«Сукин он сын, этот Паульссон», — подумал Бурмейстер. Писатель, видите ли, «раскрылся», а не «разоблачил себя», например. Генерал прав: гнать его к чертям! Но когда, сейчас? Паульссон подаст жалобу на имя генерала. И генерал может сказать: «Вы что это, обер-лейтенант? Я научил человека уму-разуму, а вы его за это смещаете?» Убеждать генерала в двусмысленности этой статьи — напрасный труд. «Меня, Мюллера, убеждать незачем, это я убедил упрямого норвежца! И если вы, обер-лейтенант, этого не понимаете!..» Да, такой или примерно такой будет реакция генерала. А что скажет о статье бургомистра новый шеф гестапо? Кайзер же, в свою очередь, хотел выяснить, столь ли комендант глуп, чтобы принять подобную писанину за чистую монету. Некоторое время они оба ходили вокруг да около, но своего истинного мнения о статье не высказали. Сошлись на том, что это типичная для местных либералов манера излагать свои мысли. Короче говоря, ни рыба ни мясо. Тем не менее следует заметить, что главные свои ошибки бургомистр осознал. Понял, по крайней мере, что хозяева в доме — немцы. Пока что он пытается говорить об этом завуалированно, перестраховываясь, таковы уж они все, либералы марксистской школы. Но — начало положено. Отныне он у них на мушке.
Визит криминалькомиссара Кайзера несколько встревожил Гвидо Хартмана. Гестапо всерьез включилось в игру. Хартман долго размышлял над тем, не дал ли он сам поводов для подозрений, но никаких заметных ошибок в своем поведении не обнаружил. Не исключено также, что его появление здесь связано с главной задачей — производством тяжелой воды. Эта мысль его успокоила. Еще бы: пусть этот гестаповец и способен разъезжать по миру под личиной оценщика или покупателя судов, этого недостаточно, чтобы овладеть основами ядерной физики. Пока что установка высокой концентрации представляет собой жалчайшее зрелище, и вызывает удивление, с каким спокойствием четверо немецких специалистов под руководством инженера Хартштейнера в этих «останках» разбираются. Каждую гайку и винтик подберут, зарегистрируют, почистят и отполируют. Они уже имели стычки с доктором Нентвигом, которого не устраивала их медлительность и обстоятельность. Но Хартштейнер на своем чистейшем франкфуртском наречии заявил, что в военное время цветные металлы дороже хлеба насущного, и он никогда и никому не позволит действовать вопреки интересам рейха.
И тем не менее восстановительные работы продвигались вперед. Эйнар Паульссон добился приема на работу еще нескольких человек, что весьма порадовало Густава Хенриксена: отныне все его милорговцы работали на комбинате. На грузовиках они увозили с комбината куда больше положенного, посмеиваясь над немецким шеф-монтажником, слишком глупым, чтобы это заметить. Арне Бё, правда, был другого мнения. Такой специалист, как Хартштейнер, работавший с дотошностью златокузнеца, явно не дурак. Арне старался сблизиться с ним, чутье подсказывало ему, что он не только специалист первоклассный, незаурядный, но и человек.
У доктора Нентвига было слишком мало свободного времени, чтобы вникать в подробности восстановительных работ. Он дни и ночи просиживал с доктором Рюкертом над проектом новой установки, которая должна выдать необходимое количество D2O требуемой чистоты. Для них обоих Крог стал человеком просто незаменимым. Вместе с опытным конструктором Хенриксеном они взяли на себя все чертежные работы, что позволило Нентвигу хоть ненадолго перевести дыхание.
Когда в долину Маана заглянула робкая весна, Нентвиг и Рюкерт свою работу завершили. Кнут Крог взялся за оформление отдельных листов чертежей. Алоиз Хартштейнер предложил те же услуги профессору. Хартман попросил его несколько дней подождать, и ровно через два дня Хартштейнер к нему явился.
— Я вот о чем хотел спросить, господин профессор. Мне кажется, маловата будет установочка-то. Посудите сами: сперва требовалось три тонны в месяц, потом одиннадцать, под конец потребовалось тридцать. А сколько им понадобится в будущем году? Уж если строить новую установку, я считаю, то надо построить тонн на пятьдесят в месяц — это, я думаю, быстро окупится.
— Дорогой мой Хартштейнер, а не поздно ли вы это предлагаете? Знаете, дорогой мой, сколько времени это отнимет?
— «Если уж я за что взялся, я делаю это основательно». Эти слова любит повторять фюрер, — ответил ему инженер.
Хартман не мог вспомнить, чтобы ему хоть раз довелось слышать подобное высказывание фюрера. Но сама идея пришлась ему по душе. И как это он сам не додумался?.. А вот Хартштейнер, поди ж ты, сумел. Но почему только сейчас? И вдруг профессор Гвидо Хартман сообразил, что обрел союзника, единомышленника.
— Посмотрим, что скажут в вышестоящих инстанциях, — сказал он.
Хартштейнер так и не понял, клюнули на его наживку или нет.
На следующий день Хартман поехал в Осло. Сенатор Отт выслушал его соображения благосклонно. Однако заявил, что запросит Берлин. Тамошнее начальство было страшно занято, фюрер приказал перейти весной или летом к мощному наступлению в районе Курска, чтобы вновь перехватить стратегическую и политическую инициативу. Для этого необходимо поторопиться с выпуском тысяч новых танков, получивших при крещении звучные имена «тигр» и «пантера», но пока что эти хищные звери заблудились где-то в джунглях военной промышленности, которая постепенно стала трудноуправляемой. И именно в такой ответственный момент звонит этот сенатор Отт насчет тяжелой воды! Не до нее сейчас, не она первый пункт программы. Пусть производит сколько хочет, только не меньше положенного!
Два дня спустя профессор Хартман вернулся в Рьюкан с согласием Отта в кармане. Это согласие было равносильно приказу и как таковой передано доктору Нентвигу.
А шеф-монтажник Алоиз Хартштейнер, сколько ни ломал себе голову, так и не решил окончательно, очень умный профессор Хартман человек или, наоборот, недалекий.
26
Не было ни одной самой маленькой деревушки вокруг Хардангской Видды, где не квартировали бы немцы. Даже отдельные хутора в предгорьях постоянно контролировались ими. Чтобы схватить диверсантов, немцы затратили столько сил и средств, что их хватило бы на настоящее сражение. А между тем в штабе Мюллера давно сложилось мнение, что группа либо успела проскользнуть в Швецию, либо каким-то способом все-таки вернулась в Англию.
Специалисты с пеленгаторами дежурили круглосуточно. Если уж эти бандиты превратились в невидимок, не могут же они не дать о себе знать в эфире? Как будто логично. Но никаких передач с Хардангской Видды никто не вел. Начальство, теряясь в догадках, находило оправдания только в том, что число команд горных егерей, посылаемых в горы, не уменьшается, а увеличивается.
Харальду Хаммерену и его людям пришлось хуже некуда. В обеих хижинах стоял невыносимый холод, огонь разводили в исключительных случаях — чтобы их не нашли по запаху дыма. Несмотря на жесточайшую экономию, вот-вот должны были кончиться продукты. Догорели все парафиновые свечи, и долгими зимними ночами приходилось сидеть в полной темноте. Холод, темень и голод, не говоря уже о тягостном чувстве оторванности от всего живого, погасили в группе свойственную молодым людям жизнерадостность.
Но вот настал день, когда из-под снежного покрова показалась полоска бурой земли. Весна! Они обрадовались ее приходу, как дети, смеялись, бегали по этим грязновато-бурым прогалинам, ощущая прилив сил. Конечно, лед и снег были союзниками, которые помогли им удержаться в крепости Хардангской Видды, но союзниками властными, требовавшими подчинения и послушания. Весна подарит им свою помощь с улыбкой, она добрыми руками уберет белый ковер, на который нельзя ступить, не оставив предательских следов. Весна — это жизнь, и они прощали ей, что по прихоти справедливости она в чем-то поможет и врагам.
У Хаммерена, самого старшего из всех — и не только по званию, — камень с души упал, когда он вновь увидел неподдельную радость в глазах своих ребят. Сколько раз за последние месяцы им приходилось менять убежища! В самое первое время это, при всей опасности, чем-то, пусть и отдаленно, но напоминало игру. Однако чем дальше, тем больше это походило на гонки со смертью. Сейчас хотя бы постоянное чувство смертельной опасности и близкой гибели оставят их и снова придет ощущение игры. А усталость? Немцы устали не меньше. Столько времени совершенно безрезультатных поисков — это с кого угодно спесь собьет и пыл умерит. Еще немного, и группа «Ласточка» будет готова к переходу в Швецию. Надо, конечно, набраться терпения, пройдет еще недели две-три, но пока что они восстановят хотя бы радиосвязь.
Когда они в первый раз вышли в эфир, их сигналы поймали сразу шесть пеленгаторов. Господа из оперативного штаба в Конгсберге вздохнули с облегчением: кольцо оказалось прочным, бандиты не улизнули. Теперь им не уйти. По радио было отдано несколько коротких приказов. Со всех сторон к точно зафиксированному месту двинулись группы егерей и специальные команды по борьбе с диверсантами.
Хаммерен выбрал это место для первой радиопередачи с особым расчетом. Главные силы немцев, которые запеленговали их, помчатся на грузовиках по отличному Хаукельскому шоссе, у поворота наверняка остановятся и начнут продвигаться в южном направлении. Поэтому группа, свернув рацию, быстрым маршем начала спускаться к шоссе с севера. Их расчет оправдался. Проделав две трети пути, они увидели команды егерей, спешивших им навстречу. Спрятавшись в одной из расщелин, они пропустили немцев мимо себя и продолжили спуск до Бораэльва, переправились через него и полчаса спустя нашли вполне сносную хижину.
Тор Нильсен первым вызвался в дозор. Ему не спалось. В каких-то десяти километрах отсюда — Хаукелисетер, его родная деревня. Отец, наверное, уже встал, пошел в хлев. Конечно, и мать с отцом, как и все в деревне, знали, из-за чего здесь скопилось столько немецких войск, и всем сердцем сочувствовали гонимым, не догадываясь, что среди них Тор, их старший сын.
В свете занимающегося дня лейтенант до рези в глазах вглядывался туда, где просыпалась его родная деревня. Ему вспомнилось, что в детстве он ни о чем так не мечтал, как вырваться однажды из этой глуши. Он мечтал о теплых морях и зеленых континентах — а теперь вот стоит здесь, и нет у него желания более жгучего, чем совершить небольшую, часа на два, прогулку, дабы переступить порог широкого приземист