В общем, это место не было психиатрической лечебницей. Это был режимный объект. Тюрьма. Только особенная. И то, что происходило в этой тюрьме, пряталось и охранялось очень тщательно.
Через день после того, как Сергея отвязали от кровати, доктор разрешил ему выходить в коридор. Он вышел, воспрянув духом от этого «дарованного свыше» разрешения. И тут же перед ним вырос «санитар», под белым халатом которого отчетливо угадывалась тюремная дубинка и оружие. Причем кобура с пистолетом вырисовывалась так ясно, словно это было сделано намеренно.
— Куда? Выходить запрещено! — буркнул охранник, уже готовый завдвинуть Аджанова обратно в палату и даже пустить в ход дубинку.
— Доктор мне разрешил.
— Номер? — Это было еще одной тайной странного места. У пациентов здесь не было ни фамилии, ни диагноза — только номера. Совсем как в секретном спецлагере, о котором Сергей писал в своем сценарии.
Эти номера назывались каждый раз, как только в палату приходил новый врач. Или проверка — из таких вот специальных охранников. И теперь Аджанов заученно отрапортовал свой номер: 371.
— Стоять на месте, — кивнул охранник.
Он быстро подошел к столу для назначений, пролистал журнал. Вернулся, бросил:
— Сорок минут. Выходить на улицу запрещено.
И пошел дальше по коридору.
Какое же это было счастье — идти без присмотра, без охраны, ощущая непривычную четкость своих шагов! Идти одному по пустому коридору, где больницей пахло меньше! Первые десять минут Сергей буквально истерически радовался этому ощущению свободы. И пусть это была иллюзия — все равно она давала ему силы жить! Он был невероятно счастлив.
Но потом, когда эйфория прошла, когда спал этот болезненный восторг животного, выпущенного из клетки, Аджанов стал замечать, что в этом месте все не так. К нему вернулась способность анализировать. И то, что он видел, крутя головой, по сторонам, гасило его оптимизм все больше и больше.
Во-первых, охранники. Явно из тюрьмы, с режимного объекта, не санитары. Это означало, что всех, находящихся здесь, охраняли особо, под грифом повышенной секретности. Почему? Этого он не знал. Да и кто бы так просто сказал ему это?
Во-вторых, странность, замеченная во время первой прогулки в коридоре. Палаты без номеров. Просто двери, на которых ничего не было написано. Ни опознавательных знаков, ничего. И самая большая странность — все двери палат в этом здании были железные.
До того дня Аджанов не обращал никакого внимания на дверь своей палаты, но теперь эта странность плотно засела ему в голове. Железные, бронированные — как в тюрьме. И без номеров, вообще без каких-либо табличек…
В-третьих, в коридоре стояла просто удивительная тишина. Такой тишины Сергей никогда в своей жизни не встречал. Когда он снимал короткометражку, то был поражен атмосферой настоящего сумасшедшего дома — вой, плач, крики, бессвязная брань, бессмысленные песни, речитативы сумасшедших, выкрикивающих свое безумие, хаотичное движение, удары о стены, стук дверей… Все это было настолько оглушающим и непривычным для обычного человека, что он даже задумался: как врачи каждый день выдерживают все это? Как можно думать в такой обстановке? Так здоровому человеку запросто можно сойти с ума!
Здесь ничего этого не было. И Аджанов был просто поражен, вдруг ясно осознав это. Здесь стояла такая тишина, словно он находился в морге.
Ту свою первую прогулку Сергей даже сократил, прийдя к таким странным открытиям. Он так и не смог гулять в этом жутком месте все положенные 40 минут. Дошел до двери, выходящей в другой коридор. Охранник, сидевший за той дверью, скользнул по нему равнодушным взглядом. Аджанов развернулся и пошел по своему коридору.
Вернувшись в палату, он подумал, что есть еще одна странность — методы лечения. Насколько он понял, здесь не давали никаких медицинских препаратов — не было ни уколов, ни таблеток, да и появление врача ничем не напоминало привычные врачебные обходы в полном смысле этого слова.
Сергей вспомнил: в первый день, когда он, очнувшись, обнаружил себя привязанным, его странный сосед издавал какие-то звуки, какое-то мычание, потом затих. Умолк — как оказалось, навсегда.
Все «лечение» заключалось в следующем: в палату въехала каталка, двое охранников погрузили на нее мычащего соседа, привязали его и увезли. Часа через три вернули в палату безжизненное тело, небрежно сгрузили и ушли.
Развернув голову как можно больше, чтобы видеть все — из-за ремней, которыми он был привязан, ни двигаться, ни тем более встать Аджанов не мог, — он смотрел во все глаза. Тело соседа было абсолютно неподвижным, он словно остекленел и казался мертвым. Глаза его были выпучены, бессмысленное выражение в них просто поражало…
О том, что человек еще жив, свидетельствовала лишь струйка слюны, стекающая вниз по подбородку, и увеличивающееся темное мокрое пятно на застиранном халате. Эта слюна текла беспрерывно. И пятно все ширилось. Это было действительно страшно…
Что сделали с этим человеком? Почему он превратился в бессмысленный овощ? Сергей не знал, да и спросить было некого. Только это ощущение ужаса с тех пор стало его неизменно сопровождать, превратившись в спутника, который его никак не отпускал, был всегда рядом.
На следующее утро, когда Аджанов был еще привязан, в палату подселили третьего соседа. Это был шустрый, вертлявый молодой человек явно лет до тридцати. Он все время крутился, вертелся, задавал бесконечное количество вопросов. До тех пор, пока дюжий охранник не двинул его кулаком в бок и не посоветовал мрачно заткнуться.
Вертлявый перепугался, застыл. Стоя у двери, принялся осматриваться вокруг бессмысленными испуганными глазами. Был он в обычной одежде — брюки, рубашка… Парень и парень, ну, нагловатый, похоже, шпана из криминального мира.
Прошло минут двадцать, и не успел он даже присесть на койку, как в палате снова появился охранник и велел ему следовать за ним. Вертлявый вылетел с восторгом, со словами: — Наконец-то я узнаю, шо за базар, чего меня заперли среди этих дуриков.
Сергей отметил про себя, что прошло часа три. За это время успели увезти второго соседа и вернуть на место в уже знакомом ему состоянии овоща. Успел прийти доктор, развязать ему руки и разрешить гулять с завтрашнего утра. Аджанов даже сделал несколько кругов по палате, разминая затекшие, болящие от неподвижности ноги.
И тут открылась дверь, и палату заехала каталка. Сергей едва успел отскочить. Двое охранников молча выгрузили на койку тело и так же молча увезли каталку.
Затаив дыхание, Аджанов подошел ближе. Это был тот шустрый парень, третий сосед. Теперь на нем был серый больничный халат — точно такой, как на нем самом и, как на несчастном, лежавшем на второй кровати и не подающем признаков жизни… И похоже было, что он чувствует себя уже значительно хуже…
Лицо парня было покрыто морщинами, появившимися неизвестно откуда. На губах застыла запекшая кровавая корка, словно он кусал, рвал их от невыносимой муки. Пальцы рук свела судорога, и они напоминали когти хищной птицы. А остекленевшие глаза смотрели в одну точку. Слюны у него не было. Зато по голым ногам бесконечно текла моча, низ его халата полностью промок, и в палате уже начал появляться жуткий запах. За три часа шустрого молодого нагловатого человека превратили в овощ…
Ужас сжал горло Сергея с такой силой, что он не смог дохнуть. Паника охватила его так, что он едва не потерял сознание. У него потемнело в глазах, закружилась голова, желудок сжали мучительные спазмы…
Неужели и его это ждет? Неужели и с ним сделают то же самое? И он, умный, здоровый человек будет вот так же неподвижно лежать, глядя на больничные стены остекленевшими глазами, изо рта его будет стекать слюна, и он станет испражняться под себя, как парализованный?
Этот страх, паника, отчаяние захватили его с такой силой, что он подбежал к окну. У него было лишь одно желание — бежать отсюда.
Но его ждало глубокое разочарование: окно было забрано решеткой — настолько густой, что она с трудом пропускала дневной свет. Что же касается того, чтобы разломать прутья решетки и пролезть… Он понял: это физически абсолютно невозможно. Сергей прижался к стеклу лицом. Он увидел сплошную серую стену напротив, стену глухого, узкого колодца, куда выходило окно, и испытал самое жуткое чувство — обреченность, которая была хуже смерти. Да, понял он, это место намного страшней тюрьмы…
Если раньше Аджанов думал, что самое страшное — это смерть и унижения в тюрьме, в лагере, то теперь ясно понимал, что есть вещи намного хуже. И от этого ужаса, который накрыл его, ему хотелось прямо сейчас же перерезать себе горло.
Вечером пришел врач и обратил внимание на угнетенное состояние его духа.
— Вижу, свобода не пошла вам на пользу! — усмехнулся, присаживаясь на край кровати. — Видите, как переоценивают свободу?
— Неужели это то, что меня ждет? — прямо спросил Сергей, указав рукой на своих соседей.
Он не мог прийти в себя от сцены, когда перед приходом врача в палате появилась медсестра, которая с гримасой крайнего отвращения, матерясь сквозь зубы, обмыла тело парня. Затем сделала ему укол в вену, и моча у него перестала течь. А вот постельное белье никто не стал менять. Несчастного оставили гнить в собственных испражнениях…
— Это пугает вас? — усмехнулся врач, небрежно глянув за спину. — Да бросьте, напрасно! Они сейчас находятся в своем мире и очень счастливы.
— Счастливы? — задохнулся Аджанов.
— Счастливы! Их больше ничего не волнует и не гнетет — они не испытывают ни тревоги, ни радости, ни страха завтрашнего дня… и томления плоти не испытывают. Похоть не делает их безумными, как животных. Они абсолютно безмятежны и спокойны. А наша задача — делать людей счастливыми. Спокойствие — всегда дар. И какая разница, каким способом его добиться?
— Я понимаю вашу иронию, — кивнул Сергей, еле сдерживаясь, — понимаю ваш сарказм. Но если пациент, к примеру, как я, не хочет такого спокойствия?