– Служить, Артем, – сказал Павлов. – Можно еще думать…
– О чем?
– Да обо всем. Например, сколько дней до следующего исчезновения, – Павлов сделал вид, что улыбается, и быстро пошел к выходу.
Вечером на кухне у Павлова прикинули, посчитали – выходило, что следующая пропажа будет двадцатого марта. Наверное. И поскольку две предыдущие были ближе к полуночи, то, сказал Соколов, с каких хренов ему время менять?
– Ему – это кому? – спросил Павлов.
– Ему, это тому, кто людей… – Соколов замялся, разлил остатки водки в рюмки, а бутылку поставил под стол. – Убивает.
– Почему убивает? – Павлов опорожнил рюмку. – Может, сразу жрет… Или утаскивает куда… Только вот, как и куда утаскивает… Слушай, Артем, а мы с тобой не сходим с ума?
– Я – нет! – отрезал Соколов. – У меня в голове все нормально. У меня только злость, как зубы сожму, так и цвиркает. Злость – цвиркает. Ничего… Вот двадцатого марта…
– Что – двадцатого марта? – спросил Павлов. – Что ты будешь делать? Начальство предупредишь? Засаду сделать предложишь?
– Я бы… я бы и засаду сделал, и снайпера посадил, только… Нет, тут личное дело у меня нарисовалось… – Соколов неловко махнул рукой, и рюмка, слетев на пол, разбилась. – Что ж ты ляжешь, будешь делать…
Соколов опустился на колени и стал собирать осколки.
– Нет, Серега, это, считай, личное. Личное. Это как у меня с тем стрелком в Афгане. Я ж тебе рассказывал, да? – Соколов собрал осколки в ладонь, встал и высыпал их в мусорное ведро. – Тоже ведь дух приспособился – один раз в день стрельнул и ушел… Ни у кого терпения не хватило, а я… я его достал. Достал я его… Мне медаль «За отвагу» досталась.
– И пуля, – подсказал Павлов. – От того духа. Сам же рассказывал… Тут тоже хочешь? Только тут ведь не пуля, сам понимаешь…
– Зато у меня… – Соколов покачнулся, но оперся о печку и не упал. – У меня пуля. Восемь штук в магазине, я…
– Спать на диване будешь, – сказал Павлов. – Я твоей Ирке позвоню, скажу, что в таком состоянии я тебя не выпущу в ночь…
Павлов глянул в окно.
– И в метель. Бери плед и двигай спать.
– Лады, – немного подумав, кивнул Соколов. – Но эту сволочь… Ее я достану. Вот увидишь – достану. Мне бы только его застать…
Павлов посидел, сжав виски руками. Из комнаты послышался храп Соколова. Павлов пошел мыть посуду.
Сорок один день – это не так много. Но и не мало. Павлов знал, что все это время от него и Соколова не зависит ничего, что и двадцатого марта может ничего не произойти, что просто два человека пропали странным образом, пропали – убежали, уехали… Решили, что так, без вещей, будет загадочно, что искать не станут…
Чушь, сказал себе Павлов. Это кто-то тут. В камере хранения. Сидит в ячейке, переваривает, а потом, когда голод станет нестерпимым, вдруг…
У Павлова стало привычкой каждый вечер спускаться в камеру хранения и проходить по ее проходам, прикасаясь рукой к ячейкам. Когда Соколов в первый раз заметил приятеля за этим странным занятием, то хмыкнул, будто собираясь засмеяться, но сдержался. Пошел следом, тоже время от времени хлопая ладонью по металлу дверок.
Двадцать третьего февраля, немного посидев с парнями в отделении по случаю праздника, прежде чем разойтись по домам, Павлов и Соколов спустились в камеру хранения.
Соколов что-то тихонько напевал, Павлов протянул руку к дверце сто пятой ячейки. Не дотронулся, пальцы замерли в миллиметре от нее.
– В «черном тюльпане»… – пропел Соколов. – С водкой… Оп-па… Ты слышал, Серега?
– Что? – спросил Павлов.
– Это! – Соколов указал на ячейки. – Там…
– Что там?
– Не слышал? – Соколов развернул к себе Павлова и двумя руками вцепился в отвороты его шинели. – Не ври, слышал! Слышал… Там он… Ползает… Там…
Соколов царапнул пальцами по пустой кобуре.
– Я его, суку… Я его…
– Сука – она. Суку – ее, – сказал Павлов и убрал руки Соколова от своей шинели. – Успокойся. Просто – успокойся. Еще двадцать пять дней.
– Ничего. Я придумаю. Я достану… А сейчас пошли домой. Меня Ирка ждет. Вручит мне носки и лосьон для бритья. Она у меня добрая, но хозяйственная. И эта… Рачительная…
Соколов шагнул к выходу, сапог скользнул по тающему снегу, нанесенному пассажирами, нога поехала, и Соколов упал на спину. Шапка отлетела в сторону. Грязные брызги ударили по дверцам ячеек и по шинели Павлова.
– Что ж ты ляжешь… – даже не пытаясь встать, пробормотал Соколов.
Шорох. Еле слышный, на самой грани… За спиной… Павлов резко обернулся – дверцы. Просто дверцы. Рядом – ни одной открытой. А вокруг разговаривают люди. Галдят. Быстрее, быстрее, на поезд. Десять минут! Что ж ты возишься?..
И за всем этим… на фоне этого шума… еле слышно, но перекрывая гомон и крики – шорох. Павлов мотнул головой. Просто… Просто он зачем-то слишком много выпил сегодня… И он… Он постоянно думает об этом… об этой твари… Теперь вот… теперь мерещится…
– Помоги, Серега! Меня Ирка убьет. Шинель в порядок приводить теперь… что ж ты ляжешь…
Павлов рывком поставил напарника на ноги, отряхнул шапку и нахлобучил ему на голову.
– Я тебя провожу, – сказал Павлов. – До квартиры.
И он пошел, придерживая Соколова под руку, глядя перед собой, чтобы, не дай бог, не смотреть на ячейки камеры хранения. Не смотреть.
Зима закончилась как-то сразу. Снег растаял за неделю, асфальт высох. А к двадцатому марта на некоторых деревьях стали раскрываться почки.
– Завтра, – сказал Соколов.
Пожал утром руку, поздоровался с Павловым, а потом сказал – завтра.
– Я помню, – ответил Павлов.
– Думаешь, мы его завтра… – Соколов хотел сказать – застанем, но сглотнул и смог выговорить только – увидим. – Мы его завтра увидим?
– Мы никого завтра не спасем, – тихо сказал Павлов, глядя в глаза напарнику. – Мы даже ничего и смотреть не будем. Нам нужно понять – мы правильно все вычислили или нет. Просто понять.
Они отошли в курилку, сели на подоконник. Задымили.
– Ты как-то спокойно говоришь, – сплюнув, сказал Соколов. – Понять. Нам понять, а человек…
– А человек… – Павлов стряхнул пепел с сигареты. – Человек…
Соколов ссутулился, втянул голову в плечи. Ему было плохо. Был Соколов человеком простым, мог резиновой палкой пересчитать ребра задержанному урке или даже врезать кулаком, если сгоряча, спокойно собирал мзду с торговцев на привокзальном рынке или даже мог за деньги отпустить провинившегося, но… Соколов никогда даже не пытался выразить это словами, но в глубине души он знал, что его работа, его служба – это защищать тех же торговцев и бестолковых мужчин и женщин, не следящих за своим багажом и карманами на вокзале, даже мелкого жулика, которого били ногами поймавшие его клиенты – Соколов должен был защищать. А тут…
Они знали, что произойдет нечто… ужасное?.. страшное? Несправедливое?..
Соколов знал день и час, и место – и ничего не мог поделать. Это было неправильно. Это было плохо. Но рассказывать об этом кому-то – было бессмысленно. Можно было пойти к начальству, рассказать, что произойдет… Ему поверят? Могут просто посмеяться. А потом, когда это все-таки произойдет, затаскают… замучают вопросами… не ты ли сам?.. а откуда ты знаешь?..
Но даже не это было самым страшным.
– Серега, – Соколов бросил окурок в урну и полез в портсигар за новой сигаретой. – Слышь, Серега!..
– Да.
– Ты это… Ты в камеру ходишь?
Павлов не ответил.
– Ходишь… – протянул Соколов со странным выражением. – Ты ничего там не слышишь? Ничего? Ну вот это…
Соколов изобразил волнистое движение рукой, не умея подобрать слово.
Павлов молчал.
– Будь человеком, скажи, – жалобным тоном попросил Соколов. – Я же так умом двинусь… Я же слышу. Только войду вовнутрь, только прислушаюсь… а оно ш-ш-шурх… Или как-то… я не могу объяснить. Но ведь я слышу… Меня Ирка из спальни выгнала – я ночью кричать повадился. Не что-то там говорю громко, а вою… как умираю… Теперь я в зале сплю, на диване. И дверь закрываю плотно. Я с ума схожу? Скажи мне честно, Серега, – схожу?
– Не сходишь, – сказал Павлов.
– И ты тоже?
Павлов не ответил.
– А завтра мы как? – Соколов выбросил второй окурок, заглянул в портсигар, мотнул головой и спрятал его во внутренний карман.
– Будем там рядом, – медленно, словно с трудом, проговорил Павлов. – Чтобы… чтобы, когда все произойдет, быть рядом. Может, что-то услышим. Может – увидим. А потом…
Павлов замолчал.
– Что – потом, – не выдержал паузы Соколов. – Потом что?
– Три случая, – тихо ответил Павлов. – Один – предсказанный. Можно идти к начальству. К подполковнику пойдем.
– К Железному? Он и слушать не станет… Хотя… Ладно, пойдем к Железному. А если завтра ничего? Если не завтра? Или все только зимой бывает… Этой зимой началось? И закончилось… Что будем делать?
– Не знаю, – пожал плечами Павлов. – Автоматической камерой хранения я пользоваться не буду. В любом случае.
– А? Ну да. Это само собой… Лучше бы, конечно, чтобы завтра ничего не случилось. Лучше бы… Черт с нами, переживем. А там, может, и забудем. Покрутимся там рядом к двенадцати. И если что… А если что-то случится, то лучше бы завтра. Послезавтра мы не на смене, так? Если уж там, то… Чтобы мы успели завтра…
– Успеем, – как можно увереннее сказал Павлов.
Но завтра они не успели. Опоздали на пару минут. Они уже шли к эскалатору на подземный уровень вокзала, когда рядом закричала женщина – дико, пронзительно, они оглянулись на крик, потом бросились туда. Мужчина в кожаной куртке медленно оседал на пол, прижимая руки к животу, а напротив него стоял парень в спортивном костюме, держал в руке нож. С лезвия капала кровь.
Парень даже не успел оглянуться – Соколов врезал палкой по шее сзади. Спортсмен упал, нож отлетел в сторону. Павлов быстро объяснил подбежавшим ребятам из патруля, что случилось, сказал, что вот сейчас, что через пару минут они вернутся. Дело есть. А потом сразу сюда. Протокол… Да и рапорт напишут, само собой. Как же без рапорта…