Ася стояла перед ним тоненькая, прямая и серьезная.
Гай смотрел Ревскому в глаза.
— Я понял, — печально сказал Ревский. — Если я отвечу «нет», то что? Ты заявишь мне, что в таком случае и ты остаешься на берегу. Так?
— Ага! — весело согласился Гай.
— А я до четырнадцати ноль-ноль отвечаю за тебя головой и, естественно, оставить не могу. Пользуясь этим обстоятельством, ты меня вынуждаешь идти на уступки и зарабатывать себе новые неприятности. Это недостойный прием. Единственно, что тебя оправдывает, это некоторое благородство цели…
— Значит, можно?! — возликовал Гай.
— Но мадемуазель Ася должна иметь в виду, что обратный катер будет лишь в обед.
— Это ничего, — сказала Ася.
Когда шли на катере к барку, Гай успел рассказать Асе про «Летающих „П“», а затем о мореплавателе Крузенштерне, о рукописи Курганова и о капитан-лейтенанте Алабышеве. Наверно, не очень толково он рассказывал, сбивчиво, но Ася не перебивала. Гаю нравилось, как она слушает, и вообще он был счастлив, что случилась такая встреча и что они вместе едут на «Крузенштерн». С запоздалым испугом он думал, что могли ведь и не встретиться. Но испуг быстро проходил, и оставалось только радостное возбуждение. И он говорил, говорил — бестолково, но весело.
А Ревский, сидевший неподалеку, вдруг сказал:
— Прямо роман.
— Это вы о чем? — подозрительно спросил Гай.
— Это я о пропавшей рукописи. Вчера, когда Толик рассказывал, я как-то не особенно вник. А сейчас…
Полдня промелькнули в пестроте, солнце, суете съемок и путешествии по громадному барку. Гай смело «совался, куда только можно», и таскал за собой Асю. И везде их встречали по-хорошему. И он почти не выпускал Асину руку…
В половине второго киношно-пиратская компания погрузилась на катер и отправилась обедать. На пирсе Гай увидел Толика.
— Толик, это Ася… Ну, как погулял?
Толик щелкнул его по носу.
Подошел Ревский.
— Толик! Такое дело. Хочешь выступить в роли миротворца крупного масштаба?
— С Гаем поссорились? — испугался Толик.
— Бог с тобой! Дело в другом. Ты заметил, наверно, что наши отношения с моряками несколько шероховаты. А?
— Еще бы…
— Вообще-то моряков понять можно. График, рейсы, курсанты, а тут еще на их головы свалилось кино…
— Шурик, я-то при чем?
— Выступи перед курсантами с лекцией, а? Мы проведем это как мероприятие, организованное киногруппой. Умаслим Ауниньша, отвечающего за воспитательную работу…
— Шурик, ты рехнулся?
— Да нет, ты меня послушай…
— Вы — артисты. Почему вам самим не выступить?
— Да мы уже всем там глаза намозолили. А твоя лекция…
— О, Аллах! Какая моя лекция?
— О Крузенштерне, о той рукописи. Понимаешь, это связано с названием судна, с историей. Это для курсантов было бы самое подходящее… Толик! Две студии — «Молдова» и «Ленфильм» — поставят тебе на своей территории гипсовые бюсты.
— Иди ты…
— Мраморные… Бронзовые, черт побери!
— Шурик, ты за эти годы поглупел. Я тебе кто? Лектор общества «Знание»? Я понятия не имею, как выступают перед людьми!
Ревский наклонил набок курчавую голову.
— Он «не имеет»… На всяких симпозиумах выступать может, на конгрессе в Монако (знаю, знаю!) сумел. А здесь, видите ли…
— Там я о деле говорил. О своей работе. К тому же у меня текст был читаный-перечитаный и многократно утвержденный, если хочешь знать. Я готовился месяц!
— Здесь тоже подготовишься. У тебя целых два дня.
Лекция под грот-марселем
Вечер был темный, теплый и тихий. На барке, посреди бухты, слышно было, как трещат на берегу цикады.
На нижнем марса-рее второй грот-мачты распустили парус. Два прожектора уперлись в него широкими лучами. Марсель сделался похож на громадный киноэкран и отразил на палубу мягкий свет.
Между грот-мачтами, на верхней палубе, которую здесь называли спардеком, собралось человек сто пятьдесят. В основном курсанты, но были и актеры, и матросы, и штурманы. Большинство сели прямо на доски, кое-кто устроился на планшире ограждения, а иные — даже на спасательных шлюпках.
Ася и Гай примостились на поручнях, где начинался ходовой мостик. Рядом уселись Иза и Ревский. Толик вышел к нактоузу главного компаса. Перед этим он сказал Ревскому:
— Ну, Шурочка, втравил в историю… Я тебе припомню.
— Держитесь, юноша, — ответствовал Ревский. — Вспомните концерт в саду на Ямской. Там было страшнее.
— А что за концерт? — сунулся Гай.
— Будущий исследователь океанов читал там свои стихи.
— Про Крузенштерна?
— А! Ты знаешь… Ну вот, будем считать, что сейчас продолжение той же программы. — Шурик говорил шутливо, но, кажется, тоже волновался.
Выступление начал не Толик, а Станислав Янович:
— Товарищи, я хочу представить нашего гостя. Это инженер-конструктор Анатолий Сергеевич Нечаев. Кандидат технических наук. Специалист по аппаратам для глубоководных исследований. Он здесь, в этом городе, в связи с испытаниями новой техники… Анатолий Сергеевич — руководитель группы, которая ведет испытания. Как мне объясняли… — Ауниньш глянул на Толика, — в научном мире такое явление — почти уникальное. Это все равно что вы видели бы перед собой тридцатилетнего адмирала… — Он заметил движение Толика и торопливо сказал: — Но речь не об этом. О своей работе Анатолий Сергеевич расскажет в другой раз. Сегодня мы попросили товарища Нечаева рассказать о Крузенштерне. О знаменитом адмирале, чье имя носит наше учебно-парусное судно. Анатолий Сергеевич с детства интересовался биографией мореплавателя и знает много интересного… — Толик опять сделал нетерпеливое движение, и Ауниньш быстро закончил: — Впрочем, слово нашему гостю!
Все зааплодировали, и Толик, съежив плечи, дождался, когда стихнут хлопки. Потом кашлянул и сказал негромко:
— Тут определенная путаница…
— Погромче, пожалуйста! — сразу крикнули с дальней шлюпки.
Толик оглядел всех, кто сидел близко и поодаль. И вдруг заговорил уже иначе — звучно и слегка сердито:
— Видимо, придется начать с разбора путаницы!.. Станислав Янович сравнил меня с адмиралом. Это не так. Если сравнивать научные чины с военными, должность моя не больше, чем капитанская. И далеко не первого ранга… Впрочем, Иван Федорович Крузенштерн, когда совершал кругосветное плавание, тоже был не адмиралом, а капитан-лейтенантом… Нет, я это не для сравнения говорю, а так, для связи, что ли. Чтобы перейти к Крузенштерну…
Но тут опять недоразумение. Получилось, что я вроде бы какой-то исследователь биографии мореплавателя. Ничего подобного. Конечно, я интересовался, читал, но многого не знаю до сих пор… Вот, например, известно, что Крузенштерн, когда его назначили начальником экспедиции, вовсе этому не радовался. Потому что недавно женился и жена ждала ребенка. Про это во многих книжках написано. А дальше о его семейных делах — никаких сведений… Неожиданно наткнулся я у Жюля Верна: он в своем трехтомном труде «Открытие земли» описывает плавание Отто Коцебу на шлюпе «Предприятие» и сообщает, что с ним шел старший сын Крузенштерна. Откопал я эту книгу (она почти полтора века назад выпущена), в ней список участников экспедиции, но никакого Крузенштерна в списке нет. Есть Головнин — видимо, сын другого знаменитого капитана. Скорее всего, Жюль Верн перепутал…
Да, но, кажется, я начал не с того. Начать, пожалуй, надо с города. С Севастополя… У меня с Севастополем связано в жизни очень многое. В августе сорок второго здесь погиб мой отец, ротный политрук Нечаев. Приморская армия тогда из последних сил отбивалась от немцев на Херсонесском полуострове. Рота должна была идти в контратаку, в это время в одном взводе убило командира. Говорят, командир роты попросил политрука заменить взводного. Ну, отец побежал к тому взводу через открытую площадку, а ему под ноги — мина… Вот такая история. Обычная для той войны и для Севастопольской обороны…
Толик замолчал, было слышно, как дышат люди, жужжат прожекторы и стучит движок рейсового катера. Толик сказал:
— Конечно, отец мог погибнуть и в другом месте, война есть война. Но такая уж судьба. А потом пришлось приехать сюда мне… Но меня привязала к Севастополю не только память об отце и работа. Еще и Крузенштерн, хотя он никогда не бывал здесь. То есть не сам Крузенштерн, а повесть о нем… В общем, так. В сорок восьмом году в городке Новотуринске жил-был человек…
И дальше Толик стал рассказывать то, что Гай уже знал: о Курганове, о Российско-Американской компании, о Крузенштерне и Резанове. О Головачеве. Об истории с машинкой. Гай слушал уже не очень внимательно. То есть слушал, но и кругом смотрел — вбирал в себя этот вечер: смутно-черные громады мачт, уходящие к звездам; огоньки на берегах; светящиеся складки грот-марселя; доносящееся с мыса Голландия цвирканье цикад, ровные шумы рейда, запах морской соли и палубных досок. Дыхание Аси… И голос Толика был частью этого всего.
Гай встряхнулся и стал слушать внимательней, когда из заднего ряда сидящих поднялся высокий курсант.
— Скажите, — ломким и дерзким голосом начал он, — а зачем все это надо было писать? Про историю с Головачевым, про ссоры? Какое это имеет значение?
— Значение — для кого? — напряженно спросил Толик.
— Вообще! Для всех нас! Мы знаем, что Крузенштерн и Лисянский обошли вокруг света, первые из русских. Это важно. А не все ли равно, что там у них было, какие подробности жизни?
Гай опять услышал в тишине жужжанье прожекторов.
Толик отчетливо и неторопливо сказал:
— Иногда бывает невозможно на один короткий вопрос дать столь же лаконичный и однозначный ответ…
— Ага! Одному дураку иногда сто мудрецов не ответят! — донесся со шлюпки веселый, совсем мальчишечий голос.
— Нет, — сказал Толик, — я не хотел никого обидеть. Вопрос действительно сложный… Зачем об этом писать?.. Зачем нам вообще детали прошлой жизни? Сразу и не скажешь. Ну, наверно, для того, чтобы знать всю правду. Чтобы знать не только