— Нет, всё же здорово.
— Что здорово? — опешил я, не поспевая за сменой мыслей доктора.
— Здорово, что мы не обязаны местных дуриков госпитализировать. Это же технически неисполнимо! Без раздумий, без опросов — только тех, кого руки чешутся в дурку упечь.
— Может, наоборот? Вместо того чтобы в психлечебницу таскать, давай возить сюда да выпускать. Им тут хорошо будет, среди своих-то.
— А лечение? Наблюдение врача?
— А мы однорукого куда-нибудь денем, потом Борю Райзмана на королеве женим. Будет у нас Борух Авраамович — король Песков…
В рядах зевак поднялось волнение. Наша клиентура активизировалась, зажужжала, заухала, руками размахивать стала. Истерические клики «Славься!» и «Приди!» взмывали над общим гулом, раздаваясь всё громче и чаще. Похоже, сейчас начнётся.
Тяжёлый рокот. Мостовая глухо затряслась. Безумцы подались вперёд, местами сбивая ограждение. Вездеход качнуло. Богиня, она на танке ездит, что ли?
Не думал я, что впрямь её увижу. Но вот она. Огромная, чуть не выше домов, с отрешённо-строгим, прекрасным бледным лицом, облачённая в пышный багрянец и золото. Величественной поступью, сотрясая ветхие стены и дробя камни мостовой, неспешно движется в нашу сторону, не отвлекаясь на нарастающий вал хвалебных выкриков. Приостановилась, чуть склонилась, простёрла длань, коснулась ею плеча какого-то бедолаги. Поражённый, я узрел: избранник богини исчез!
Обалдело потянулся вытереть со лба выступившую у меня ледяную испарину, чуть не выколов себе глаз стиснутым в кулаке ножом — я забыл его убрать. В момент, когда отточенная сталь полыхнула перед моими зрачками, заметил: в наблюдаемой мной картине — резкие перемены. Опустил руку. Богиня продолжала своё движение. Вновь поднял, глядя через синевато-переливчатое лезвие. Господи!!!
Впервые случилось мне прочувствовать, что «наложить в штаны со страху» — не метафора, лет этак двенадцать тому, когда мне в брюхо первый раз в жизни уткнули ствол обреза. Не шутя и не пугая, уткнули. Сделай я тогда неверное движение, скажи неосторожно слово, курок оказался бы спущен. К стреляющим предметам в руках населения я за прошедшие годы попривык, да, положим, и тогда портки остались чистыми, но тот позорный позыв до сих пор помню.
А вот сейчас вторично ощутил не менее императивный толчок. Шевелюра зашевелилась. Коленки ослабли. Кишечник заурчал предательски. Как заворожённый смотрел я, раскрыв от ужаса рот, на невероятное зрелище.
Гигантская, колоссальная, огромная, неправдоподобная самка глорза неспешно брела, оставляя следы истёртых тупых когтей на брусчатке. Она была фантастически стара — свалявшаяся, бурая когда-то шерсть отливала грязной сединой, свино-гиенья морда мелко тряслась, экскаваторный ковш нижней челюсти слюняво отвисал, демонстрируя жёлтые гнилые клыки, обломанные наполовину. Будто на трухлявом пне, на шкуре её росли омерзительного вида не то лишаи, не то водоросли, плоское жёлтое вымя подметало пыль рваными сосками. И вдобавок чудище было слепо!
На месте вытекших, должно быть, ещё до постройки Кардина глаз выпирали розовато-зелёные, похожие на истлевшие капустные кочны, гноящиеся образования. Нестерпимой древностью веяло от этого кошмарного пустынного реликта. Древностью и холодом обездвиживающего, лишающего воли страха — словно сам Рок ронял из зловонной пасти ошмётки велений на мостовую.
Вот и очередной нежелающий жить безумец «избран». Причавкивающая челюсть медленно ворочается, дробя человеческую плоть вместе с одеждой, в углах пасти пенятся розовые слюни. Следующий сумасшедший подсунулся не вовремя — рот ещё занят — и, отброшенный в сторону сокрушающим движением лапы, скрючился под ограждением, силясь затолкать обратно в живот лезущие оттуда петли кишок.
Я бессильно уронил руку на колени. Великолепная богиня, ослепляя холодной красотой, удалялась от нас, уводя с собой в лучший мир отчаявшихся…
Последствия праздничка разгребали долго. Сломанные руки, ноги, рёбра, пробитые головы… Парочка человек оказалась с резаными ранами. Воткнули под шумок ножичек в сопротивлявшихся грабежу — в общей сутолоке не заметят. Двое затоптанных насмерть пристроены под забором. Мы даже не стали выяснять, кто они. Справка о смерти в Песках никому не нужна — и без неё закопают. Там же, рядышком, воют от боли трое безнадёжных пациентов. В соответствии с принципами медицинской сортировки сперва занимаются теми, кому в силах реально помочь. Пока мы с ними разберёмся, этим, возможно, помощь уже будет не нужна.
Кто сказал, что бинтов в достатке? Давно уже отрываем куски от нижнего белья клиентов и их приятелей. На шины разобраны все ящики в пределах досягаемости, Патрик командирован приволочь ещё. Набираю, колю, перевязываю, снова колю и снова перевязываю, как заведённая механическая кукла. Рат тоже вкалывает изо всех своих мышиных сил, раздирая одежду на полосы, надёргивая ампулы из кассет укладки и открывая их, завязывая узлы, собирая капельницы и когда-то ещё успевая вести медицинскую документацию и раздавать советы. Наплевав на асептику, антисептику и скоропомощные инструкции, шьём что можем чем под руку попадётся — от шёлковых ниток до сапожной дратвы. Какой там спирт! Уже третью бутылку раздобытого в местном кабачке дрянного виски открыли — и ни капли в рот. Все на раны, задницы, мытьё рук и лап.
В глазах темно. Башка давно уже выключена. Автопилот.
Воткнуть. Перевязать. Зашинировать. Набрать. Воткнуть. Зашить. Перевязать… Рука тянется за новым рулончиком тряпья для перевязки.
— Всё, Шура.
Всё? Я, не веря своим ушам, распрямился. Огляделся. Надо же!
— Выходит, мы управились? — ещё не могу поверить.
— Ага. Праздник кончился. Сто девять рыл, если я всех записала.
— А с этими как быть? — кивнул я на ещё живую троицу, перемолотую лапами богини.
— Вопрос, однако. И здесь не помочь ничем, и нетранспортабельны… Наркотики делал?
— Считай, на них всё и извёл. А толку?
— Что делать, что делать! — раздалось откуда-то со стороны. — Не знаешь разве?
Я повернулся на голос. На перевёрнутой бочке сидел всё тот же охотник.
— Держи! — И он швырнул мне что-то.
Я машинально выбросил вперёд руку, поймал предмет. Больно ушибив пальцы, в мою ладонь упало затёртое ложе старенького промыслового карабина.
— Что вылупился, доктор? Действуй! Тебе в удовольствие любоваться, как они корячатся? Сам же сказал: не помочь.
Сделав два шага в сторону изувеченных, я поглядел. Тот, кому на моих глазах «отказало в милости» чудовищное порождение пустыни, глухо хрипел. От распоротого живота уже попахивало гниением. Я, внутренне сжавшись, приставил к его лбу дуло ружья и, зажмурившись, потянул за спуск.
Выстрела не последовало. Охотник вздохнул:
— Неприспособленные вы, медицина! С предохранителя-то кто снимать будет?
Тугая пупочка предохранителя не сразу поддалась усилиям моих трясущихся влажных рук. Но потом послушалась, отскочила вперёд с громким щелчком, освобождая затвор. Больше я глаз не закрывал…
Общее чувство было таково: не из Песков выбрались — из могилы. Патрик даже не хотел, невзирая на смертельную усталость, оставаться ночевать, предпочитая путь через ночную пустыню кошмарам Кардина. Лишь после категорического отказа Рат он поплёлся в отведённый нам зал, где вырубился, не раздеваясь, тут же. Люси отключилась через пару секунд после него, свернувшись в крошечный серый комочек на сложенной куртке Роя. Я отупел и вымотался настолько, что уснуть и то сил не было. Покуда не догадался допить остатки паршивого горлодёра, недорасходованного в процессе дневных трудов, так и ворочался, таращась в высокий облупленный потолок.
Но уж едва очнулись, только нас в городе и видели. Утреннее солнце ещё не успело превратить песок в раскалённую сковородку, так что путь до красной скалы мы проделали с относительным комфортом.
И уже на выезде из города мелькнул последний штрих в картине напраздновавшегося Кардина.
Между дюн, спотыкаясь, брёл почерневший сгорбленный Иона, навьюченный продолговатым тюком, замотанным в драный брезент. В опущенной руке болталась заржавевшая лопата. Брёл в глубь Песков — хоронить птичку, навсегда упорхнувшую от него…
Лишь оказавшись на другой стороне границы сектора, мы остановили автомобиль. Мы так торопились унести ноги, что даже не позавтракали. Теперь, в тенёчке, с видом на чистый пруд, стали навёрстывать упущенное.
Начальница что-то произнесла, с набитым ртом слова прозвучали невнятно.
— Что вы сказали, мэм? Простите, не расслышал, — переспросил её пилот. Рат проглотила, запила.
— Мерзка, говорю, богинька-то. Любопытно, где этот гиенозавр между Фестивалями обретается?
— Почему мерзка, мэм? Вполне благовидная дама, только неприветлива больно. Прямо как Снежная королева какая-то. А что после праздника у горожан неприятностей много, так это ж не она виновата. А как вы думаете, госпожа доктор, этим несчастным сумасшедшим, им правда у неё лучше будет или как?
Люси открыла было рот, чтобы высказаться от души, но перехватила мой взгляд.
Я отрицательно покачал головой. Мышка кивнула и промолчала.
Доели. Ополоснулись в пруду, смыв с себя грязь и страх пустыни. До чего это здорово — прохладная вода, зелень деревьев! И солнышко ласковое — не палит, греет.
— Ну, теперь, благословясь, до базы…
Глава девятнадцатая
Как иногда хочется, чтобы сломалась эта чёртова рация! Но прочно устроен аппарат, чтоб его! Только-только расслабишься, настроишься на роздых и — на тебе:
— Всем машинам «Скорой помощи»! Всем машинам «Скорой помощи»! Находящиеся в секторе Ди-три, особое внимание! Кто есть поблизости от Трескучего Лога, ответь Зениту!
Мы обречённо посмотрели на дорожный указатель. Под стрелкой вправо значилось: «Кленицы», под стрелкой влево — «Трескучий Лог». Возвращаться к базе следовало по правой дороге.
— Может, мы ещё в Песках? — робко предположил Патрик. — Раз так орут, значит, неспроста. Что-то серьёзное.