Бурмейстер ощутил, как болезненно сжался его желудок.
— Жду вашего подробного доклада, — сказал он Кайзеру и отвернулся.
Когда он возвращался к саням, у него было такое чувство, будто все видят, что он с трудом переставляет ноги.
Женская интуиция подсказала Лауре, что рядом с ней сел совсем не тот Бурмейстер, который всего несколько минут назад воспламенил ее. Он передал вожжи Лауре. Между ними словно встала ледяная решетка.
— Неприятности?.. — спросила она участливо, вложив в этот вопрос все тепло, на которое была способна.
— Чушь! — грубо оборвал ее Бурмейстер.
Лаура Паульссон откинулась на подлокотник. Ее начала колотить мелкая, противная дрожь. Она унизилась, она уже была готова на что угодно, она совершила неслыханный в их кругах поступок… Сколь это низко, постыдно. Поделом же ей!
Комиссар Кайзер вошел в кабинет Бурмейстера с видом человека, только что пообедавшего наедине с королем. Упав в кожаное кресло, он — победитель, да что там — триумфатор! — закурил сигару и пророкотал:
— Да, да, мой дорогой, каждый может ошибиться!
Это прозвучало так — и комендант все правильно понял, — как если бы он сказал: «Бурмейстер, ты паршивая, глупая свинья!»
— Зато теперь мы схватили этих мерзавцев, всех до единого! — продолжал Кайзер. Бурмейстер же должен был истолковать его слова так: «А тебе, голубчик, и пальцем против нас не шевельнуть». Но самообладания он не потерял: пока что комендант города — он!
— К делу! Несомненно, имело место убийство…
— Как вы угадали? — ухмыльнулся Кайзер.
— …И однако: кто же убийца?
— Если уж вы задаете столь глубокомысленные вопросы, вы, господин обер-лейтенант, сумеете на них и ответить?
Бурмейстер покусывал губу. Сукин ты кот, Кайзер!
— Будучи комендантом города, я вправе задать вам такой вопрос, господин комиссар! — проговорил он ледяным тоном.
— Не слишком ли поздно? Эрлинг Лунде убит больше года назад. Не разорви один из упавших камней мешка, в котором лежали он да дюжина кирпичей, этот вопрос не возник бы до Страшного суда.
Бурмейстер промолчал.
— Да, о британском агенте Лунде никто не вспомнил бы, — безжалостно продолжал Кайзер.
Бурмейстер и тут промолчал.
— Но согласны вы со мной хотя бы в том, что убийца — или убийцы — находится в Рьюкане?
— И как же вы собираетесь их найти?
— Избивать, снимать с них кожу живьем — лучший из всех известных способов расследования.
— Но, мой дорогой, в Нюрнберге любят повторять пословицу: «Пока не поймаешь — не повесишь!»
— Я родом из Ганновера. И кого надо схвачу сразу.
— Кого, например? — удивился Бурмейстер.
— Этого профсоюзного босса и бургомистра. Это был либо один из них, либо они оба. Через три дня, когда их родная мать не узнает, они нам все скажут. Можете на меня положиться, господин комендант.
Бургомистр! Кайзер сразу обнаружил болевую точку. Если бургомистр хоть в чем-нибудь повинен, арест Паульссона для него — начало неминуемого конца. «Выгнать его, выгнать ко всем чертям, да поживее!» — Детлеф как бы вновь услышал слова генерала. Он Паульссона не выгнал.
Отказ от выполнения приказа во имя убийцы и врага рейха! Трибунал, не меньше!
Комендант достал из шкафа бутылку коньяка, разлил его по рюмкам и поднял свою со словами:
— Следует хорошенько все обдумать! М-да, бургомистр. Видите ли, в масштабах Рьюкана бургомистр — большой человек. А большие люди грязной работой не занимаются. Одному шепнешь, другому намекнешь — а кто-то сам вызовется. Но шепоток и намеки к делу не пришьешь. Это-то нам известно. Профсоюзный лидер… что же, может быть, вы и правы, но бургомистр — нет, не знаю, не знаю. Не истолкуйте меня превратно, Кайзер. Плевать я хотел на бургомистра. Дело не в личности, дело в принципе, понимаете? Но я думаю не только о сегодняшнем дне. В такие времена все просто обязаны постараться заглянуть в будущее. Рано или поздно войне конец. Непременно потребуются какие-то условия для всеобщего примирения. А основой для примирения всегда были и будут право и законность. Ну да, была война, в жестокости не было недостатка, но — соблюдалась справедливость. Я не стану умалчивать ни о чем, вплоть до личных интересов. В конце концов после войны каждый будет сам себе искать место под солнцем. Возможно, вам приходилось слышать о такой фирме: «Карл Фридрих Христиан Бурмейстер»? Солидная фирма со связями во всем мире. Норвежской древесиной мы торгуем вот уже полтора века. Чем не занятие для вас, Кайзер? Норвежский вы знаете, страну и людей — тоже. Ну, это между прочим. Теперь я вас спрашиваю: кто из норвежцев станет продавать мне древесину, если у меня будут руки в крови их земляков? Вы видите, я с вами откровенен, согласитесь, дружище, я предельно откровенен. Как-никак, мне известно, с кем я говорю.
Кайзер дал коменданту выговориться, ни разу его не прервав. Мысленно же он переводил этот монолог на тот немецкий язык, который не скрывал их изначального смысла. Получилось примерно вот что: «Я, Бурмейстер, наложил в штаны. Я выдумал эту версию об Интеллидженс сервис, чтобы избавиться от Книппинга. А поэтому скрыл убийство хирдовца. Я, Бурмейстер, не снял бургомистра, хотя получил такой приказ. Я, Бурмейстер, не верю в конечную победу и не хочу в случае чего предстать перед трибуналом в качестве военного преступника. Сейчас я в твоих руках, Кайзер, и трепещу от страха, но среди моих козырей есть такой, как мой папаша. Ты, Кайзер, никто, ничто и ничем не обладаешь. Кем будет после поражения гестаповец? Чего он только не отдаст, лишь бы заполучить приличное место. Мертвый бургомистр тебя не накормит».
«Все это так, — подумал Кайзер. — Но не пришлось бы мне однажды, оказавшись в некой приемной, услышать от секретарши: «Шеф просит его извинить, срочные дела…»
Он с важным видом покачал головой.
— Что-то там не сходится в том, что вы наговорили, но насчет деловых связей вы правы. После нашей победы! Да, вы во многом правы — и даже очень!.. Дерево! Как города-то будут выглядеть! Сколько материала потребуется, чтобы их восстановить! А к дереву я всегда питал слабость. Да… Но всего лишь как служащий?.. Вдруг в один ненастный день шефу мой нос не понравится?.. Компаньон — это уже предмет разговора. Как знать, может, я и скопил кое-что про черный день…
«Как гора с плеч», — с облегчением подумал Бурмейстер.
— Сколько же? — торопливо спросил он.
— Сто тысяч.
— Черт побери! Вот как! Это солидный вклад, это меняет дело!
Кайзер закатил глаза.
— Конечно, таких денег у меня нет, но вдруг мне кто-нибудь поможет, а?
Бурмейстер понял.
— Сколько же? — повторил он.
Кайзер взглянул на него с удивлением.
— Я ведь сказал: сто тысяч. Разумеется, как вам будет угодно. Я, со своей стороны, три-четыре дня дам делу отлежаться. И все обдумаю. Чего и вам желаю.
Вскоре после того, как двое гестаповцев увели Арне Бё, об этом стало известно на всем комбинате. Во всех цехах и мастерских люди собирались и перешептывались. То тут, то там произносилось слово «забастовка». Собрался профсоюзный комитет.
— Если бастовать — то всем. Или никому, — сказал Сверре Герхардсен. — Если на нашу сторону не встанут все, без кого они действительно не смогут обойтись — инженеры, конструкторы и мастера, — они свалят нас, как подгнившие деревья.
Решили посоветоваться с начальством. Но не с директором Йомаром Ларсеном, этим трусом, который ползает перед немцами на четвереньках.
Главный инженер Паульссон испугался не на шутку. Арне Бё! Йенс! Кто следующий? И что все это значит? Он разделял беспокойство рабочих, но то, о чем они говорили, средство крайнее, и прибегнуть к нему можно только с отчаяния. Критическое положение на фронте не позволяло немцам отнестись к забастовке на «Норск гидро» как к пустяку. Они поставят к стенке весь коллектив, расстреляют одного, другого, третьего, всякий раз повторяя вопрос: «А теперь приступите к работе?» Все разойдутся по своим местам, едва немцы повторят свой вопрос в пятый или шестой раз.
— Прошу вас, друзья, никаких поспешных, необдуманных шагов. Сохраняйте спокойствие. До завтрашнего утра я постараюсь выяснить, что можно сделать, — проговорил Эйнар чуть ли не с мольбой в голосе.
Герхардсен хотел было возразить: утром может быть поздно. Но, взглянув на своих коллег, встревоженных и озабоченных, промолчал.
Эйнар Паульссон бросил в кабинете все как есть и поспешил домой. Жену он застал очень расстроенной, чему весьма удивился, узнав, что о происшествии на «Норск гидро» ей ничего не известно. Странное дело: ему почудилось, будто ее настроение исправилось, когда она услышала его подробный рассказ. Нет, не может этого быть, просто он возбужден и бог весть что придумывает.
Безотчетное чувство не обмануло ни о чем не догадывающегося Эйнара; Лаура действительно вздохнула с облегчением: если все действительно так, Бурмейстера можно понять.
— Тебе придется позвонить коменданту. Немедленно, — сказал Эйнар.
— Нет.
Паульссон обескураженно взглянул на жену. Что происходит?
— Звонить я не стану. Если Йенс невиновен, это выяснится. И если он невиновен, — подчеркнула она, — его освободят.
— Они убьют его, станут они выяснять, кто виновен, а кто нет, — рявкнул Эйнар.
— Что за тон? — холодно спросила Лаура.
— Ты позвонишь или нет?
— Нет!
Эйнар Паульссон снял трубку сам. Откатывающийся телефонный диск как бы нашептывал ему: «С Лаурой — все! Навсегда! Все!»
Детлеф Бурмейстер торопился. В штабе дивизии поверили его выдумке о «неотложных семейных обстоятельствах» и дали отпуск на четыре дня. Так что задержка любого характера была для него помехой. И все-таки трубку он снял. Может быть, инженер именно тот человек, который ему нужен. Перебив Эйнара, объяснения которого были бессвязными и маловразумительными, сказал:
— Я знаю, все знаю, господин Паульссон. Не сомневайтесь, все будет рассмотрено в законном порядке. Извините, я очень тороплюсь, не тревожьтесь.