Подняв взгляд, Михаил увидел перед собой Громилу, как окрестил он огромного лепурца, упорствующего в попытках осложнить жизнь тюремной братии.
— Мое, — кратко пояснил лепурец.
— Твое, — согласился Михаил. Выпустив тарелку, он коротко ударил Громилу в живот.
Лепурец слегка отшатнулся и пренебрежительно фыркнул. От последующей увесистой оплеухи Михаил ссыпался на пол. Нечто огромное нависло над ним в неумолимом росчерке удара… Он рванулся в сторону. Нога Громилы встретила пустоту.
Узрев неподалеку внушительных размеров конечность, Михаил развернулся в попытке сделать подсечку… Ногу пронзила резкая боль.
В грохоте, сдобренном толикой проклятий, лепурец низвергся долу и на несколько секунд застыл. Михаил успел нащупать рукой тарелку, переместиться на грудь противника и ударить.
Спустя десяток ударов на тарелке появилась кровь.
— Мик, побереги посуду, — предостерег Шарет.
Оскалившись в подобии улыбки, Михаил встал… и был сбит с ног двумя подручными Громилы.
Шарет метнулся вперед. Приподняв за шиворот одного из нападавших, он отправил его в неконтролируемый полет к ближайшей стене. Сочным хрустом прозвучал удар.
Михаил перевернулся на спину и успел заметить, как плотный комок ярости, собранный из дгора, таранит головой приятеля Громилы. От тычка мужчина отлетел в толпу — прямо под ноги к Дзейре. Женщина пожала плечами — идиоты вольны убивать друг друга любым доступным способом. Оплакивать никто не станет. Чужие жизни — лишь помеха, досадное недоразумение…
Дзейра небрежно наступила на пах шевельнувшегося врага. Исключительно из здорового эгоизма — мерзавец ей никогда не нравился.
С трудом приподнявшись, Михаил оглядел поле боя. Рядом находились друзья, и они улыбались. Сумрак чуть посветлел, вонь ослабла и в безысходности бытия наметились первые предвестники грядущей бури.
— Идем, — кивнул Шарет.
И они пошли.
***
Проводив Корноухого мрачным взглядом, Фоота выругалась. Шанс упущен… но не исключен. Не торопясь, ваарка направилась за избранным судьбой врагом. Добравшись до камеры оного, устроилась неподалеку и приготовилась терпеливо ждать, ловя обрывки фраз.
***
Утро начиналось необыкновенно — храпел эльф. Михаил недоверчиво прислушался… И впрямь эльф. Однообразие минувших дней чуть дрогнуло потревоженное неординарностью звука. Зевнув, Михаил развернулся к стене и кончиками пальцев провел по оставленным на камнях отметкам предполагаемых суточных циклов. Восемь серых царапин… Целых восемь… Слишком много.
Михаил сел и взглянул на соседа по келье. Лицо алькарийца темнело свежими кровоподтеками.
— Мешаю? — неожиданно спросил эльф.
— Так и так пора вставать… Слушай, который день рядом, а я даже не знаю твоего имени.
— Убить безымянного легче.
— Верно мыслишь остроухий, — подала голос Дзейра.
— Ни хрена не меняется, — пробормотал Михаил. Подобрав тарелку, он отправился к раздаче.
Алькариец прав — знание имени не обязательно под пятой смерти. Обдумав эту мысль за завтраком, Михаил в очередной раз признал ее несостоятельной. Необходимо изменить опостылевшую реальность…
— Шестьсот двадцать пять! Пятьсот восемьдесят шесть! — прогремело под сводами.
Но, черт возьми, не так же! Михаил на секунду закрыл глаза — везение закончилось. Он торопливо зашагал к выходу на арену, где томился в ожидании номер пять восемь шесть.
Женщина убившая Сааду.
Михаил замер. Некогда у него было желание отомстить, но за общим отрицательным настроем тюремного бытия, обильно сдобренного назойливым страхом «последнего дня», желание притупилось, истерлось, растворилось в безднах памяти.
— Живей! — резанул голос стражника.
Смена запахов, света и декораций промелькнула в считанные секунды. В руку лег потертый эфес меча, горький ток арены вскружил голову. Стылый воздух и крик. Грохот сердца.
— Вали ее! — гремело с трибун.
Роми затравленно взглянула на страшного лепурца, волей случая избранного ей в противники. Она помнила его ненависть и поэтому не сомневалась — сегодня она умрет. Закрыв глаза, Роми всхлипнула, почему все так? За что ее ненавидят боги? Разве простое желание жить столь преступно? Ответа она не получила.
Взвизгнув, женщина бросилась вперед.
Михаил отразил выпад и, шагнув в сторону, помог женщине продолжить бросок. Не удержавшись, Роми упала на колени, ткнулась лицом в горячий песок. Капля крови скользнула по ее губам и алой кляксой расплескалась в песчаных волнах. ЖИТЬ! Не поднимаясь, Роми бешено резанула мечом воздух.
Звон… Руки у Роми разжались. Поняв, что обезоружена, она прыгнула на противника, стремясь достать до глаз. Так привычнее, так получалось раньше с незадачливыми соперницами…
Михаил локтем сшиб лепурку наземь. Занес в широком замахе меч…
Глава 10
Боль. Отдаленная ватная боль. И боль, раздирающая тело сотней крючьев. Зудящая, беснующаяся, тупая, нестерпимая, яростная, невнятная и вечная боль. В прорехах боли — смутные голоса, кружившие в хороводе неясных желаний. Хотелось пить, постоянно хотелось пить… Рев огня звучал нескончаемой симфонией. Чьи-то руки разрушали иллюзию покоя…
— Жарко… — хриплый шепот отразился от стен кельи.
— Опаньки, — сказал женский голос. — Не помер.
— Заткнись, — прозвучал безапелляционный ответ.
По голосу — Труг. Первая связная мысль. Михаил приоткрыл налитые свинцом веки. Левое открываться не пожелало.
— Не двигайся, — к нему придвинулась тень, попутно обретая черты Шарета. — Пить хочешь?
— Сколько прошло? Дней сколько… — попытался спросить Михаил. Горло выдало надсадный хрип. Он закашлялся.
— Пять, — понял Шарет.
Михаил содрогнулся, тело окатило жаром. Мышцы свело в судороге электрического удара… Картина реальности чуть прояснилась. Глаза различили знакомые лица, снедаемые тревогой и… недоверием. При своевременной поддержке Труга Михаил принял сидячее положение и со стоном откинулся назад — к благословенному холоду стены.
— Не спешил бы… — посоветовал Шарет, отстраняясь.
— Меня не убили, — сделал вывод Михаил.
— Именно, — Недоверие всецело принадлежало Дзейре. — Тебя измордовали в мясо, станцевали на костях и поглумились над тушкой, но не убили. Почему тебя не убили?
— Ты совсем охренела, женщина? — вскинулся Труг.
— Ты первый выживший, — нарушил молчание эльф.
— И что?
— Я бы на твоем месте задумалась, Корноухий, — миролюбиво сказала Дзейра. — Что-то остановило охранку… Что-то с неясными мотивами и непонятными целями. Лишняя осторожность не помешает…
— А я бы пожрал, — кивнул Михаил.
Соратники взглянули на него с явным недоумением, а кое-кто из ваарок — с опаской. Одна из них украдкой покрутила пальцем у виска.
— На вот, — Дгор протянул Корноухому часть своего обеда. Собравшиеся удивились.
— Сегодня чего — день такой? Ненормальный? — спросила Дзейра.
— Заткнись женщина, — Дгор с сожалением проводил взглядом остатки каши.
Отставив тарелку, Михаил прикрыл глаза и попытался распознать сигналы, подаваемые многострадальным телом. Отголоски боли? Ноющие суставы, патока мыслей? Способен ли он подняться?
Ноги подогнулись и, не подхвати Шарет приятеля, Михаил вернулся бы на исходную позицию. Тело колыхнулось вялым студнем.
— Устоишь?
— Отпускай, — решился Михаил. Он сделал шаг к порогу камеры и покачнулся. Вернулся обратно. И вновь шагнул.
— Не увидела, не поверила бы, — сказала Дзейра. — После такого, да за пять дней подняться на ноги… Сильно, не, правда сильно…
— Я пройдусь, — категорично объявил Михаил. Уверенность в собственных силах набирала обороты.
— Я … тут… хотела, — раздался неуверенный голос.
Михаил отшвырнул обладательницу голоса с пути и поплелся к умывальнику.
Роми со стоном захромала в свой маленький закуток, где ее никто-никто не тронет. Где она сможет заснуть в объятиях тишины и забыть… Проводив ее задумчивым взглядом, Дзейра встрепенулась, осененная некой идеей, и торопливо направилась следом.
Жадно припав к мутноватому ручейку, змеящемуся по дну желоба, Михаил с ненавистью вспомнил о лепурке. Он не смог опустить меч. Просто не смог — при полном отсутствии идей и мотивов, почему бы не воспользоваться шансом отомстить и жить дальше, сохранив здоровье и возможность строить планы. Логическая цепочка не выстраивалась. Жалость? Самопожертвование? Приятно думать так, но зачем врать себе… В момент удара в голове не было ни единой мысли. И ни единого чувства в груди…
Встряхнувшись, Михаил побрел к окну. Долго стоял, рассматривая пустоту арены, песчаные наплывы, следы чьих-то стремлений и отчаянного желания жить. Тянулись минуты, часы… Подходил Шарет — постоял рядом и удалился, непонимающе пожав плечами.
К ужину Михаил вернулся в камеру. Молча расправился с пайкой и устроился в углу — в надежде на быстрый сон без сновидений. Краткий миг забытья, принадлежавший только ему…
— Корноухий, — достиг Михаила осторожный шепот. Сквозь полудрему он попытался вникнуть в происходящее.
Рядом восседала довольная Дзейра, баюкая на руках угловатый сверток. В далеком разрезе окна колыхалась предрассветная серость.
— Чего тебе? — насторожено спросил он, приподнимаясь и испытывая определенные опасения касательно свертка.
— Заметь, Корноухий, я не спрашиваю зачем тебе это. И не ставлю под сомнение твою нормальность…
— Я заметил, — подтвердил Михаил. Любопытство взыграло не на шутку. — А теперь может покажешь, что это?
Жестом умудренного опытом фокусника Дзейра развернула сверток. На ее руках волшебным видением возникла лампа и кожаный бурдюк, запечатанный сургучом. Михаил закрыл глаза. Подождал мгновение и вновь посмотрел. Видение имело тенденцию к устойчивости. На лице женщины расцвела довольная улыбка.
— Лампа с магическим поджигом и мех, наполненный сейбином… Каково, а? — горячо шепнула она.
— Объяснись, — осторожно попросил Михаил.