— Так вот, по словам нашего хозяина артефакта, едва расхититель гробницы вошёл в свой дом, как стены затряслись, как во время урагана. Испуганный грабитель поспешил вернуть все кости обратно в пирамиду, только было уже поздно, — нагнал мрачности Игорь.
— Давай угадаю? Призраки приходили и тревожили его покой?
— С тобой неинтересно! — с притворным разочарованием протянул друг, — да, представь себе. Они продолжали то трясти его дом, то протяжно завывать, то ронять на него предметы.
— И чем же всё закончилось?
— Через несколько месяцев такой жизни грабитель упал с лошади в ручей и разбился о камни.
— Хм. Это и был предок нашего шотландца? Так может он только кости отнёс обратно в пирамиду? А этот артефакт дома оставил?
— Подозреваю, именно так и было.
— Да и к тому же…
И тут я принялась кашлять.
— Вер? Может быть, ты лучше домой пойдёшь? — забеспокоился Игорь.
— Нет. Со мной всё нормально. Сейчас пройдёт, — сказала я, доставая ингалятор.
После последней повальной эпидемии я сильно сдала. Мои лёгкие совсем не выдерживали нагрузки. Я с детства болела астмой, и китайская зараза меня чуть было не доконала. Я прошла и искусственную вентиляцию лёгких, и две недели комы, и три месяца в больнице в самый разгар карантина. Но я выкарабкалась. Сама не поняла, каким чудом. Наверно для того, чтобы увидеть этот загадочный артефакт из старой пирамиды эпохи неолита? Я усмехнулась. Наверняка подделка.
— Так, у меня ещё работы много. Я пойду. — продышавшись, сказала я.
— Да, разумеется. Береги себя, Вера.
Мои родители были ювелирами, моя бабушка с дедушкой были ювелирами, а моя прабабушка дружила с Альмой Терезией Пиль. Той самой, что была первой и единственной женщиной, работавшей в ювелирной фирме Фаберже. Альма Пиль была на свадьбе моей прабабушки. Позднее она пыталась изо всех сил уговорить подругу уехать вместе с ней в Финляндию, когда началась революция. Но ей это так и не удалось. Они писали друг другу письма. Альма работала простой учительницей рисования, и никто не знал, что эта маленькая женщина в своё время разработала эскизы для знаменитой «зимней» темы Фаберже. В неё входили броши, браслеты, серьги, ожерелья, брелоки и другие изделия. И венчало всю эту неповторимую красоту — изумительное пасхальное яйцо «Зимнее», которое стоит особняком даже среди всего великолепия других яиц Фаберже.
Моя бабушка до последнего поддерживала связь с этой удивительной женщиной и очень увлекалась скандинавской культурой. Мне тоже, в какой то, степени передалось это увлечение, только я всю свою жизнь отличалась крайне непоседливым нравом. Я всё время влипала в передряги, находила приключения на свою пятую точку и умудрялась переезжать с места на место, нигде толком не задерживаясь. Перекати поле. Я всё время торопилась жить. Возможно, это было связано с моей болезнью. Я всегда боялась чего-то «не успеть».
Я училась в пяти вузах, но высшего образования так и не получила, ведь дольше третьего курса нигде продержаться не смогла — то сорвусь на очередные археологические раскопки, то мне просто наскучит, то выяснится, что очередная специальность вообще — не моё.
С личной жизнью были те же проблемы. Не задерживались мужчины рядом со мной. Я не была ни надёжной, ни домашней, ни серьёзной. Ветер в голове и в … ну вы поняли. А мужчинам это никогда не нравилось. Да и не любила я толком никогда. Вообще смутно себе представляла это чувство. Я всем и всегда говорила, что любовь — это пережиток прошлого. Гораздо важнее общность целей, интересов и увлечений.
Со страстью и чисто физиологической составляющей любви тоже были большие проблемы. Я никак не могла понять, что за «бабочки в животе» должны порхать? Почему от поцелуев должны подкашиваться ноги, а дыхание перехватывать? Нет, дыхание у меня перехватывало, это ощущение я знала хорошо благодаря астме, но вот что б от поцелуев? А мельтешения под одеялом оставляли меня в стойком недоумении. Что все в этом находят такого уж необыкновенного? Ну, приятно — не более. Я меняла партнеров, но недоумение не проходило. И тогда я смирилось. Ладно. Просто не моё.
Так что, ни детей, ни своей семьи у меня не было. Нет, у меня был старший брат и племянники. Но и с ними я толком наладить отношения не смогла, предпочитая дарить подарки деньгами. Я не понимала, что им нужно, да и вникать особенно не хотела.
Жила я в маленькой однокомнатной квартирке. Принца на белом коне уже давно не ждала, понимая, что это только в песенке у тех, кому «немного за тридцать», есть шансы. У меня их нет, да и не было, по сути, никогда. Не создана я для семейной жизни. Обиднее всего было то, что я даже кошку не могу завести. Не с моей астмой. А кошку хотелось. Я вообще их люблю, несмотря на всякие там стереотипы про старых дев и котов.
Возвращаться в пустую квартиру было тоскливо. Но ничего не поделаешь. Так уж сложилась моя жизнь, и винить в этом некого. Я сама к этому пришла, и сама пожинаю плоды своих ошибок и заблуждений. Да и сожалею ли я? Нет. Просто нельзя себя ломать и делать то, что не твоё. Так и с ума сойти можно, а не хотелось бы.
Внешность у меня тоже не сильно выдающаяся. Обычная внешность. Я не была толстой, но и фигуристой меня не назовёшь. Лицо самое обычное, среднестатистическое. Косметика, конечно, творит чудеса, и, возможно, на мне можно было бы написать шедевр, только не с такими приступами астмы. Волосы, хоть и были насыщенного чёрного цвета, но особой густотой и длиной тоже не радовали. Так что, ни особых талантов, ни красоты, ни какого-то особенно гениального ума в моём арсенале не было. Приходилось признать.
Работала я в научно-исследовательской лаборатории. Устроилась я сюда лаборанткой исключительно по знакомству. Но меня тут ценили за бесконфликтность, нежелание вникать в сплетни, строить карьеру, идя по головам для достижения цели, а ещё за то, что была согласна выполнять почти любую работу за маленькую зарплату. Устала я конфликтовать. Сил у меня на это уже не было. А ещё трудно найти хорошую работу, с моими неоконченными высшими образованиями. Да и работать там, где мне не интересно, я не могу.
Но, несмотря на то, что на конфликты сил у меня уже не было, в моем характере по-прежнему оставалась неуживчивость и полное отсутствие хоть какого-то навыка дипломатии. Не получалось у меня это от слова совсем. Мне было проще промолчать, но не пытаться найти выход из трудной ситуации. Поэтому я делала то, что было проще всего. Уходила. Я мастерски научилась это делать. Ушёл от конфликта, и он со временем сам рассосался. Ну, в основном.
А если уйти от проблемы не получалось, тогда я, как Александр Македонский, предпочитала разрубить этот запутанный и сложный Гордиев узел одним махом. Ну не моё это — дипломатия. Вот и страдаю всю жизнь. А ещё из-за неприятия серого. У меня, как у прыщавого подростка, было только два цвета — белый и чёрный. Других цветов не наблюдалось. Я не могла понять и простить предательства, насилия, ломку личности и психологического прессинга. И никакие смягчающие обстоятельства не могли меня примирить с подобным. Я умом понимала, что так нельзя, что человек должен быть гибким, уметь приспосабливаться, чтобы выжить и добиться успеха, общаться даже с теми, от которых тошнит, но у меня не получалось. И я сбегала. Так всю жизнь и пробегала.
И как итог — я иду по тёмному коридору лаборатории домой, в свою пустую квартиру.
Я честно собиралась уйти с работы раньше обычного, но, как всегда, засиделась и уходила последней. Шла по пустому коридору мимо уже закрытых дверей и размышляла о том, что на сигнализацию офис я ставлю уже автоматически. А вот наша Лидочка, уходя домой всегда первой, скорее всего, вообще не знает, как это делается.
И тут я увидела свет, льющийся из тонкой щели под дверью лаборатории. Да что ж такое?! Кто-то свет не выключил? Мне ещё памятен был тот случай, когда выгорела целая библиотека редких книг, из-за того, что кто-то вот также забыл выключить свет, а проводка не выдержала. У нас проводка была качественная, но мне бы этот свет всё равно всю ночь спать не давал. Так что пришлось идти искать ключи, обещая себе, что утром устрою всем головомойку.
Ключи я нашла, но вставив ключ в замок поняла, что дверь не заперта. Я дёрнула ручку и вошла.
Потолочные лампы как раз и не горели — я щёлкнула несколько раз выключателем. Перегорели все лампочки разом? Это что ж такое творится-то? Я двинулась вперёд на источник света.
Нет, я прекрасно знаю и технику безопасности и то, как нужно действовать в непонятной ситуации, но в этой лаборатории никогда не было ни вредных вирусов, ни опасных веществ, ни взрывчатых химикатов, так что, если что-то и не так, то нужно просто посмотреть, а уж потом поднимать тревогу. Хотя, наверное, это всё же моё неуёмное любопытство и плохо развитый инстинкт самосохранения меня сейчас толкали вперёд. И я шла к источнику света вместо того, чтобы вызвать охрану и остаться у двери. Впереди я увидела маленькую лабораторную лампу. Она, насколько помню, была от батарейки и не подключалась в сеть. Может быть, поэтому и не перегорела? Короткое замыкание? Пробки вылетели. А почему?
Но потом все мысли вообще вылетели у меня из головы — посреди лаборатории лежал Игорь. И я рванула к нему.
Жив, слава Богу! Схватив телефон, я стала лихорадочно вызывать скорую помощь. А потом позвонила в охрану. Скорая помощь едет, а охранник обещал прибежать «сию же минуту».
— Игорь? Да что ж такое-то? — я дрожащими руками стала расстёгивать ему ворот рубашки.
— Вера? — вдруг раздался слабый шепот.
— Да? Игорь? Что? — я наклонилась к нему.
— В руке. Вынь! — прохрипел друг.
Я посмотрела на его раскинутые в разные стороны руки. В одной что-то блестело. Я разжала скрюченные пальцы и достала из них тот самый загадочный диск. Почему он у него в руке? Он не положил его в сейф?
Как только я вынула из его скрюченных пальцев диск, Игорь тут же глубоко вздохнул. А вот со мной явно стало происходить что-то не то. Дыхание вдруг стало куда-то пропадать. Очередной приступ астмы? Как же не вовремя. Я потянулась к сумке за ингалятором, только меня вдруг резко скрутило судорогой. Дыхание стало прерывистым, и я хрипела, пытаясь протолкнуть в легкие хотя бы немного воздуха. Безуспешно.