Минута, другая — и пара скрылась в небесном автобусе.
— Да, теперь без вертолёта — никак…
Я понуро опустил голову.
— Не казнись, Шура, ты не виноват.
— Да знаю… А кому с этого легче?
Болтался весь день, как в воду сунутый, вспоминая прозрачное личико с горящими на нём огромными глазами. Болело сердце, и пожирал стыд за тех, кто превратил нежную доверчивую девочку в затравленного зверька.
За нас. За себя. За мир, экспортирующий только один товар — страх.
И не развлекали, а ранили очередные откровения упившегося до синевы калеки:
— Кто драпает учёные драпают задержать дерьмоедов — молодцы всех взяли — двое дохлых наплевать — откуда у них грузовик кто-то мне за это ответит — вы скоты куда намылились — ах завтра канал свернётся ах отсюда не выбраться будет — вы и так не выберетесь — всех к стенке — в овраг не надо вонять будет буди хозвзвод могилы копать.
…Это предательство — я двадцать шесть лет служил короне что мне ихние подачки — нас всех тут бросили — оружие и медикаменты пусть чины из метрополии себе в задницу заткнут — мало что сами себя прокормим что я теперь здесь сдохнуть должен — ко всем чертям — командира подрывников ко мне — прибыл ну орёл тебе охота в глуши околеть — шесть кило тротила под Зеркало чтоб в пыль когда ключ закрутится ходу отсюда — на город накласть жрачка есть проживут.
…Нет ребята вы что серьёзно я же ваш командир — Жувре — Каледи Робине — мы ж огонь и воду — как разжаловали — кто в метрополию донёс из вас кто-то — вам что тут охота так отменю — я снят с командования а кто — скотина Жувре ах ты чёрт — сволочи думаете победили Зака — честь у меня не отобрать — я с этим кольтом три войны меня не подведёт — сдохнуть так как солдат и пошли вы все…
Вот и вся история этого мира… Я сплюнул досадливо. Хотели, как лучше, а получилось… Да ничего не получилось! Отсюда никуда дальше не попасть, а обратно — кому-то очень невыгодно. Для тех, кто здесь заправляет, этот мир как это? — «кормушка», а расплачиваться по их счетам — нам. Подозревал я, что все тут, как дома, но не до такой же степени…
Люси, скривившись, озвучила мои мысли:
— Ох и противно же!
— Люсь, у нас виски не осталось?
Мышка прищурилась:
— Напиться с горя решил? Не пошло. Завтра настоящее дело начнётся. Праздник богини, чтоб её. Ты мне работоспособный понадобишься.
— Что он хоть собой представляет, этот праздник?
Рат подёргала хвостом из стороны в сторону.
— У нас вообще-то Фестиваль безумцев — тема для бесед непопулярная.
— Что-то многовато у нас непопулярных тем.
— Не без того. Но тут дела обстоят чуть иначе. Ребята, побывавшие здесь, сами болтать не рвутся. Неприятно вспоминать.
— А взятки им получать приятно?
— Ну, об этом-то они толкуют охотно. А вот насчёт всего остального… Ну, в общем, примерно так: завтра наша клиентура попьёт-погуляет, попоёт-потанцует, а потом начнёт свою богиню призывать. И богиня явится.
— Да ну?
— Явится, явится. В том-то и соль, что её увидят не только психи — все, кто будет на празднике. И наши видели.
— Массовый психоз?
— Не похоже. Последнее время именно из-за таких предположений сюда выезжают исключительно психбригады. Как ты видел, и Тринадцатая поступила так же. Сеппо — наш коллега, психиатр.
— Ну и?
— А ничего. Один бес, является. Похоже, тут на самом деле происходит что-то непонятное. Сам подумай, тебе охота будет, на неё полюбовавшись, о том трепать? Что народ подумает — совсем уже крыша набекрень съехала?
— Ну, может, я её и не увижу.
— Знаешь, Шура, ты, конечно, надейся на лучшее, но давай-ка, на всякий случай, рассчитывай на худшее. И, явится тебе эта зараза или нет, всё равно желающих пообщаться с ней идиотов будет столько, что давка неминуема. Покалеченных останется чёртова уйма, а нам с тобой это всё разгребать. Так что вали-ка ты дрыхнуть. Подниму с рассветом.
Глава восемнадцатая
Ну что… К приёму большого количества пострадавших мы готовы. Выезжая в Пески, я предусмотрительно запасся почтенным количеством растворов, капельниц и бинтов. Заправка попыталась что-то там не дать, но, увидев командировочное предписание, заткнулась. Наркотиков, правда, мало — только стандартная укладка. Больше не положено, хоть ты встань на год у перекрёстка, где каждые пять минут — авария, а десять — наезд. Ладно, вывернемся. Не впервой.
Дома я в течение многих лет наркотическую коробочку вообще не брал — и ничего. Вполне адекватно удавалось обезболить всё что угодно — от почечной колики до перелома, от ожога до инфаркта — ненаркотическими средствами. А погорел — смешно сказать на чём, на радикулите!
Ну, не совсем уж просто. Скрутило мужика так, что стоял, бедолага, на четвереньках и ни туда, ни сюда. Защемило.
Перепробовав на нём всю аптеку и ничего не достигнув, я погрузил его на жёсткие носилки и, прямо в такой позе, привёз в больницу, поразив даже тамошний, привычный ко всему персонал. Итог моих трудов: два приказа. Один с выговором за оказание помощи в неполном объёме, другой — обязывающий меня выезжать укомплектованным соответственно принятым стандартам. Что значит: бери наркоту.
Ничего не поделаешь, стал получать. Ну а раз уж беру, так и пользуюсь. Не зря ж её таскаю! Должен признать, что слазить за ампулкой в ту укладку нередко проще, чем мудровать. Я не хотел-то её брать в основном почему? По моей дурацкой работе, с её постоянной вознёй и драками, уж больно легко небольшую коробочку из кармана невзначай вытряхнуть. Добра-то на пару центов, а спрос с меня потом будет, как с главы Медельинского картеля.
Так. Я что-то отвлёкся. Народишко, однако, гуляет уже вовсю. Тут под бой огромных барабанов вытанцовывают непонятное, там хором горланят не поймёшь что: не то марш, не то гимн. Взобравшись на кучу битого кирпича, дёргая руками и гримасничая, бритоголовый субъект, завёрнутый в лиловую простынку, выступает перед группкой грязных, пассивных, с неподвижными физиономиями пустоглазых. Пьяно пол-Кардина. Эх, винную посуду здесь не сдают — кто-то озолотился бы! Жуликоватой внешности типчики делают прохожим на ушко неведомые, но определённо малоприличные предложения. Большинство мотают головами, однако некоторые и кивают. Их хватают за руку, увлекают в кривые проулки. Вышли на работу карманники и трудятся вовсю.
Наш транспорт мы ещё с вечера перегнали от обиталища леди Зак на центральную улицу — её вполне можно назвать проспектом — туда, где произойдёт явление богини.
Чтобы лучше видеть происходящее, я взобрался на крышу вездехода и посиживаю там, глядя сверху вниз на праздничную суету Несмотря на то что в разных концах проспекта то и дело вспыхивают разные потасовки, к нам никого ещё не приводили. Покуда сами обходятся.
Надо сказать, город худо-бедно подготовился к предстоящему сегодня. Дома вдоль улицы приукрашены в соответствии с возможностями и фантазией их жителей, по сторонам щербатой пыльной мостовой установлено нечто вроде ограждения из чего под руку попало — ящиков, бочек, труб, булыжника. Я так понял, чтоб зеваки не мешали предстоящему шествию.
Патрик благоразумно установил автомобиль так, чтобы не оказаться внутри отгороженной части улицы. Хуже нет, чем угодить в колонну демонстрантов — пока не пройдут, не выберешься.
Снизу меня дёрнули за штанину. Наклонившись, обнаружил стоявшего подле машины давнего знакомца — охотника, принёсшего песчаных зайцев в начале нашей пустынной эпопеи. Воспользовавшись в качестве лесенки открытой дверцей, я спустился с крыши и оказался рядом с ним.
— Как рука?
— Спасибо, заживает. Слышь, доктор, скоро богиня Пустыни придёт. Ты б залез в кабину. Да двери запри.
— А что?
Мужичок помялся, потоптался с ноги на ногу и, явно смущаясь, спросил:
— Ты ведь того… Ну, у вас для дураков машина?
— Да, мы психиатры.
— Во-во. Спрячься, парень, дело говорю.
— Не пойму, чем на крыше плохо.
— Вишь какое дело… Богиня эта, она ведь может с собой забрать. Которые психи уже больше жить не в силах, ну, совсем им уже неохота, те к ней лезут. Она, как сказать… Выбирает, что ли. Кто вконец дошёл, тем свою милость оказывает, берёт к себе. Они, понимаешь, верят, что кого возьмут, те окажутся там, где им хорошо. А я так думаю — не могут же они все в рай попасть.
— Что, помирают?
— Не знаю. Никто не знает. Только пропадают они, совсем, навсегда пропадают.
— А я-то здесь при чём?
Тот снова потоптался, помычал, но всё-таки выговорил:
— Значит, без обид, ладно? Только это, говорят, что вы, психиатры, сами все чуток того, — покрутил у виска пальцем, — как бы тебе под раздачу не попасть. Прикинь, заберёт тебя богиня — кто потом лечить будет? Тут сейчас столько народу перетопчут-передавят, страх! Ты уж залезь в кабину, а?
Я умостился на потёртой сидушке и плотно захлопнул дверцу. Что греха таить, нет уверенности, что мой рассудок здоров. В этом сумасшедшем мире любой рехнётся. А отчаяния мне и подавно не занимать. Давно уж всё опостылело. Но вот на тот свет ещё не готов.
Когда я уходил на работу, жена, провожая меня, целовала у калитки, всякий раз говоря:
— Будь осторожен.
И я обещал ей:
— Постараюсь. Я знаю, что я вам нужен.
И — старался. Потому — до сих пор жив. Здесь никто не ждёт моего возвращения, но я по-прежнему осторожен. Рефлекс…
Похоже, посулённое нам явление не за горами. Разношёрстная публика на проспекте раздалась в стороны. В рядах этих наблюдалось чёткое расслоение: чем дальше от выгороженной середины, тем нормальнее лица. Перевешивающийся через ограждение и карабкающийся на него первый ряд видом своим приводил в лёгкий трепет даже меня. Ближайшие кандидаты на милость богини, попади они в то заведение, куда им, по-хорошему, и надо, выписаны оттуда оказались бы ой не скоро. Может, и никогда.
Что-то не видать их божества. Коротая время, вынул нож, принявшись его кончиком вдумчиво вычищать из-под отросших ногтей грязь. Люси покосилась на меня неодобрительно и прошлась насчёт гнусных привычек, завершив речь неожиданным оборотом: