, например документам Электорального клуба.
Еще два письма, которые можно отнести к категории информационных, были опубликованы Бабёфом. Первое принадлежало перу «Республиканца М:й:р» (M:y:r) и сообщало о настроениях в Бельгии. Автор докладывал о высочайшем патриотизме жителей Гента (отметим, что текст адресован не Бабёфу, а его издателю Гюффруа){84}. Второе письмо, принадлежавшее перу А. Жалла, было посвящено состоянию дел в Ренне. По словам автора, во времена якобинцев город «оплакивал свою свободу», но прибытие представителя термидорианского Конвента «предшествовало возвращению счастья»{85}. Возможно, решающим аргументом в пользу публикации обоих писем послужило именно то, что они пришли издалека. Показывая, что его газету читают не только в столице, но и далеко за ее пределами, Бабёф поднимал авторитет своего издания. Примечательно, что письмо Жалла, единственное из опубликованных, было датировано 12 вандемьера. Учитывая, что номер вышел 19 вандемьера, мы можем получить некоторое представление о сроках рассмотрения Бабёфом поступавшей к нему корреспонденции.
Письма третьей, самой многочисленной, категории условно назовем публицистическими. Сюда входят тексты, претендующие на статус статей и содержащие какие-либо авторские комментарии по актуальным вопросам. Такие письма присылались не для того, чтобы просто известить о чем-либо редактора газеты, а именно для опубликования. Некоторым из них предпосланы краткие преамбулы, напоминающие о брошенном во втором номере призыве присылать материалы и содержащие просьбу напечатать статью, а иногда также - оправдания и извинения в связи с недостаточно высоким качеством текста. Всего в данной группе семнадцать посланий.
Поскольку жанр публицистики предполагает сугубо личностный подход к оценке обсуждаемых проблем, было бы вполне логично ожидать достаточно широкого разброса мнений у авторов писем данной категории. Однако все обстоит как раз наоборот. Послания очень похожи друг на друга: по большей части их авторы с некоторыми вариациями воспроизводят точку зрения Бабёфа, используя традиционные для той эпохи штампы революционного лексикона. Таково, например, безымянное письмо из третьего номера{86} или послание «врага всех тираний» Леды Р. из семнадцатого{87}.
Немногим отличается от них и статья вышеупомянутого Ведере (Veidéres), тоже удостоившаяся публикации у Бабёфа. Автор сравнивает революционное правительство с древнеримской диктатурой и рассуждает о свободе печати{88}. Интересен этот Ведере, прежде всего, тем, что от него дошло не одно, как от остальных корреспондентов, а два письма. Второе сохранилось в архиве, причем, как и ранее рассмотренная нами жалоба санкюлотки, среди авторских документов Бабёфа, поскольку тот сделал на нем свои пометы, дав название «Как утерли нос медикам без практики, или Отчаяние Дюэма» и оставив приписку «В ожидании возобновления выхода моей газеты... я буду публиковать превосходные произведения, которые доставили мне корреспонденты в то время, как я вынужден был приостановить издание...»{89}. Можно предположить, что письмо было написано в начале октября 1794 г., незадолго до разрыва Бабёфа со своим издателем Гюффруа и прекращения публикации газеты, называвшейся к тому времени Le Tribun du peuple (Трибун народа).
Если первое послание Ведере было написано в серьезном и спокойном тоне, то во втором гораздо больше язвительности, иронии, сарказма и вообще художественная составляющая выражена довольно ярко. Возможно, Ведере в своей интонации вольно или невольно подстраивался под Бабёфа, поскольку в поздних номерах «Газеты свободы печати» тоже нередко проскальзывают юмористические и пародийные нотки, ранее отсутствовавшие.
Заметка Б. Леблона (Leblond) «Антиробеспьеризм, или Французский народ, уставший от угнетения» не нашла своего места на страницах «Газеты свободы печати», но сохранилась в архиве. После традиционного рефрена о недопустимости угнетения народа автор выражает мнение, пожалуй, излишне оптимистичное, но довольно распространенное в то время: «Да будет известно, что 7/8 и больше наших представителей искренне желают народу счастья, но убеждены, что, пока идет война, они могут обеспечить ему это счастье и порадовать лишь энергичным и жестким управлением, построенном на честности, добродетельности и справедливости. Да будет известно, что масса французского народа в основном весьма добра и благонравна и что необходимы лишь хорошие законы»{90}.
Подобная идеализация народа была в тот период присуща и Бабёфу, а вот взгляд своего корреспондента на депутатский корпус он уже вряд ли разделял. К тому же Леблон, по сути, защищал революционный порядок управления - главный объект критики Бабёфа. «Также я прошу тебя быть редактором этой заметки»{91}, - приписал в конце корреспондент. Возможно, он был неуверен в качестве своего сочинения.
Такую же неуверенность в литературных достоинствах своего послания выражал некий Гранж (Grange): «Моя бездарность заставляла меня хранить молчание, но, вдохновленный приглашением, которое ты делаешь всем, кто оберегает права человека, я беру на себя смелость отправить тебе настоящее письмо, содержащее некоторые факты, которые я наблюдал своими собственными глазами и которые есть не что иное, как предисловие к тем истинам, которые еще я собираюсь тебе высказать. Ты мог бы брать суть тех идей, которые я буду периодически сообщать тебе, и использовать их так, как посчитаешь нужным»{92}.
Текст характеризует автора как человека не слишком хорошо образованного, поскольку не только написан с ошибками и скверным почерком, но даже не разделен толком на предложения.
Однако в стороне от политических событий Гранж явно не стоял: за время Революции он, по собственным словам, был арестован четыре раза. Основной сюжет его письма - жалобы якобинцев на то, что после 9 термидора их подвергли угнетению. По мнению Гранжа, такие жалобщики сами - настоящие притеснители народа:
«...Не кто иные, как апостолы последнего тирана, которые, предвидя неизбежное падение, каждый день кричали, что их хотят убить. За этим скрывалось их собственное желание убивать и стремление избежать позорной смерти на эшафоте. Апостолы последнего [тирана], поздравляя Конвент со свержением им подобного, кричат также, что это он принуждал их к насилию против патриотов»{93}.
Гранж полагал, что Конвент во времена Робеспьера не имел возможности слышать подлинный глас народа, а получал лишь строго дозированную информацию, подготовленную группой заинтересованных лиц. Таким образом, он, с одной стороны, повторял мысль Бабёфа о злонамеренных манипуляторах мнением, а с другой, воспроизводил вековой стереотип о добром монархе, любящем народ, но не знающем о его бедах, и дурных советниках. Автор письма призывал «просветить народ относительно его собственных интересов, указать на них, когда кругом звучат стенания или, вернее сказать, царит панический ужас, вызванный действиями негодяя, ушедшего в небытие, - такова цель, которую должен поставить перед собой каждый гражданин». Следует обратить внимание на тезис о неспособности общества самостоятельно, без помощи «просветителей», понять свои собственные интересы - мы еще вернемся к нему. Далее Гранж продолжал: «Большинство департаментов еще совершенно не почувствовали благодеяний революции (10 тер[мидора]), и мне известны такие администрации, которые отказались выполнять декрет, предписывающий освободить земледельцев [из тюрем], - и эти самые комитеты еще считают, что аристократия притесняет их и хочет осуществить контрреволюцию»{94}.
Неизвестно, откуда Гранж черпал свои сведения о ситуации в провинции, ведь его письмо, на котором отсутствовало обычное для корреспонденции из других городов указание «в Париж», скорее всего, было отправлено из столицы. В заключение автор, как и ранее упомянутый Леблон, выражал уверенность в лучших устремлениях и твердости Конвента{95}. Письмо осталось неопубликованным.
Упоминания о кровавых кинжалах, отравленных факелах (torches empoisonnées), тиранических заговорах, звероподобных «сектантах» и спасенной Франции в изобилии присутствуют в письме гражданина Фремана-младшего (Fréman Junior), напечатанном в девятнадцатом номере{96}. В обычном для той эпохи мелодраматическом тоне он призывал Конвент и сограждан расправиться с оставшимися якобинцами, пока те не задушили едва-едва народившуюся свободу. Интересно, что в архиве Бабёфа имеется записка от 19 сентября 1794 г. (№ 19 вышел десятью днями позднее), приложенная к несохранившейся статье. В записке говорится: «Направляю тебе несколько строк... о жестокой системе, введенной в действие Обществом якобитов. Прошу тебя напечатать их и уступаю тебе права на них. Фримен-младший (Freeman junior)»{97}.
Различие в написании фамилии удивляет: вряд ли речь идет о двух разных людях. Невозможно и утверждать наверняка, прилагалась ли записка к той статье, которая была опубликована, или к какой-нибудь другой, если Фреман-Фримен писал Бабёфу не один раз. Любопытно, что автор назвал якобинцев «якобитами»: не выдает ли это, вместе с англоязычным написанием фамилии - Фримен - его британское происхождение?
По заметке гражданина Венсана «Сравнение патриота и душегуба» можно судить о том, как некоторые из участников Французской революции представляли себе идеального человека будущего. По мнению Венсана, этот истинный патриот не только любит родину и всячески содействует ее благу, но и с радостью выполняет обязанности сына, мужа и отца, заботится о слабых, уважает стариков. Злоба и мстительность ему незнакомы, однако он ненавидит врагов отчества, а это не только те, кто сражается против него с оружием в руках, но и люди, запятнавшие себя низкими поступками и аморальным поведением. Впрочем, перед тем как объявить кого-либо дурным гражданином, патриот ищет тому надежные доказательства. Он не играет чужой жизнью и свободой, ему чуждо «иезуитское лицемерие, состоящее в том, чтобы маскировать преступления словом добродетель»