— Слышь, Нилыч, ты в прошлой жизни не медведем, часом, был?
— С чего это?
— А вот похолодало слегка, ты и в спячку впал.
— Не мельтеши, Шура. На часы глянь.
Гляжу. Двадцать пятьдесят пять.
— Не понял? Через пять минут перемещение. Какой толк лезть в трясину, которая скоро окажется невесть где. Переждём, может, Бог получше дорогу пошлёт. А то, глядишь, и вовсе разворачиваться придётся.
— Усвоил. Стало быть, курю.
Вылез, оставив Люси в кабине. Присел на бетонный поребрик тротуара. Не спеша пускаю дым, любуясь сумеречной жизнью болот. Ничего жизнь, интересная. Особенно когда в это болото лезть не надо. Уж больно в нём неуютно.
Замутило, затошнило, поплыла голова. Замелькали перед глазами цветные пятна, как в неисправном телевизоре. Мгновение — и всё закончилось. Я зажмурился от ударившего по глазам ослепительного света. На месте болотных топей перед нами расстилалось бескрайнее море белого песка. Сумерек как не бывало. В лицо дышал жар раскалённой пустыни.
— От занесло! — крякнул Нилыч. — Аж на противоположную сторону!
— Почём знаешь?
— По свету вижу. Там смеркалось, а здесь рассветает.
— Это хорошо или плохо?
— А кто ж его знает. До сих пор нам везло, дальше ста вёрст от базы не отходили, военной зоны не пересекали, дурдом родимый тоже рядом был. Что сейчас произошло, никому не ведомо. Где есть мы, где психушка, где что. Но что до базы как до луны — точно. Некоторым, правда, нравится. Так и норовят оказаться от начальства подальше и не заезжать домой подольше. Спокойнее им так.
— А что сейчас не едем?
— Скажи куда, раз ты такой умный.
— Давай диспетчера запросим.
— А он-то откуда знает?
— Ну, это… Спутники слежения там, компьютер.
— С утра, может, и компьютер. Только у нас-то сейчас ночь. Начальство давным-давно ушло.
Трудно было поверить, глядя на выцветшее от яркого солнца небо пустыни, что на дворе ночь. Здесь что, нет часовых поясов? Ах да, планетка, или что это там, слишком мала. Любопытно, куда уходит после работы начальство?
Я немного поразмышлял на эту тему, а Люси и Нилыч тем временем объяснили мне, каким образом выясняется реальная карта здешней местности повечеру.
Сейчас, после перемещения, все свободные от вызова машины, находящиеся вблизи от границ секторов, приближаются к этим границам. Это действо, по причине его ежедневности, стало столь привычным, что выполняется без каких-либо специальных указаний.
Там, на границе, происходит визуальное опознание прилегающей территории. Город, скажем, опознать легко. Достаточно прочитать название близлежащей улицы. Хватает легко узнаваемых ориентиров в Озёрном крае да и на равнине. Хуже с лесом. Деревья — они везде одинаковы. Правда, и тут нашли выход. На главных дорогах, ведущих через лес, поставили различные метки вдоль границ. По ним и узнают, что это за территория. Вот пример такой лесной придорожной метки.
Принесли медики потерянную кем-то старую автомобильную дверцу, прибили к стволу, написали ярко: «Налево пойдёшь — шины пропорешь. Направо пойдёшь — ящик уронишь. Прямо пойдёшь — репу открутят. Сектор С-2». Или ещё: «Добро пожаловать на ужин в сектор А-3. Вы будете самым желанным блюдом на нашем столе». Резвятся коллеги.
Совсем плохо с секторами, в которых идёт война. Не будешь же тормозить ближайший танк и выяснять, в каком он конкретном районе этого мира собирается в тебя снаряд всадить. Лучше держаться от греха подальше. А не то влепит в борт, не глядя на красные кресты, ещё на подходе к границе. Если уж, паче чаяния, кто-нибудь захочет «ОЗ» в зоне военных действий (а это бывает предельно редко людям не до глупостей, все делом заняты), пусть сами объясняют диспетчеру, как к ним попасть. И сопровождение высылают.
А уж пустыня… Какие там ориентиры! Песок он и есть песок. И любые знаки этот песочек позаметёт-позанесёт, не найдёшь, где и было. Дюны трактор схоронить могут. С лёгкостью. Нет, есть в пустыне и колодцы, и тропы, и города даже — частью мёртвые, частью населённые. Но так уж сложилось, что на границах один песочек голимый. Каковой сейчас наблюдаем. Хороший такой, чистый. Много его. Можно бы в куличики поиграть, да рассыплются без воды.
Диспетчеры полученные от машин данные суммируют и пасьянс раскладывают. Он неполон, основан наполовину на догадках. В процессе работы уточнится. А что кому-то придётся несколько десятков лишних миль прокатиться — что с того? Клиент до прибытия помощи уже не помереть — остыть успеет, так все претензии к бригаде. Пошто вовремя не приехали? Ничего не знаем, обязаны.
Включена рация. Машины перекликаются с диспетчерской и между собой.
— Зенит, я Рашид-восьмой. У меня улица Старых Вязов, это хрен его знает какой квадрат. Я стою в Эф-первом, берег Чернушки.
— Машины, кто слышит линейную сто тринадцать? Я недалеко от базы, внешний угол Джей-три. Справа война, а слева не пойму что. Лес, ориентир — два ржавых бензовоза. Подскажите, где я есть.
— Сто тринадцатый, как слышишь? Роберт, это Би-третий, заезд со стороны Дурнихи. Как шёл от базы? Я Пионер-одиннадцать.
— Педиатры, шёл нормально, от базы по равнине. Зенит-Центральная, Лиза, всё поняла?
— Зенит понял вас, сто тринадцать. Запишите температуру высокую в Дурнихе. Поосторожней там, в лесу. Диктую…
Многоголосье эфира помалу идёт на убыль. Слышимость сегодня безупречная.
— Прохор-Белла один-девять, ответь Зениту!
— Отвечаем.
— Вы с больной? Что у вас там?
— У нас — песочек…
Больная устала; жалуется, что затекли руки. Клянётся вести себя хорошо. Отстёгиваю железки. Сидит, и правда, тихонько. Наручники — прекрасное воспитательное средство. Люси перепрыгивает в салон и начинает негромко беседовать с женщиной, разбираясь в существе её бредовых переживаний.
Душно. Тёмная жестяная коробка кузова раскалилась под яркими лучами. Открытые окна не спасают от жары. Тронуться бы с места — хоть немного ветерком протянет.
Помню, раз дома выдалось очень жаркое лето. Градус в тени переваливал за тридцать пять. Асфальт тёк. Мозги в черепе варились вкрутую. Системы охлаждения двигателя не справлялись с работой, приходилось включать печку в салоне, чтобы вода не закипала в радиаторе. Перегон из города в областную психбольницу дальний (не по здешним меркам, конечно) — два часа в один конец. Несчастная клиентура не нуждалась в уколах и связывании: самые буйные, поварившись в такой бане, пулей летели по прибытии под гостеприимные своды приёмного покоя, рады-радёшеньки оказаться в тени и прохладе. О, дождались!
— Психи-Безумные один-девять!..
— Спасибо за комплимент.
Впрочем, не одна Лизавета отпускает подобные шуточки. В сознании чуть ли не всех коллег мы прочно отождествились с нашей клиентурой. Стандартный вопрос, без всякой задней мысли: «Психи на базе?» Про педиатров не скажут «Дети», про реаниматологов «Трупы», а?
— Рекомендуемый маршрут… — Вроде бы недалеко. И то хлеб. Приморились уже, неохота долго кататься. Может, Бог даст капельку посачковать?
— Как поняли, Придурки-Бешеные один-девять?
— Утомила, шутимши…
Ещё чуток задержались. Вернувшись на пару кварталов назад, залили все ёмкости, нашедшиеся в машине, водой. По утверждению Нилыча, если срезать уголок по песку, получится совсем близко. Что ж, ему виднее. География этого странного мира не переставала меня озадачивать.
Вот, например, здесь, у водоразборной колонки, приятная прохлада. И раскалённые пески в трёх сотнях метров — вон они, видны в конце улицы. Яичницу на камнях можно жарить. Свободно. Как так?
Налились водой по уши сами. Не забыли про больную. И — вперёд.
Ревёт натужно двигатель. Шины вязнут, закапываясь в песок. Воет раздаточная коробка — включён передний мост. Вездеход передвигает наши сбитые жёсткими сиденьями задницы в нужную сторону. Потеем.
Люси выбралась из моего насквозь промокшего кармана, недовольно почистилась и принялась развлекать меня местными легендами о сокровищах мёртвых городов и невероятных приключениях охотников за ними. Нилыч вносил дополнения. Через некоторое время встретилась старая дорога, ведущая приблизительно в нужном нам направлении. Ехать по ней было значительно легче, несмотря на то что её полузанесло песком.
— Уфф. Хорошо-то как! А то всё вверх-вниз, вверх-вниз. Так и до морской болезни недолго.
Подтверждая мои слова, больная высунула позеленевшую физиономию в форточку. По борту хлынула обильная рвота. Подняв перепачканное лицо, женщина завопила:
— Господа санитары! Господа санитары!
— Что тебе? — недовольно просунулся я через перегородку. — Зачем орёшь, как больная кобыла? И где ты увидела санитаров?
— Не бейте меня, господа профессора! Взгляните в окно, пожалуйста! — Она тыкала рукой в форточку, показывая куда-то немного сзади.
— Да кому нужно бить тебя, уродина, — проворчал я и перевёл взгляд в ту сторону.
Действительно, за окном громоздилось нечто непонятное. И как это никто из нас не заметил?
— Эй, краса, ты в дурку сильно торопишься?
Женщина отрицательно потрясла редкими засаленными лохмами.
— Тогда посмотрим, что бы это значило. Нилыч, сможешь встать поближе?
Я выбрался из кабины, усадив своего доктора на плечо, и побрёл к странной штуковине, казавшейся абстрактной металлической скульптурой. Из рваной кучи жёваного металла торчала вверх бликующая на ярком солнце косая плоскость.
Заинтересовавшийся Нилыч, не будучи в состоянии ходить, попытался подъехать ближе, разбрасывая кучи песка и скрежеща передачами. Невесть как выбравшаяся из машины дурочка оказалась рядом с нами, опасливо поглядывая на сюрреалистическую конструкцию.
Шаг, ещё шаг, поворот за пологую дюну…
— Боже мой! — Теперь, увидев всё целиком, мы поняли наконец, что находится перед нами.
Зарывшийся в песок, искорёженный до неузнаваемости самолёт. Кабина сплющена, хвост и стабилизаторы изорваны в лоскутья, одно крыло пропало неведомо где, другое, надломившись, торчало прямо в зенит. Четырехлопастной пропеллер, оторванный при падении, воткнулся в дюну крестом — памятником жертвам катастр