Павлову самому не нравилось ни то, что он говорит, ни то, каким тоном, но и молчать сейчас было немыслимо. Совершенно невозможно.
– Будут искать? – почти крикнул Трофимов, вытащил из кармана смятую пачку сигарет, посмотрел на нее растерянно. – Найдут? Ты мне скажи, сержант, найдут? Честно скажи!
– Откуда я знаю? Будут искать…
– Тут нельзя, наверное, курить… – упавшим голосом спросил Николай. – Да?
– Кури. Можно.
Трофимов достал из пачки сигарету, сунул ее в рот, попытался зажечь, но спички ломались и гасли. Он их просто не мог удержать в трясущихся руках. Павлов достал одноразовую зажигалку, щелкнул, поднес огонек к концу сигареты. Николай затянулся. Еще пару раз, и сигарета закончилась.
– Все? – спросил Павлов. – Посмотрел?
Трофимов кивнул.
– Пошли в отделение?
Трофимов снова кивнул, потом вскинулся:
– А тут попить что-то можно? В смысле – кофе? Или чай?
Николай посмотрел на свои дрожащие пальцы.
– Замерз я. Согреться.
Павлов молча пошел вперед, Трофимов – за ним. Молча вышли из здания вокзала, молча прошли через привокзальную площадь. Вошли в кафе. Тамошние химики остерегались ментам всякую чушь вместо кофе подавать.
– Два крепких, – сказал Павлов бармену. – Настоящих.
– Обижаете, – усмехнулся бармен.
– Даже в мыслях не было. – Павлов прошел к столику в глубину, сел спиной к стене и лицом к входу.
– Ты мне честно скажи, Сергей… – Трофимов положил сжатые в кулаки руки на стол перед собой. – Искать будут?
– Я же…
– Ты же! – Трофимов повысил голос, но музыка в кафе ревела так, что можно было даже кричать – никто бы не услышал. – Вам же наплевать! Вам всем наплевать, и тебе наплевать! Подумаешь – баба пропала! Дети без матери остались! У тебе вон на пальце кольцо, но тебе наплевать…
– Наплевать, – сказал Павлов, глядя на стол перед собой. – Мне – наплевать. У меня жена и сын. Были. Я их похоронил прошлым летом. Обоих. И теперь – мне наплевать!
Последние слова Павлов выкрикнул, вскочил.
– Кофе тебе принесут, Коля. Я угощаю.
Трофимов что-то попытался сказать, но Павлов оттолкнул его руку и вышел из кафе, бросив бармену:
– За мой счет!
А Ольгу Ивановну Трофимову, тысяча девятьсот пятьдесят второго года рождения, мать двоих детей, так и не нашли. Павлов несколько раз узнавал – в розыске. Новой информации нет.
Время шло, не торопясь. Новый год. Рождество. Старый Новый год. Соколов приглашал Павлова в гости, тот отказывался, брал себе дежурства на праздники. В начале февраля почувствовал себя паршиво, померил температуру – тридцать девять и пять, пару раз сходил на работу в таком состоянии, но потом плюнул и вызвал на дом врача.
На второй день болезни в гости заявился Соколов. Вначале позвонил по телефону, уточнил, что именно нужно, потом прошелся по стихийному рынку возле вокзала, собрал необходимое. А потом с битком набитой сумкой приехал к Павлову.
– Вот, трофеи, – сказал Соколов, демонстрируя покупки. – Курицу жареную тебе Белая передала. Ты хоть что-то жрал эти дни?
– Нет аппетита.
– Ну и напрасно. Я тебе тогда тут приготовлю чего-нибудь. Мне моя сказала – поедь, прибери там. Свари что-то. Или пожарь. Давай я тебе картошку пожарю? И сам заодно…
– Пожарь, – сказал Павлов. – Раз твоя сказала.
Разбираясь с картошкой, Соколов рассказывал о новостях вокзала и линейного отделения, слухи о грядущих повышениях и наказаниях, и только уже когда выкладывал изжаренную картошку в тарелки, вскользь, как бы между прочим, сказал:
– А вчера снова чемоданы нашли. В камере. Ничейные.
Павлов достал из шкафа вилки, из холодильника початую бутылку водки. Снова вернулся к шкафу за рюмками. Сел к столу.
– Слышишь? – спросил Соколов. – Снова…
– Слышу, – ответил Павлов. – У сто пятой ячейки?
– Почему у сто пятой? У двести шестнадцатой. В другом отсеке. О, еще не совсем остыла, – Соколов разорвал жареную курицу на куски, разложил прямо на промасленной бумаге. – Сто пятая во втором отделении, а двести шестнадцатая – в третьем. Сто пятая во втором ряду, а двести шестнадцатая – внизу. Водочку сам разольешь? Или давай я?
Пока Павлов разливал водку, Соколов вкратце рассказал о происшествии. Тоже вечером, тоже без свидетелей. Два чемодана на полу напротив открытой ячейки. Дорогие такие чемоданы, кожаные. Импортные. В чемоданах паспорта не было, а вот документы другие, там договоры какие-то финансовые, военный билет – были. И деньги были. Американские. Соколов сам не считал, но пачку видел – такая пачка, внушает. И все сотнями, между прочим.
Связались с женой пропавшего, он ей, оказывается, звонил по межгороду минут за двадцать перед тем, как пропал. Сказал жене, что вот прямо сейчас идет за вещами – и домой. В чемодане, кстати, и подарки для всей семьи. И даже, похоже, для любовницы. Чего бы такому сбегать?
– Вот ты бы сбежал? – спросил Соколов у Павлова, сообразил, что снова спорол чушь, но извиняться не стал, а предложил-таки выпить. – За здоровье.
Чокнулись. Выпили. Снова налили.
– Слышь, Серега… – осторожно начал Соколов. – Ты своих… Часто вспоминаешь? Или…
– Знаешь, Артем, – Павлов осторожно поставил рюмку на стол, чтобы не раздавить в руке. – Спасибо, что зашел. Посуду я сам помою. Спасибо. До свидания.
Соколов встал из-за стола. Вышел с кухни. Через минуту щелкнул замок входной двери.
Павлов резко взмахнул рукой, и рюмка разлетелась в пыль, ударившись о стену над печкой.
Часто вспоминаешь, пробормотал он. Или, сказал он.
Он их не забывал. Не может забыть. И хоть вроде не виноват, но не может отделаться от чувства вины. Он ведь чуть-чуть тогда не успел. Не допрыгнул, не прикрыл своим телом, и пуля прошила обоих – жену и сына. Сына и жену. Они умерли сразу.
Павлов завыл, сжимая голову руками.
Они же просто поехали на море. Просто вышли прогуляться в город. А тот урод просто решил ограбить банк. Не получилось у него, сработала сигнализация, и приехала машина. Его можно было остановить в дверях банка. Но он был с заложницей, и побоялись, что он ее убьет, что начнется стрельба в помещении… Его выпустили на улицу вместе с заложницей, он попытался залезть в машину, заложница вырвалась и побежала, а он, поняв, что терять нечего, стал стрелять – в нее, по сторонам… Успел выстрелить трижды, пока его свалили. Но одна из пуль…
Павлов сполз спиной по стене на пол. Несколько раз ударился затылком о дверную раму.
«Ты своих. Часто вспоминаешь?»
Того урода можно было остановить в дверях. Заложница? Одна девчонка, ей решили спасать жизнь, а в результате погибли двое. Этого нельзя забыть. С этим можно только смириться. Сжиться. Принять.
Через три дня температура спала, Павлов закрыл больничный и вышел на службу. Пришел на вокзал, спустился в автоматическую камеру хранения. Людей было немного.
Остановился возле ячейки сто пять. Постоял, пытаясь понять – зачем сюда пришел. Двести шестнадцатая ячейка была открыта – нижние ячейки самые неудобные, заполняются позже остальных.
Павлов присел, заглянул в ячейку. Пусто. Запах. Пахло пустотой. И безысходностью. Мерзкий запах. Чего только не оставляют на хранение в автоматической камере. Просто вещи. Грязные вещи. Еду. Испортившуюся еду. Какие-то химикаты. Бензин и кислоту. Это запрещено, но кто может проконтролировать человека в автоматической камере? Да и в любой камере хранения. Но тут – особенно.
Пустота.
Павлов подавил желание залезть в ячейку поглубже, посмотреть, может… может, там люк какой-то. Чушь, конечно, но все-таки.
– Ты здесь? – прозвучало над головой. – Я так почему-то и подумал. Я сюда лазил. И в сто пятую – тоже лазил. Нет там ничего.
– Скажешь, просто так? – спросил Павлов, не поднимая головы. – Скажешь, совпадение?
– А почему нет? Я позавчера с операми разговаривал, так мне сказали, что при том этом… пассажиропотоке, что у нас, даже странно, что так мало пропавших, убитых, раненых… Статистика, мать ее, нечему удивляться. Что ты ляжешь, будешь делать, я спрашиваю, – Соколов присел на корточки возле Павлова. Указал пальцем: – Я думал, что вот то пятно – кровь. Полез, соскоблил. Оказалось – нитрокраска. Пролил кто-то. Говорят, на автовокзале в такой же камере нитроглицерин перехватить успели. Прикинь? Да и у нас тут. Помнишь, как наркоту изымали? Змей тех, помнишь? Что там было – кобры? Десять штук в контейнере. А прикинь, если змея какая-нибудь этим дерьмом надышится, а потом… это… мутировать начнет? И что? Вот поселится в камере…
– Там нет дыр, – сказал Павлов и выпрямился. – И ты завязывай с жутиками в видеосалоне, Артем. У тебя слишком богатое воображение.
– Да ну! А что делать? Я заснуть не могу, все придумываю.
– А что официально?
– Официально – пропал человек. Тела нету. А нету тела…
– Я понял. Я знаю. Почему мы решили, что это что-то изнутри? – Павлов посмотрел, наконец, в лицо Соколову.
– Чего?
– Ну почему мы решили, что это изнутри, из ячеек? А если это откуда-то сверху? – Павлов указал пальцем вверх.
Соколов поднял голову и посмотрел на потолок. Жестяные прямоугольные светильники с мерцающими неоновыми лампами. Половина не горит. Ничего крупного и тяжелого их крепление не выдержит.
– Фигня, – оценил Соколов. – А по периметру над ячейками – решетка. Десять сантиметров на десять. Даже если кто-то… пусть змея, дотянется и схватит, то никак не вытащит человека сквозь решетку. А если вытащит, то кровищи тут будет…
– Ну да, – согласился Павлов. – А пол?
– Бетон. Я уже все посмотрел. Хороший бетон, даже трещин нет. Так что… Разве что… Гипноз. Кто-то всех загипнотизировал, чтобы его не видели… И вынес, – Соколов на несколько секунд оживился, потом погас. – Ну да. Фигня. Зачем ему это вообще в камере делать? При нашем пассажиропотоке, мать его… Вон, за складами полгода назад человека подрезали, так пока вонять не начал, не нашли. Что ж ты ляжешь, будешь делать…