— Воображаю, как это выглядело со стороны.
Гай вспомнил, что выглядело это страшно. И сказать не посмел. Сказал другое:
— Зато ты единственный…
— Что — единственный?
— Ну… ты только не сердись… Помнишь, ты говорил?
— Не помню… Про что?
— Когда такое… Никто не знает, что человек думает в последние секунды… Ты теперь знаешь.
Гай даже зажмурился, ожидая чего угодно. Однако не жалел о своих словах. Не сказать этого он почему-то не мог.
Толик не ответил. Гай покосился на него. Толик растерянно улыбался. Потом сказал удивленно:
— А я ни о чем не думал.
Гай опасливо и недоверчиво молчал.
— Нет, думал… — тихо проговорил Толик. — Вспомнил… Думал, скорей бы… Да, а потом еще: что же с этим дураком, с Гаем, теперь будет? В самом деле…
Гай втянул голову.
— Но никакая «вся жизнь» перед глазами не проносилась, — словно неторопливо размышляя вслух, сообщил Толик. — Вот еще что. Подумал: Тасманов же не знает, куда я положил коричневую папку с последней документацией… А! Потом вот что: черт, как обидно — перед самыми испытаниями…
— А говоришь «ни о чем», — вздохнул Гай.
— Хм… А в самом деле, как много, оказывается, можно подумать… за такое время.
…Тех секунд — с тишиной и растерянностью — было две или три. А потом Гай со слезами тряс Толика за плечо, тянул за рубашку, и тот медленно, с непонимающим лицом встал на колени. Потом вскочил…
Лучше не вспоминать…
А как — не вспоминать?
Толик сказал, будто сам себе:
— Потом еще мысль: значит, судьба…
— Почему? — прошептал Гай.
— «Почему»… Отец — здесь. И про Алабышева сколько раз читал и думал… Все одно к одному… И забыл, дурак, простую истину: история повторяется дважды — сперва как трагедия, потом как фарс. Как пародия то есть…
— Что? — робко переспросил Гай.
— Это еще Маркс сказал…
— Не про тебя ведь он сказал, — буркнул Гай.
— Нет, но это, видимо, общая формула. Применима и к государствам, и к отдельным людям… Вообще-то он это про Наполеонов сказал. Один был великий, а другой пыжился и подражал ему. И кличка была Маленький. Хотя ростом он удался не в пример первому Бонапарту… Кстати, это он послал армию под Севастополь.
Гай с минуту шел молча, сердито размышлял о «великом» и «маленьком» Наполеонах. О битве под Бородино и о севастопольских бастионах. Наконец сумрачно возразил:
— Великого мы прогнали с треском. А Маленький-то… все-таки французы взяли тогда Малахов курган…
— Мало ли что… Наполеон Первый тоже сперва Москву взял. Важны не отдельные военные эпизоды, а вообще… Ты что, с Марксом решил поспорить?
— Не с ним, а с тобой… Ты же все сделал правильно, ты не знал… Зато теперь знаешь.
— Ты очень понятно изъясняешься: «Не знал, знаешь…»
Тихо, но упрямо Гай сказал:
— Ты знаешь, что можешь такое… если надо…
Толик посмотрел удивленно. Потом усмехнулся:
— Вряд ли… Наверно, каждый раз человек это решает заново… И послушай, дорогой, хватит об этом, а? Если без конца переживать, рехнуться можно. А у меня завтра дел — во! — Он ладонью провел над макушкой.
— Ладно, — неуверенно сказал Гай.
— И не терзайся, как старый грешник пред вратами ада. Мы оба хороши… Если хочешь знать, я тебе даже благодарен.
Это была, кажется, неправда. Но Гай обрадовался такой неправде — понял, что Толик опять прощает и жалеет его.
— Почему благодарен?
— Раз ты мне такое устроил… Я будто смерть обманул. Значит, буду теперь жить до ста лет.
— Да? — повеселел Гай.
— Да.
— Ну, смотри!
— Ну, смотрю…
Обратный билет
Через четыре часа Гай сидел в ровно гудящем самолете. В темном иллюминаторе слабо светился серебристый край крыла. По нему равномерно пролетали отблески рубиновых сигнальных вспышек. Рядом с Гаем посапывал сосед — лысоватый добродушный инженер, которого Толик попросил в аэропорту «присмотреть за братцем». Ровно светились плафоны, бесшумно и с улыбкой двигалась между креслами стюардесса… Раньше, когда приходилось лететь, у Гая порой вертелась боязливая мысль: «Не случилось бы чего с самолетом…» Но сейчас было так уютно, что Гай чувствовал себя полностью спокойным и беззаботным.
Как всегда бывает в середине дороги, мысли ходили туда-сюда. То к дому, куда Гай мчался со скоростью звука, то назад — к Севастополю и «Крузенштерну». О доме думалось, конечно, с радостью, о Севастополе — с грустью. Радость была спокойная, потому что дом — это то, чего у Гая впереди будет много. Это — надолго. Печаль тоже была спокойная, потому что Гай знал: все, что было хорошего, с ним останется навсегда. Жить на Острове постоянно нельзя, но вспоминать его можно все время. И как вспомнишь — он словно опять рядом. А грустно — потому что все-таки не совсем рядом. Не перегнешься через каменный забор, не крикнешь в полуоткрытую дверь дома: «Ася!..»
…Асю перед отъездом он так и не увидел. Когда они с Толиком пришли домой, оказалось, что Ася отправилась за братишкой в детский сад. А ждать уже было нельзя. Времени оставалось, только чтобы подхватить чемодан — и на автостанцию.
«А может, и к лучшему», — опять подумал Толик со смесью горечи и облегчения. Он боялся прощания. Догадывался, что оба станут неловко молчать или говорить неважные, ничего не значащие слова. «Может, и к лучшему…»
— Я ей все объясню, — пообещал Толик. — А ты потом напишешь.
— Ага.
На автостанции случилась неприятность. Толик растерянно зашарил по карманам:
— Черт… Этого еще не хватало…
— Что?
— Билеты… — Толик, роняя пятаки, расческу, записную книжку, вывернул карманы.
— Потерял? — испугался Гай.
Толик сердито сопел.
— У тебя дурацкая привычка таскать деньги и документы в карманах штанов, — в сердцах сказал Гай.
— В зубах мне их носить, если я без пиджака?.. Стой здесь.
Толик исчез и появился лишь через десять минут.
— Пошли! Я изловил такси.
— Ура! Это даже лучше!
— Для чего лучше? Для моего бюджета?.. И где я эти билеты посеял, дьявол их разнеси…
— Наверно, там, на улице. Когда платок доставал, — неловко сказал Гай. Он вспомнил, что в тот момент вроде бы вылетели у Толика из кармана какие-то кусочки бумаги или картона. Но тогда до бумажек ли было Гаю!
— Теперь обратно придется пилить на электричке… — проворчал Толик. — Пошли.
— А у тебя что, был и обратный билет на автобус?
— Пошли, пошли…
На полпути к Симферополю спустило колесо (бывает же так — все одно к одному!). И водитель с Толиком, наверно, целый час возились с запаской. В аэропорт они успели «под самую завязку».
Попрощались коротко:
— Привет там всем дома…
— Ага. А ты — Алине привет.
— Ладно. Спасибо.
— Ни пуха ни пера на испытаниях…
— К черту! — И они обнялись.
Защипало в глазах, но Гай храбро улыбнулся. И уже в тамбуре, ведущем на поле, оглянулся еще раз. Увидел Толика в свете желтого плафона. Толик смотрел серьезно. Встал на цыпочки и помахал рукой над головами…
В теплом покое, почти в полудреме, Гай думал, как самолет сядет в среднекамском аэропорту Крылово. Гай побежит навстречу маме, а она, смеясь и целуя его, станет натягивать на него пальто: «Стой, егоза, не крутись. Здесь тебе не Крым». И как он завтра наверняка проспит и в школу не пойдет, тем более что все равно суббота, а начинать все на свете, в том числе и учебу, лучше с понедельника. Но к Юрке он побежит сразу после уроков и узнает у него все новости о школе, о ребятах, о самом Юрке — как он жил тут без Гая целую вечность. И сам расскажет Юрке все-все…
Это «все» ровно побежало перед глазами Гая: «Крузенштерн», съемки, Артиллерийская слободка, Ася, Сержик, баба Ксана, Херсонес, ребята, граната…
Нет, о гранате, наверно, не надо. Канула она в море — и точка. Есть и без нее о чем рассказать. Например, о рукописи Курганова, об Алабышеве, о лекции Толика на вечерней палубе…
Гай, тихо улыбаясь, стал думать о Толике.
«Наверно, сейчас дремлет в электричке… Или нет, не дремлет. Думает про завтра, про отплытие…»
Гай не мог, конечно, знать, что в электричку Толик не попал.
На вокзал Толик приехал, билет купил, но до поезда оставалось полчаса. Толик пошел по вокзальной площади: надеялся купить какой-нибудь журнал, почитать в дороге.
Киоски ярко светились, но все уже были закрыты. Не очень огорчившись, Толик пошел обратно — в проходе между тыльной стороной стоявших в ряд киосков и временным забором, который огораживал не то стройку, не то какую-то ремонтную площадку. Над забором горела в черном небе лампочка.
Толик услышал сзади торопливые шаги, но оглянулся не сразу. Потому что впереди увидел щуплую фигуру в длинном клетчатом пиджаке. Тип в пиджаке ухмылялся. Толик встал спиной к шаткому забору и лишь тогда посмотрел налево. Оттуда подходил смазливый чернявый парень.
«Как в том проходе, — вспомнилось Толику. — Ни туда, ни сюда…»
Он сказал с улыбкой:
— Знакомые все лица. Опять хотите прикурить?
— Да не… — гнусаво ответил белобрысый тип в пиджаке. — Мы же знаем, что не куришь. Поговорить решили. Должок у тебя…
Пробуя левой ступней асфальт — хорошо ли для толчка? — Толик спросил:
— И не лень было следить за мной?
— Да что ты, дядя. Случайная встреча…
— И что теперь «дядя» вам должен? «Кошелек или жизнь»?
— Видели мы твой кошелек в…
— А это видели? — быстро спросил Толик и поднял левую руку, держа пальцы щепоткой — словно хотел что-то посолить в воздухе. У клетчатого типа приоткрылся рот и машинально вскинулась для защиты ладонь. Толик ухватил его за рукав, дернул на себя, ударил гада головой под грудь и кинул его, согнувшегося, через плечо.
Кинул так, чтобы длинное обмякшее тело ударило сзади другого противника.
Наверно, тот все же успел отскочить. А Толика стукнула в щиколотку какая-то деревянная боль. «Неужели вывихнул? Ах ты, черт…» Теперь оставалось развернуться и встретить смазливого сопляка прямым ударом в зубы. Придется мальчику походить к дантисту. Ну, сам винов…