
В № 17 от 26 сентября 1794 г. автор развил мысль о способах введения публики в обман: «Граждане, Комитет общественного спасения никогда не давал верного отчета о вашем внутреннем положении... Победы постоянно поглощали внимание неразмышляющей части народа»{63}.
Признавал Бабёф и существование людей, меняющих, «подобно хамелеону, свои взгляды под воздействием пропаганды горстки пожираемых честолюбием регуляторов общественного мнения»{64}. Еще один выпад против этих «регуляторов» мы видим в № 11 - сатирическое объявление, намекающее на приходящие в Конвент послания из провинций с жалобами на притеснения якобинцев (Бабёф, и не он один, полагал, что письма фабрикуются в Париже): «Требуется человек, умеющий составлять в нужном жанре обращения к Конвенту для рассылки их по департаментам...»{65}
Стоит заметить, что идея Бабёфа о существовании неких манипуляторов общественным мнением имела под собой основание. Так, Б. Бачко обратил внимание на активно циркулировавший в ходе событий 9 термидора слух о том, что Робеспьер собирается жениться на дочери Людовика XVI и стать королем; историк пришел к выводу, что слух этот был запущен специально. Позднее в своих мемуарах П. Баррас, один из видных деятелей Термидора и Директории, написал, что слух этот был хоть и ложен, но полезен для сознания народа{66}. Таким образом, в среде политической элиты действительно формируется мысль о том, что народ подобен ребенку, и его можно обманывать, манипулировать им ради его же блага.
Итак, Бабёф заявлял о том, что намерен вернуть к жизни настоящее, истинное общественное мнение и подлинное народовластие: «Закон есть выражение общей воли; этому принципу, который тираны хотели предать тлению, мы вернем румянец раннего возраста, свежесть, свойственную ему в первые годы революции»{67}.
Если для просветителей носителем мнения была прежде всего просвещенная публика, то для Бабёфа это весь народ, по крайней мере та его часть, что готова участвовать в общественно-политической жизни. «Я призываю каждого из вас помочь мне материалами», - обращался он к читателям в завершение первого номера своей газеты{68}.
Следующий ее выпуск содержал своего рода программное заявление: «Эта газета - великая книга, открытая для всех истин; это почтовый ящик для всех охранителей родины и политическая трибуна для свободных и энергичных людей, друзей принципов. Поэтому мы приглашаем всех добрых граждан посылать по этому же адресу сообщения, письма и документы, которые они сочтут полезными...»{69}
Такие же объявления будут появляться почти в каждом номере его издания. «Это подлинно общественная газета, поскольку в ней сотрудничают все добрые граждане, которые того пожелают», - отметит публицист в № 4{70}.
Бросив клич к народным публицистам во втором номере, Бабёф объявил, что отныне его газета будет делиться на две части и первую из них, озаглавленную «Температура общественного мнения», он полностью отведет под письма читателей{71}. Однако содержание следующих номеров несколько отличалось от того, что можно было ожидать после такого заявления.
Третий номер действительно открывался заголовком «Температура общественного мнения», после чего шли пространные рассуждения Бабёфа о безуспешности происков врагов народа и о множестве прекрасных писем, присланных в ответ на его призыв. Тем не менее опубликовано было лишь одно из них под заголовком «Рассмотрение вопроса о том, совместима ли свобода печати с революционным правительством». Любопытно, что от редакторского текста письмо отделено лишь кавычками: при беглом просмотре оно не воспринимается как нечто отличное от тех абзацев, что были написаны самим Бабёфом. Нет ни слова и об авторстве этого послания{72}