25
Штабы в Берлине и Осло лихорадило. Равно как и штаб СОЭ в Лондоне, правда, по другой причине. Штаб ОКВ и ведомства безопасности рейха требовали от своих подчиненных в Осло сообщить наконец, когда будут схвачены диверсанты. А командование СОЭ уже почти не сомневалось, что рассчитывать на возвращение «Ласточки» — дело безнадежное.
Рейхскомиссар Тербовен не скрывал нетерпения и явного неудовольствия ходом событий. В своем кругу он не уставал повторять, что генерал-полковник Николаус фон Фалькенхорст — слабак и тряпка. Ему не терпелось взять в свои руки все нити военного командования в Норвегии. Он снова полетел в Рьюкан, на сей раз в сопровождении Редиса, и пробыл там несколько дней. Дважды в день рьюканцы были свидетелями того, как его самолет поднимался в воздух и исчезал где-то над Хардангской Виддой. Никто из высокопоставленных господ его свиты не отнимал биноклей от глаз. Облетали Видду, пока хватало горючего, но обнаружить ничего не удавалось.
На третий день во время послеобеденного вылета самолет Тербовена начало кидать из стороны в сторону, снежный заряд почти полностью лишил его управления. В течение пятнадцати минут господа изощрялись во взаимных уверениях, будто это можно счесть занятным приключением. Но пилот все-таки решился на вынужденную посадку. Дело свое летчик знал, и у самолета поломались только шасси, из пассажиров же не пострадал никто. Их, перепуганных не на шутку, летчик утешал тем, что самолет не могли не заметить группы егерей, над которыми они пролетали. Кто-нибудь из них да понял, что с самолетом произошло неладное, и поспешит на помощь. А если и нет, то от места вынужденной посадки до шоссе на Берген не больше двадцати километров. Пройти их будет непросто, что правда, то правда, но отнюдь не невозможно.
Тербовену потребовалось все его самообладание, чтобы отреагировать на это известие со спокойствием, подобающим солдату фюрера. Он даже рассмеялся шутке генерала СС, который сказал, что теперь скорее бандиты поймают их, чем они — бандитов, хотя считал такой юмор оскорбительным.
Их действительно заметили. И группа «Ласточка», и две команды егерей. Хаммерен и его люди бросились к месту предполагаемой посадки — это, очевидно, несколько восточнее Марватна. «Физелер-шторьх» — добыча первоклассная.
Но у немцев, двигавшихся по Бергенскому шоссе по направлению от Броструда на Сковлабо, было преимущество в полчаса. Группа «Ласточка» опоздала на пятнадцать минут. У фашистов было восьмикратное превосходство в силах. И «Ласточка», не скрывая явного разочарования, ретировалась в свое убежище. Господа Тербовен и Редис были доставлены к Бергенскому шоссе на пулеметных санях. И на другой же день рейхскомиссар вспомнил, что его в Осло ждут важные дела государственного значения.
Знаменитейший из живущих писателей Норвегии Кнут Гамсун опубликовал 1 марта 1943 года в газете «Насьонен» статью, которую генерал Мюллер нашел в высшей мере подходящей, чтобы усилить «войну нервов» против упрямствующих норвежцев. В ней лауреат Нобелевской премии писал, что он все чаще стал получать письма, в которых его просят оказать воздействие на немецкие органы власти с целью спасти жизнь осужденных земляков. Эти осужденные, писал Гамсун, действовали вопреки логике и здравому смыслу: они сами виноваты, пусть сами и несут ответственность. Все они говорят: Англия и союзники победят. Тогда зачем они подвергают опасности собственную жизнь, если союзники победят так или иначе? Теперь же они в лагерях, и, возможно, им действительно грозит смертная казнь. Что же, поделом!
Мюллер прочел эти излияния, поэтам обычно не свойственные, с глубоким удовлетворением. Сейчас газета лежала в портфеле, который нес его адъютант. Надо поговорить с этим рьюканским бургомистром по-свойски.
Генерал Мюллер ожидал Йенса Паульссона в комендатуре. Настроение у него было приподнятое. Он ничуть не сомневался, что жители города помогут немецкому командованию поймать бандитов, которые не дают им спокойно трудиться.
— Разумеется, господин генерал, — сказал Йенс, — только я, увы, не знаю, с чего начать.
Мюллер принялся его поучать: первые шаги состоят в том, чтобы пробудить в рьюканцах эту готовность к помощи. Он взял в руки «Насьонен» от 1 сентября со статьей Гамсуна и протянул бургомистру:
— Успели уже прочесть?
— Да, прочел, — ответил Йенс Паульссон.
— Очень, очень хорошо. Но пусть все прочтут. Давайте приклеим статью на двери ратуши — как объявление. С вашей личной…
Бургомистр перебил генерала:
— Нет, на это я не согласен.
И хотя Бурмейстер при переводе постарался смягчить резкость отказа, Мюллер все понял. Его кустистые брови полезли вверх. Бурмейстер протянул ему портсигар с отличными французскими сигаретами, но тот, поморщившись с досадой, отвел руку.
— Почему? — спросил он.
— Господин генерал, — твердо проговорил Йенс Паульссон, — к человеку, написавшему эти строки, прежде совершал паломничество едва ли не каждый второй норвежец, лишь бы увидеть его собственными глазами. Окапывающим деревья в своем саду, например. Теперь люди тоже появляются у этого дома — чтобы перебросить через забор его книги.
— Неслыханное свинство! — рявкнул он.
Бурмейстера охватил неподдельный страх. Генерал обязательно скажет: вот, дескать, прибыл я в Рьюкан, и кем же оказался первый обнаруженный мной противник рейха? Бургомистром! А вы здесь целых три года комендантом и ничего не заметили!
Йенс промолчал. Он кипел от злости. Но собой он был недоволен так же, как и этим генералом. Как он позволил себя так примитивно спровоцировать? Повесить этот лист бумаги на дверь ратуши и приписать: «По приказу коменданта!» Трудно, что ли? А теперь упрямство может стоить не только места, но и головы.
Мюллер заставил себя вспомнить о своем генеральском достоинстве.
— Я вас в последний раз спрашиваю… — выдавил он из себя.
— Я подчиняюсь власти и силе, — ответил Йенс.
Смерив его взглядом с головы до ног, генерал прохрипел:
— …вон отсюда!
Когда дверь за Паульссоном закрылась, Мюллер, уже несколько овладев собой, обратился к Бурмейстеру:
— И не сомневайтесь, обер-лейтенант: гнать его взашей, гнать, да поскорее — вы меня поняли?
Йенс Паульссон сообщил руководству Патриотического фронта, что с ним произошло. Остановились на том, чтобы ничего в спешке не решать, утро вечера мудренее. Арне Бё и Сольвейг пошли посоветоваться с Кнутом Крогом.
— Что за никчемный героизм! Этот ваш Паульссон…
Арне хотел было что-то сказать, но Кнут только отмахнулся:
— …Никогда он ничему не научится. Десятки тысяч людей прочли эту гамсуновскую блевотину, никто кроме стыда и презрения ничего к нему не испытывает, плюнуть на эту газету, и то противно, а Йенс Паульссон считает дело настолько важным, что готов пойти из-за него на смерть. Бургомистром ему во всяком случае не быть! И на его место поставят нацистского приспешника! Идиотизм!
— Ты судишь чересчур строго, — сказал Арне, но Кнут еще больше распалился.
— Слишком строго? Ему пора бы поумерить свой пыл. А Патриотический фронт должен принять решение о том, чтобы бургомистр Паульссон написал прочувственную статью и повесил рядом с творением рук господина Гамсуна.
— Никогда Йенс Паульссон ничего подобного не напишет, — возмутилась Сольвейг.
— Если для человека личная обида важнее успеха общего дела, значит, он превыше всего, и нашего дела тоже, ставит свое самолюбие, свою честь и свои амбиции.
— Ты не имеешь права обвинять в этом Йенса Паульссона, — запротестовал Арне Бё.
— Я тоже о нем лучшего мнения, — согласился Кнут. — Поэтому пусть напишет. Бургомистр Паульссон нам нужен. Он не должен допустить, чтобы его сменили.
На ближайшем заседании Хьеммефронта Арне Бё настоял на проведении в жизнь идеи Крога. Поначалу Йенс возражал, но в конце концов согласился. Густава Хенриксена его решение несказанно удивило. Он тоже считал, что на встрече с генералом Паульссон повел себя необдуманно, опрометчиво. Но если уж так случилось — надо свою позицию отстаивать. Пусть немцы никогда не смогут сказать, будто знают норвежцев, которые в запальчивости бог весть что наговорят, а потом сразу идут на попятную. Но конструктор промолчал, надеясь, что, оставшись наедине с собой, бургомистр вновь обретет присущую ему непримиримость.
Комендант Бурмейстер оказался в весьма затруднительном положении. Приказ генерала Мюллера об отставке бургомистра Рьюкана был отдан ровно сутки назад. Целый день Бурмейстер размышлял над тем, кем бы его заменить, но так ничего и не придумал. Углубившись в свои мысли, он даже не расслышал, когда ординарец доложил о приходе криминалькомиссара Кайзера. Тот явился в самом распрекрасном настроении. Он прямо от профессора Хартмана. Что касается Кайзера, то он бурно и довольно многословно приветствовал «старого знакомого». Нет больше никаких норвежских судов, которые стоило бы оценивать или покупать, объяснил он свое появление. Их либо реквизировали, либо разбомбили англичане, либо кто-то скупил уже по сходным, разумеется, ценам. Вот так гримасы судьбы лишили его почтенной профессии и возможности с достоинством зарабатывать свой хлеб насущный, пришлось предложить свои услуги государству — и вот он на месте руководителя службы безопасности в Рьюкане. Работа — как и всякая другая, человека не позорит.
Все эти доводы Кайзер и высказал Хартману. Профессор, человек от жизни далекий, безоговорочно ему поверил — так, по крайней мере, полагал Кайзер. Удалось ловко обойти опасный прибрежный утес.
По дороге от Хартмана к коменданту Кайзер заметил перед зданием ратуши необычное скопление населения. Из любопытства он подошел поближе. Люди читали статью бургомистра Паульссона. Кайзер сносно владел норвежским и сумел разобраться в написанном. На свою память он тоже не жаловался и поэтому смог передать ее содержание Бурмейстеру почти дословно: «Граждане Рьюкана! Норвежцы! Хотя «Насьонен» напечатал эту статью Кнута Гамсуна несколько дней назад, я советую и прошу всех вас прочесть ее снова. Позор нам всем, если найдется хоть один норвежец, который ее не прочтет. То, о чем пишет Кнут Гамсун, должно интересовать каждого норвежца, затронуть глубину его сердца. Намерения авторы ясны, язык понятен — писатель раскрылся перед норвежским народом; и народ будет прав, если услышит его голос. В этом я глубоко убежден и рассчитываю, что найду вашу полную поддержку».