Ктан развернулся и коротко ударил. Завертевшись волчком, Михаил рухнул на мостовую.
— Понял?! — Яроттец поднял его за шиворот и швырнул вперед. В теле толкнулась боль, покружила в поисках благодатной почвы и, пульсируя огненными токами, медленно стеклась к голове. Михаил постарался сдержать стон. Очко яроттской команде — он подставился, они не преминули воспользоваться.
Площадь плавно перетекла в широкую улицу — более опрятную, пестревшую вывесками торговых лавочек и мастерских. Праздный, деловой, безликий люд сновал от двери к двери в только им ведомой надобности. Рядовой день рядового города. Конвой горожане старательно игнорировали.
Топот, гомон, скрип и звон… Неумолимый марш в неведомое. И толика страха…
— Гляди, Корноухий, — солдат пихнул Михаила в бок и ткнул в неведомое пальцем. Страх возликовал.
Взглянув в указанном направлении, Михаил невольно замедлил шаг — увиденное ему не понравилось. Торговую улочку приняла в широкие объятия очередная площадь, посреди которой невероятным архитектурным ансамблем высилась огромная черная башня — столб тьмы, подпирающий небо. Овеянные черной поземкой каменные блоки — древние, выщербленные временем, пропитанные… ужасом. Ужас черными слезами стекал по стенам… «Я! Этого! Не вижу!» — билась спасительная мысль. Помогало слабо.
— Что это? — осмелился на вопрос Михаил.
Ктан, убедившись, что пленника проняло, милостиво пояснил:
— Это, Корноухий, тюрьма. Последний приют.
***
В немилосердной тишине тихо потрескивали факелы. Звук мгновенно растворялся в холодном сумраке залы.
— Доставили заключенного, мастер Трезел, — излишне бодро отрапортовал ктан.
Высокий, тощий мужчина с пропитой физиономией висельника недоуменно воззрился на осмелившегося нарушить тишину. Конвой тихо сдал назад, сгорбленными тенями переминаюсь у арки входа. Дай им волю, и они, проломив обитые железом створки, рванут под открытое небо. Михаил их понимал.
Мастер Трезел лениво кивнул и смерил заключенного мутным оценивающим взглядом. Ощутимо повеяло холодом.
— Агрун предупредил меня, — прохрипел Трезел. — На ваше счастье… — Тюремщик заперхал в страшном подобии смеха. — Идите ребятушки… бравы солдатушки… Идите на хрен отсюда.
Конвой мгновенно выскользнул за дверь. Тишина стала всеобъемлющей, безмолвные камни, бесшумное факельное пламя… «Как в склепе» — оценил Михаил акустическую аномалию.
— Знаешь кто я? — неожиданно спокойно спросил яроттец.
— Нет.
— Я тюремный мастер. Хозяин последнего приюта. И что из этого следует?
— Что вам не повезло?
Трезел задумчиво покачал головой, хмыкнул и неторопливо уместился за массивным столом. Шаркнул по нему ладонью, сметая объедки. Чище не стало.
— Умный паря. — Трезел оскалился. — Имя давай скажи…
— Иванов.
— Ага. — Тюремный мастер достал из стола устрашающих размеров книгу. Открыл и что-то с натугой нацарапал пером на пожелтевших страницах. Вновь посмотрел на замершего пленника. — Ты пойми, паря, сдохнешь ты тут… Мертвый ты уже…
Михаила качнуло. Вокруг пустота. И только рык…
Рычал Трезел:
— Стража! Хетчевы дети… Сюда, уроды! Галопом!
В дверном проеме, суетливо толкаясь, возникли четверо яроттцев.
— Уровень сорок, номер двенадцать.
Для вытолкнутого в коридор Михаила начался бесконечный подъем. Этажи как братья — темнота, холод и вонь. Голодные провалы коридоров слепо таращились на зыбкие тени. После тридцатого пролета Михаил сбился со счета.
— Сюда! — гаркнул стражник.
Пленника втолкнули в круглый зал. Взметнулась пыль, серой вуалью скользнувшая вдоль нескольких дверей. Пламя факелов коснулось багрянцем дверных петель и замков.
— Слышь, а мы задохлика из двенадцатой убрали? Ты помнишь?
— Не, не помню…
Черные-красные заржали, довольные шуткой. Заскрежетал замок.
Пинок препроводил Михаила в затхлую утробу камеры. Лучик света из узкого, шириной не более ладони, окна только подчеркивал тьму. Со скрипом закрываемой двери жернова реальности остановились. Хочешь — стой, хочешь — бейся о равнодушные стены, исходи криком — все едино. Подойдя к окну, Михаил взглянул на плывущие по небу легкие облака. Свобода близка и красива.
Рухнув на гнилую подстилку в углу, Михаил закрыл глаза. Он подождет.
Сколько времени прошло до того, как стылый воздух камеры всколыхнулся потревоженный распахнувшейся дверью, Михаил не знал. Часы, дни? Вечность вне голода и жажды, что стремительно высасывала силы. В какой-то неуловимый момент разум полыхнул знакомым пожаром, волны призрачного огня омыли тело. Сквозь пламя вспышкой ударил образ исхлестанного молниями мира, взметнулась черная пыль… Что-то новое возникло в мироощущении. И нет более сил терпеть.
С трудом открыв глаза, Михаил заметил в проеме двери силуэт — тень человека на грани бытия. Неизвестный сделал шаг вперед. Михаил удивленно привстал — к нему вошла сама тьма. Плетение черных нитей антрацитовым танцем рисовало не жизнь. На роль носителя подобного эпатажа могла претендовать только одна персона…
— Любопытно, — нарушил молчание мужской голос приятного тембра.
— Еще как, — процедил Михаил и дернулся вперед.
Поперек камеры, взрезав грязную серость пола угольно-черной бороздой, полыхнула фиолетовая зарница. Споткнувшись, Михаил закончил бросок в углу, болезненным ударом головы о камни означив финальный гонг. Вот и вся революция. Раздался легкий смешок.
— Готов ли ты к смерти?
— Нет. — Михаил кряхтя сел. Потрогал лоб. Шишка заработана.
— Смирись… Смерть неизбежна. Для тебя она просто неминуема.
— Вы, твари, сговорились что ли?!
— Смирись! — набатом прогремел голос. В уши расплавленным свинцом плеснула боль. Михаил стиснул голову руками. Грань близка…
— Готовься к смерти, димп! — Тень отступила в сумрак залы. Факельный трепет обрисовал абрис двери — границу, которую не перейти.
Прежде чем Михаил успел ответить, Ночной Ветер исчез. Бритвой по нервам полоснул скрежет замка. Да сколько же можно?! Где взять силы, чтобы продолжать верить? Не сдаться под обвалом бытия, надеяться… Михаил врезал по двери ногой. Один раз, второй, третий!
— Уроды! Я человек, слышите?! Человек…
Точно кукла, лишенная нитей, он сполз на пол и обессилено привалился к стене. Черная башня безмолвствовала.
— Я человек, — прошептал Михаил. С трудом перебравшись на подстилку, он свернулся раненным эмбрионом и замер.
И вновь бесконечной серой лентой потянулось время. Оттенки тьмы скользили по стенам, таись в углах. Безмолвие — что саван над искрой сознания…
У двери послышалась возня.
— Подъем!
Могучий пинок отбросил пленника к стене.
Задохнувшись от вспышки боли, Михаил с трудом приподнялся на локтях в попытке разглядеть недруга. Мир рушился…
— Чет он квелый совсем…
— Да какого Эфга?! Прошло-то пару дней… Встать заключенный!!
Михаил собрал остатки воли. Сквозь липкую муть, застлавшую глаза, проступили фигуры двух стражников.
— Чего приперлись? — хриплым шепотом спросил он и закашлялся. Кое-как поднялся на ноги и замер, уцепившись за стену. Да что это с ним?
Широко размахнувшись, стражник ударил … и заорал благим матом. Кулак его врезался в стену — аккурат над не вовремя осевшим Михаилом. Яроттец схватился за меч.
— Спокойно, — придержал напарника второй стражник. — Ты ведь знаешь куда его…
— А куда меня? — поинтересовался Михаил.
Яроттец оскалился. Схватил пленника за шиворот и вытолкнул за дверь. Безликим хороводом закружила череда лестниц, чьи ступени так и норовили выскользнуть из-под ног.
— Вот те нате… На своих двоих пришел… Сильный. — Трезел оторвал взгляд от книги и несколько минут с непонятным любопытством изучал пленника. — Ну нормально, в принципе, сохранился. Не скажу, что бывало лучше… Но вдруг для тебя лучше бы помереть, а?
Михаил постарался вникнуть в смысл сказанного. Нить понимания ускользала… играла с ним…
— Тебя переводят, — сказал Трезел.
— А кто мне обещал последний приют? — удивился Михаил. Покачнувшись, они кивнул: — Все врут.
— Заткнись! Пойдешь, куда скажут! — Мастер Трезел махнул пятерым яроттцам, чьи тени притаились в углу — Забирайте!
Солдаты подхватили Михаила под руки и повлекли к выходу. На их угрюмых лицах застыла неприятная гримаса решимости — обещание интересного, но недолгого бытия. А жить еще хотелось. Ох, как хотелось…
Вытолкнутый на улицу Михаил замер под кинжальными ударами солнечных лучей. Жара и пыль обрушились на него девятым валом. Звуки и запахи… Он успел соскучиться по ним. Пусть и никчемные, они кричали о жизни…
Конвой пересек площадь и углубился в лабиринт эгорских улиц.
О цели назначения Михаил не спрашивал, берег остатки здоровья. Придет время, и он узнает. Цель явится ему среди дневной суеты города — в обличье, которое он примет не колеблясь. И добыча станет охотником, свобода — реальностью, а яроттцы — хетчем… стоит только поверить. Михаила привлек шум впереди — хаотичный, многоголосый, необузданно дикий… Яростный рев огромной толпы повис в загустевшем воздухе.
— Твой новый дом, — не преминул заметить кто-то из стражи.
Михаил удивленно приоткрыл рот — новый дом был, прямо скажем, большим. Высокое здание полукругом врезалось в гостеприимные объятия улицы. Глухие, массивные стены мрачной тенью нависали над приземистыми домами, жмущимися вдоль обочин. Седые от времени бревна, черные щели заросших сорняками проулков… Яркий образ безлюдных пространств. В монолите неведомого здания аркой проступали окованные листовым железом ворота. Левее ворот приютился легкий сарайчик, на пороге которого образцом тяжелой солдатской доли переминались двое караульных. При виде конвоя они подтянулись и застыли в подобии служебного рвения. На мутных лицах отразилась застарелая скука. Конвой миновал их не задерживаясь, как миновал и ряд крытых повозок, приткнутых у стены. Задники повозок щерились прутьями клеток.