— Но что плохого в том, что вы поговорили со Спрингером и со мной?
— Вероятно, дело не столько в этом, сколько в том, что я проявил некоторую бестактность, когда вышел из-за стола и не стал слушать разглагольствований Шэдде.
Грэйси покачал головой.
— Мне бы не хотелось говорить об этом, но, видимо, придется, — хмурясь, заговорил он. — Уже несколько недель наш командир ведет себя более чем странно. Да вот сегодняшний случай. Он вскипел только потому, что кто-то засмеялся над Пурдо, когда тот упал, и приказал всем оставаться на своих постах… С ним что-то происходит, он явно чем-то расстроен… Ну, столкновение со шведом и все такое… А в том, что мы с вами дружим, я не вижу никакого преступления.
— Дело тут, с его точки зрения, серьезнее, — снова смущенно улыбнувшись, ответил Саймингтон. — Нам с вами это кажется невероятным, но наш командир полагает, что мы дружим по другой причине, а фотографией интересуемся лишь для отвода глаз.
— Для отвода глаз? — удивился Грэйси. — Я что-то не совсем понимаю.
Саймингтон рассказал Грэйси все, что ему сообщил Каван о подозрениях Шэдде.
Вернувшись к себе в каюту, Шэдде вызвал вестового.
— Передай первому, что я хочу его видеть.
— Есть, сэр.
Вестовой осторожно закрыл за собой дверь. Он заранее посочувствовал Кавану, увидев, что командир взвинчен до предела.
Шэдде искал что-то в шкафчике, когда в каюту вошел Каван.
— Вызывали, сэр?
— Да. Закройте дверь.
Избегая пристального взгляда Шэдде, Каван смотрел куда-то поверх его головы.
— Отличная работенка, ничего не скажешь, а? — саркастически спросил Шэдде после тягостной паузы. — Прямо как в классической оперетте.
Каван промолчал, понимая, что бесполезно разговаривать с Шэдде, когда он в таком состоянии.
— Мы уже так опустились, что я не могу провести учебную боевую тревогу на корабле без того, чтобы это не рассматривалось как пустая забава, — раздраженно продолжал Шэдде. — Матросня сталкивается друг с другом, старшины, как клоуны, валятся с ног под смех благодарных зрителей, которым все кажется ужасно смешным. Им становится весело при одной мысли, что командир задумал учебную торпедную атаку. Меня только удивляет, как это вы не лопнули от смеха!
Упорное молчание Кавана лишь подливало масла в огонь.
— Вчера я уже говорил, что я думаю о состоянии дисциплины на моем корабле. Теперь вы сами убедились, что я ничуть не преувеличивал. Дисциплина на лодке не просто плоха, ее вообще нет. Как, по-вашему, поведут себя эти, с позволения сказать, моряки, во время настоящей боевой тревоги? Что же вы молчите, первый помощник? Предполагается, что вы тоже командир. Скажите же что-нибудь, не стойте истуканом!
«Он пытается во что бы то ни стало вывести меня из терпения, — думал Каван. — Хочет, чтобы я начал возражать ему, и тогда он припишет мне все, что ему заблагорассудится. Не может быть, чтобы все это только из-за того, что Пурдо поскользнулся и упал, а кто-то рассмеялся. Нет, он нарочно взвинчивает себя для какой-то определенной цели». Побледнев от возмущения и унижения, Каван закусил губу, чтобы сдержаться.
Шэдде принялся метаться из угла в угол. «Вот уж действительно — зверь в клетке», — мелькнуло у Кавана.
— Для срочного погружения, — снова заговорил Шэдде, искоса посматривая на Кавана, — нам потребовалось сорок девять секунд. Сорок девять! Вы когда-нибудь слышали, чтобы современной лодке потребовалось сорок девять секунд на срочное погружение? — Шэдде на минуту остановился перед Каваном. — А шум и болтовня после объявления тревоги? Экипаж вел себя как на базаре. Но и это еще не все. В самый разгар атаки какой-то идиотский смех! Нет, вы только подумайте — в разгар атаки! Боже, и это на корабле, которым командую я! — И он снова забегал по каюте.
Шэдде преувеличивал, и Каван знал это. Погружение было произведено не за сорок девять секунд, а гораздо быстрее, учебная тревога прошла вполне нормально, если не считать того, что падение Пурдо вызвало легкий смешок. Ну и что страшного? Да и вообще не произошло ничего такого, что могло бы хоть в какой-то мере оправдать поведение Шэдде. Однако возражать ему Каван не стал, он лишь сдержанно произнес:
— Хорошо, сэр. Я попытаюсь выяснить, кто смеялся.
— Попытаетесь?! — взорвался Шэдде. — Вы, очевидно, хотели сказать — найдете? Если что-либо похожее повторится еще раз… — Он умолк, словно подыскивая нужные слова, и после некоторой паузы продолжал: — Впредь до моего распоряжения операторы останутся на своих постах и таким образом получат возможность основательно подумать над тем, что служат на боевом корабле, а не играют в бирюльки.
— У вас все, сэр?
— Все. Можете идти.
«Почему этот болван, считающийся моим первым помощником, не смотрит мне в лицо?» — подумал Шэдде. Он круто повернулся и вновь стал расхаживать по каюте.
Из-за большой осадки «Возмездие» не могла подойти к Копенгагену с юга, через Зунд. Шэдде приказал идти в обход, с запада, через пролив Большой Бельт, где курс пролегал на глубинах не менее 125 футов, хотя это и удлиняло маршрут почти на 220 морских миль.
ГЛАВА СЕДЬМАЯ
Утром «Возмездие», погрузившись на глубину сто футов и делая двадцать узлов, продолжала держать курс на юго-запад.
В десять часов Шэдде разрешил операторам центрального поста смениться, а остальным членам экипажа приказал нести вахту по расписанию, обычному для плавания в подводном положении.
В десять тридцать Кайль предстал перед командиром.
Несколько раньше Шэдде осведомился у Баддингтона, насколько серьезны данные о соучастии Кайля в попытке совершить диверсию.
— Таких данных у меня нет, сэр, — сухо ответил Баддингтон.
Шэдде нахмурился, но Баддингтон, откашлявшись, продолжал тем же тоном:
— Собственно, что вообще имеется против Кайля? Одни сплетни и намеки. Говорят, что он был одним из трех моряков, ремонтировавших рулевое управление накануне дня отплытия; говорят (это утверждает Шепард), что он забияка; говорят, что держится он особняком и что его не любят товарищи; говорят, что он якобы кому-то сказал о своем намерении расправиться с Шепардом, который будто бы придирается к нему. Говорят, говорят, говорят…
— Вы совсем недавно на борту, а уже успели узнать так много, — заметил Шэдде, и Баддингтон так и не понял, насмешка это или комплимент. — Но ведь есть и другие данные, и вам следовало бы иметь их в виду. Кайль — механик и имеет свободный доступ в рулевое отделение. В предыдущих случаях все неполадки возникали именно в машинном отделении, где мог бывать Кайль.
— Совершенно верно, — вежливо согласился Баддингтон. — Однако то же самое, сэр, можно сказать еще о сорока-пятидесяти других членах экипажа вашей лодки.
— Кроме того, — пропуская его слова мимо ушей, продолжал Шэдде, — Кайль ушел в самовольную отлучку как раз в то время, когда отказало рулевое управление.
— Но это можно истолковать и как доказательство его непричастности к неполадкам.
— Что вы хотите сказать? — удивленно взглянул к а него Шэдде.
— Пока больше ничего.
— Мне кажется, мистер Баддингтон, — пожал плечами Шэдде, — мне кажется, что вы не правы. Впрочем, поживем — увидим. Но если виновен не Кайль, кого же вы подозреваете?
— Видите ли, сэр, я не детектив, а только следователь разведывательного управления адмиралтейства. Моя задача — наблюдать, собирать, взвешивать и расследовать конкретные факты. Только так и можно решить ту или иную подобную проблему.
— Но вот этой-то проблемы вы пока и не решили.
— Мне, очевидно, следовало сказать: «Только так и можно пытаться решить ту или иную подобную проблему». Кстати, бывает и так, что у меня ничего не получается.
Шэдде поднялся и холодно посмотрел на Баддингтона.
— Меня это вовсе не удивляет. Вы не откажетесь выслушать одно предложение?
— Пожалуйста.
— Найдите владельца лоскута серого шелка, и вы найдете виновного.
— Возможно, возможно… — рассеянно ответил Баддингтон.
Возвратившись в центральный пост, где должен был разбираться поступок Кайля, Шэдде остановился у стола. Позади и сбоку от него стояли его первый помощник, главмех, врач и Аллистэр, несший вахту в тот час, когда Фэррел доставил Кайля на борт.
Боцман привел Кайля.
— Снять головной убор! — приказал он.
Кайль повиновался.
Шэдде искоса бросил взгляд на его бледное, осунувшееся лицо с искоркой вызова, мелькавшей в темных глазах. На виске моряка белел большой кусок пластыря, а кожа с выстриженными чуть выше виска волосами была обильно смазана йодом. Кайль выглядел несчастным и приниженным.
По знаку Шэдде боцман начал громко читать по бумажке выдвинутые против Кайля обвинения. Читал он четко, отрывисто, с частыми паузами, словно стрелял из пулемета короткими очередями:
— Эрнест Кайль, механик первого класса. Обвиняется: первое — в нарушении дисциплины во время стоянки лодки в Стокгольме, где он самовольно оставался на берегу с 24 часов 7-го до 17 часов 35 минут 8 мая, в результате чего отстал от корабля. — Боцман сердито взглянул на Кайля, со свистом втянул воздух и продолжал: — Второе — находясь на берегу, Кайль напился и в состоянии сильного опьянения нарушил нормы поведения. Был арестован шведской полицией, которая передала его начальнику патруля старшине Фэррелу в 17.35 8 мая».
Затем дали показания Аллистэр и Фэррел, а врач О’Ши сообщил о телесных повреждениях, обнаруженных при осмотре Кайля. Шэдде все это время стоял, широко расставив ноги, засунув руки в карманы и буравя Кайля злым взглядом.
— Ну, Кайль, что вы можете сказать? — спросил он, когда О’Ши закончил.
Моряк отвел глаза в сторону.
— Я жду, Кайль.
— Бесполезно, сэр. Все равно вы не поверите. Мне вообще никто не верит.
— Я выслушаю вас и сам решу, верить вам или нет. Говорите, я слушаю.
Кайль коротко рассказал, что произошло с ним на берегу, умолчав, однако, о некоторых подробностях своего пребывания в квартире Ингрид. Закончив, он уставился в какую-то воображаемую точку над левым плечом Шэдде. Тот по-прежнему не спускал с Кайля пристального взгляда.