– Ты говорил с ним?
– Дурак, что ли?.. Нет. Я его почувствовал… В своем мозгу почувствовал… Понял, что он думает… Если он думает. Все должно происходить незаметно… Это он понимает… И это понимаю я… Нужно просто убирать багаж… Иногда отвозить его в другие города, чтобы там искали, не здесь… Это счастье, что он согласился…
– А если он врет?
– А если нет? Десять человек в год за сотни… за тысячи других?.. Это честный обмен… Честный… Наверное, это гордыня, но я… я спасаю жизни… спасаю жизни, отдавая людей на смерть… Парадокс? Нет… Это истина… И я… Просто вор. Дрянь, мелочь, но вот тут, сейчас, возле этой проклятой автоматической камеры хранения – защищаю все человечество… и это… это придает смысл моей жизни, – Страх затих.
– Подох? – спросил Павлов, который понимал, что и у него самого силы скоро закончатся.
– Еще нет, – ответил Страх. – Знаешь, чего я боюсь? Я боюсь, что рано или поздно кто-то решит закрыть камеры. Просто убрать или заменить на новые. И тогда он… он вырвется… будет вынужден выйти… Я думал… Я думал, а можно будет с ним договориться? Перевезти его как-то в другое место? В другую автоматическую камеру хранения… Думаешь, получится?
– Ты у него спроси?
– Нет. Он слишком быстро научился проникать ко мне в мысли. Нет… Я… не хочу так… я хочу сохранить свободу воли… я сам решаю, что нужно спасать человечество… нести мою гордыню… Слушай, сержант… А может, я уже подчинился ему? Может, это он внушает мне мысль о защите человечества?.. Я же в детстве… в детстве хотел… Он нащупывает слабину… боль… и давит… давит… Ты уже чувствовал его? Уже чувствовал его мысли у себя в мозгу?
– Да, – ответил Павлов. – Я…
– Ты уже признал?.. Ты понял, почему его нельзя выпускать?.. Ты потому и прибежал ко мне… чтобы узнать… чтобы…
– Это неправда, – еле слышно крикнул Павлов. – Ты врешь!..
…Его жена и сын стоят на краю дороги. Их будущего убийцу выпустили из банка. Чтобы спасти заложницу. Не стрелять, приказал начальник, и убийца выбегает на улицу. И в панике начинает стрелять. И пуля пробивает грудь сыну и жене. А сам Павлов падает на асфальт, так и не успев перехватить летящую смерть. Сломал ключицу и ободрал об асфальт лицо. А жена и сын – умерли. Потому что кто-то решил выпустить убийцу. Из самых правильных побуждений…
Нет, прошептал Павлов. Это не тварь вложила ему в мозг, это он сам… сам помнит и понимает… Нельзя выпускать… Нельзя…
– Как там в армии, сержант? – спросил Страх. – Пост сдан? Я могу… я могу спокойно подохнуть?
Павлов вскочил, попытался броситься на голос, втоптать его в камни, смешать с темнотой… Но не смог. Упал. И темнота захлестнула его.
До десятого июня Павлов успел и раны залечить, и в отпуск сходить, и вернуться. Пару дней он не догулял, но начальство даже обрадовалось – людей не хватало.
К полуночи Павлов спустился к камере хранения. Перекрыл доступ вовнутрь. Соколов правильно придумал. Удобно. Первыми в формирующейся очереди оказалась пара, но за ними стояла пожилая дородная женщина. Она сразу же попыталась устроить скандал пронзительным голосом и замолчала только, когда Павлов пообещал пропустить ее первой.
– Мы же пропустим женщину? – с улыбкой спросил он у пары, и те подтвердили – пусть идет.
– Проходите, – сказал Павлов, когда помещение камеры опустело. – Мы тут все подождем…
Женщина что-то пробормотала и пошла к своей ячейке, в глубину камеры. Свернула за угол.
Шорох.
Павлов оглянулся на стоявших в очереди, но никто ничего не услышал.
А если на самом деле, та тварь… если на самом деле она не может вырваться? Она лжет, заставляет себя защищать и охранять, а на самом деле может только жрать. Поджидать в засаде и жрать?.. Находит в мозгу у человека рычажки, точку боли и…
Тошнота подступила к горлу, голову от виска к виску пронзила резкая боль. И липким фонтаном в мозг ударило чувство удовлетворения.
Все получилось, пронеслось в голове у Павлова, и он не понял – его это мысль или…
– Я сейчас вернусь, – сказал Павлов остальной очереди. – Минута.
Сумку пропавшей женщины он поставил в заранее занятую ячейку. Закрыл. Завтра можно будет унести сумку в безопасное место. Вещи и сумку сжечь. Не нужно, чтобы они нашлись. Женщина просто пропала.
А паспорт я смотреть не буду, подумал Павлов. Какая разница, как ее зовут?
Василий ЩепетнёвДень открытых дверей
1
Антон сидел на подоконнике и смотрел то на школьный двор, то на оставшихся в классе Никиту, Ольгу и Лёнчика. Попеременно.
– Окно-то закрыто? – спросил Лёнчик. Ни о чем больше говорить не хотелось. Говорено-переговорено.
– Закрыто, закрыто, – сказал Антон, но с подоконника слез и вернулся за парту: было слышно, как идут по коридору классная и капитанша. Незачем их волновать, да ещё и с порога.
Слух не подвёл – в класс вошли Алла Борисовна и капитан Береснева из полиции. Положим, походку капитанши он помнит нетвердо, но с кем ещё могла быть классная, если сама сказала, что с ними будут говорить о Голодковском.
– Что ж, здравствуйте, – сказала капитанша. Хорошо хоть, не добрый день. Был бы добрый, разве она пришла бы?
Антон вместе с остальными пробормотал что-то в ответ. Ну, не что-то, а «здравствуйте, здравствуйте», но вышло вразнобой, и расслышать слова было сложно. Шум толпы за кулисами.
– Александра Григорьевна хочет поговорить с вами о случившемся. Ваши родители дали на это согласие. Я присутствую как ваш представитель. Положено, – сказала классная. Ну, а что она ещё могла сказать?
– Начну с главного, – капитанша достала из сумочки диктофон, поставила на учительский стол. – Сегодня пятница, одиннадцатое мая две тысячи восемнадцатого года, классная комната средней школы номер три города Смирнова-Каменецкого. На беседе присутствую я, Александра Григорьевна Береснева, классная руководительница Алла Борисовна Романова и ученики седьмого класса Леонид Абель, Ольга Бондаренко, Никита Седых и Антон Яковлев. Прошу каждого назвать свою фамилию в знак того, что вы уведомлены о том, что беседа записывается на диктофон.
Назвали, трудно, что ли.
– Что вы можете сказать по поводу случившегося с Виктором Голодковским? – задала первый вопрос капитанша. Привычный вопрос, вот только имена меняются.
– Что уж тут говорить, – Антон не стал тянуть, ждать, что кто-то другой возьмет слово. – Не ожидали. Никак.
– Согласна с Антоном, – подтвердила Ольга, а за ней и остальные.
– Он не делал никаких намёков, не рассказывал о своём намерении?
– Не делал. Не рассказывал, – сказал Антон.
– Не замечали ли вы перемену в его поведении? Быть может, он чего-нибудь – или кого-нибудь – боялся?
– В душу не заглянешь, а внешне он оставался спокойным, уравновешенным, иногда веселым.
– Иногда?
– Ну, всё время веселиться – это как раз и было бы странным, – Антон оглянулся. Остальные только кивнули, хотя кивок на диктофон не запишешь. Но капитанша придираться не стала.
– Как вы объясните (непонятно было, относится ли это «вы» к Антону или просто множественное число, ведь их, опрашиваемых, четверо), что Голодковский послал сообщение именно вам?
– Никак, – ответил Антон. – За всех не скажу, но я вообще не придал этому внимания. «Что-то совсем стало скучно» – вот и всё сообщение. И только сегодня утром, узнав, что Голодковский выпрыгнул из окна и разбился насмерть, я вспомнил об эсэмэске.
– Но вы не ответили Голодковскому?
– Нет. У меня на телефоне деньги кончаются, это первое, и что тут ответишь, это второе. Да, скучно бывает порой, тут уж ничего не поделать. Шампанское мы не пьем, не по карману, и привычки нет пока – пить. Седьмой класс – это не восьмой. Ну, а читать – читаем. Кто Бомарше, кто фантастику, ну и по программе тоже. По школьной.
– Бомарше?
– Это драматург французский, «Женитьбу Фигаро» написал.
– Хорошо, Бомарше. А никаких таких особенных книг вы не читаете?
– Это порнушку, что ли?
– Нет, про колдовство всякое, сатанизм, с призывами к самоубийству.
– Про колдовство, конечно, почитываем, Гоголь, Стивен Кинг или там Гарри Поттер – сплошное колдовство. Ну, а чтобы с призывами к самоубийству – это вряд ли. Не по нашей части.
– С чего бы это вдруг, – поддержал и Лёнчик, а за ним и остальные.
Ещё были вопросы про наркотики, водку, самогон, но тоже формальные. На наркотики вся школа анализы сдавала трижды, кое у кого нашли кое-что, но в какой школе по-другому?
Под конец и капитанша, и классная поговорили о жизни, мол, она самое ценное, что есть у них, и добровольно уходить из жизни глупо, всё равно, что взять билет в кино и не пойти. Только жизнь в тысячу раз интереснее, чем любое кино. Ну, и само собой, если услышите, узнаете, да просто подумаете, что кто-то хочет умереть, тут же дайте знать. Ей, капитану полиции, вот по этому телефону (она каждому дала визитную карточку), а если денег нет на телефоне или просто неудобно, расскажите классному руководителю.
Были сказаны ещё какие-то слова про то, что нужно думать о родных и близких, о том, что мир велик и невероятен, и, наконец, их отпустили.
По коридору шли молча. По двору тоже. И только у ворот Лёнчик хихикнул:
– У нас и кинотеатр второй год, как закрыли. Прощай, билетики.
– Капитанша из Чернозёмска, если не из самой Москвы, – ответила Ольга. – Ей не до кинотеатров.
– Это точно, – сказал Никита, и они пошли дальше. Каждый в свою сторону.
2
Сверху, из классного окна это было видно наглядно, как в учебном пособии. Недружные одноклассники.
– Да, странно. Я ждала, что они будут обсуждать. Смерть Голодковского, опрос, меня, да что угодно. А они просто взяли и разошлись, – сказала капитанша.
– Разошлись, – подтвердила очевидное классная.
– И вам не кажется это странным?
– Нет. Живут-то они в разных местах. Вот и спешат домой. А наговорятся потом. Интернеты всякие, фейсбуки да одноклассники.