Впрочем, в этот кабинет офицеры даже высшего звена не допускались, а потому не могли оценить богатство и роскошь обстановки, оставшейся с прежних времен.
Меню тоже отличалось. Матросов и солдат кормили сытно, обильно, но попроще. К столу офицеров, несмотря на сложность с продуктами, подавали сливочное масло, белый хлеб, изысканные вина и коньяки.
Меню для высшего начальства могло бы составить конкуренцию лучшим парижским ресторанам. Блюда для гурманов дополнялись красной и паюсной икрой, сырами и балыками, выдержанными коньяками, трюфелями, устрицами и настоящим французским шампанским. Вся эта роскошь была тайной за семью печатями для матросов из общего зала. Но о ней немного догадывался офицерский состав.
Впрочем, сами офицеры тоже питались неплохо и жаловаться на чужие привилегии им совершенно не приходилось.
Обслуживание тоже было разным. В общем зале блюда подавали дежурные новобранцы. Офицеров обслуживала бывшая директор пансионата, сейчас заведующая офицерской столовой, и две официантки.
Обслугу для высшего начальства отбирали по специальному конкурсу — все они были не старше 18 лет и писаные красавицы, как на подбор.
В тот день офицерский ужин должен был состояться, когда все уже закончили. Из общего зала давно убрали посуду и даже успели ее помыть. В глубокой секретности отужинало и начальство, как всегда, не отказывая себе во французском шампанском и греческом коньяке.
А вот офицеры собрались только к 9 часам, и для них было велено накрыть только один, большой стол. Это объяснялось тем, что проводились испытания кораблей, и часть офицеров на берег еще не вернулась.
За столом сидели семеро: капитан эсминца, который должен был выйти в море завтра с особым боевым заданием, трое офицеров этого корабля, начальник береговой охраны, командированный офицер из спецслужб и инженер, занимающийся военными сооружениями на береговой территории базы.
Они пили кларет, на ужин было подано блюдо из старой русской кухни — беф-строганов и картофельное пюре с соусом из белых грибов. Нарезка сыров, осетрина и ветчина дополняли меню.
Однако офицеры ели без аппетита. Испытания днем прошли плохо. На эсминце сгорел топливный котел, были обнаружены нарушения в бензопроводе. Плюс появились неисправности в некоторых приборах.
Но несмотря на это начальство все равно настаивало на выходе эсминца на задание из бухты в 9 утра. Все офицеры команды были настроены крайне пессимистично. Они были опытными моряками и понимали, что любая неполадка в зимнем море может привести к самым фатальным последствиям.
— Две докладные! — горячился инженер, опустошая бокал за бокалом с такой скоростью, что кларет не успевали подавать к столу. — Я подал сегодня днем целых две докладных! А меня даже не пожелали слушать.
— Не переживайте, — хмыкнул командированный офицер из спецслужб, — я доложу в штаб сразу, если что-то пойдет не так.
— Когда вы доложите, будет уже поздно, — мрачно заявил один из офицеров корабля. — Они отправляют нас на верную смерть только потому, что в отчете о выполненном боевом задании нужно поставить галочку.
— Ну-ну, — попытался урезонить его командир эсминца, единственный из присутствующих отдающий должное еде, причем так, словно он голодал месяц, — зря вы так! И не такое ремонтировали. Справимся своими силами.
— Ага, на том свете, — мрачно поддержал товарища еще один офицер.
Вдобавок ко всему после 9 вечера начался сильный дождь, и становилось понятно: если он не прекратится до утра, выход в море сильно осложнится.
В офицерском кабинете было тепло, ярко горели лампы в бронзовых подсвечниках, однако это не улучшало настроение присутствующих.
— Это вино страшно сегодня горчит, — командированный офицер с отвращением отодвинул от себя бокал, — да и грибы имеют очень странный вкус. Никогда не любил грибы. В них может быть всякая гадость.
— Это у вас, любезный, простуда начинается, — усмехнулся начальник береговой охраны, — не привыкли вы к здешним местам. А не включить ли нам патефон? Скучно как-то!
Однако его никто не поддержал. Офицеры зашикали, и начальник береговой охраны словно сжался в своей скорлупе. Настроение в кабинете становилось еще более мрачным.
Заведующая столовой, опытная, очень шустрая дама средних лет, отлично умела считывать настроение собравшихся. Поэтому она велела своим официанткам не сновать туда-сюда, не мельтешить, да и сама решила оставить офицеров в покое, точно зная, что если что-то будет не так, ее позовут.
Доставив в кабинет еще вина, заведующая вышла, плотно затворив за собой дверь. Из-за закрытой двери продолжали доноситься раздраженные голоса.
Однако к половине одиннадцатого ее никто не позвал. Давно пора было подавать десерт: чернослив в сметане, начиненный орехами, кофе и вафли с сиропом. Заведующая легонько приотворила дверь… И тут же выронила поднос. Белые пятна сметаны, растекаясь по паркету, были похожи на фантастическую декорацию из какого-то фильма ужасов.
На ее крики сбежались все. Глазам их открылось страшное зрелище: все офицеры лежали замертво — кто на полу, кто за столом. Лампы продолжали ярко светить, а ливень хлестал в огромные окна.
Медики, тут же приступившие к работе, обнаружили, что из семи человек в живых остались только двое. Это был командированный офицер из спецслужб и начальник береговой охраны. Они были усыплены сильнодействующим снотворным.
Пятеро же остальных — командир эсминца, трое офицеров из его команды и инженер были мертвы. И, судя по всему, их убили инъекцией вазелинового масла в вену.
Шприц не нашли. Версию о вазелиновом масле выдвинул врач, уже сталкивавшийся с подобными симптомами.
Картина вырисовывалась следующая: кто-то подмешал в вино офицерам снотворное. Были взяты образцы всех блюд, подававшихся к столу, и снотворное обнаружили только в вине. Кларет был подан потому, что был любимым вином капитана эсминца, и он лично попросил принести его перед выходом в море.
Когда офицеры уснули, через открытую дверь в кабинет проник убийца. Так как заведующая столовой и две официантки ужинали на кухне, то по коридору к офицерскому кабинету кто угодно мог пройти незамеченным.
Становилось понятно, что на территории военной базы находится вражеский диверсант. Была объявлена тревога.
К счастью, состояние офицера из спецслужб и начальника охраны было стабильным, их жизни ничто не угрожало.
Дождь прекратился к 9 утра. Но, несмотря на ночную потерю, начальство все-таки решило вывести эсминец в море. Срочно был заменен командир корабля и высший офицерский состав.
И ровно в 9 утра под мрачными взглядами всех собравшихся на берегу эсминец стал медленно выходить из бухты.
В другое время это могло стать величественным зрелищем: красавец, гордость военных верфей, снабженный самым мощным оружием и обшитый броней, выходил в открытые воды.
Но теперь вместо гордости все собравшиеся на берегу испытывали только тревогу и страх. И не без причины.
Корабль был отчетливо виден. Он едва успел подойти к выходу из бухты, замедлил ход, как мощный взрыв с силой поднял столб воды и потряс землю. Эсминец превратился в пылающий факел, а люди, сбитые с ног ударной взрывной волной, стали истерически визжащим, паникующим стадом. Крики, выстрелы, грохот снарядов, взрывающихся на эсминце, вопли горящих заживо людей — давно военный флот не знал такой масштабной катастрофы.
Эсминец стал идти на дно. Его стремительное погружение никак нельзя было предотвратить. Военные катера, вышедшие в море, не решались подойти к тонущему кораблю, опасаясь, что их с легкостью затянет в мощную воронку».
Глава 17
Емельянов вошел в кабинет Тищенко в тот самый момент, когда, опасливо оглядываясь по сторонам, начальник прятал к себе в шкаф огромную банку натурального бразильского кофе. Явную взятку, полученную от каких-то перекупщиков-спекулянтов.
Как и все очень жадные люди, Тищенко никогда не делился своей добычей с подчиненными. Несмотря на то что он был далеко не бедный человек и таких банок в его заповедном «трофейном» шкафу было просто бессчетное количество, ему никогда бы в голову не пришла идея угостить кого-нибудь из своих подчиненных, хоть того же Емельянова. Обладающий широкой душой, Константин не понимал такого шкурничества.
Чего жмотиться, когда банок этих можно получить сколько угодно? Стоит только прижать спекулянтов на любом из базаров или фарцу. Сам Емельянов, когда ему в руки попадала такая добыча, угощал всех подряд, без разбору. Для людей, получающих обычную советскую зарплату, купить такой кофе было совершенно невозможно, и поэтому маленькая чашечка ароматного напитка являлась чем-то вроде настоящего праздника. Емельянов всегда радовался, когда мог хоть кому-то подарить такое ощущение.
Кроме кофе, им часто перепадало спиртное. Яркие бутылки виски или джина, импортные коньяки, ром, всевозможные дамские ликеры. Все это стоило намного дороже кофе. Но Емельянова в этих дорогущих бутылках привлекал только их внешний вид и необычные импортные этикетки. Всему этому заграничному безобразию он предпочитал обыкновенную водку, купленную в обычном гастрономе.
А такие бутылки было даже жалко открывать и пить. Они были похожи на разноцветные, красочные безделушки, сразу придающие обстановке что-то дорогое, заграничное, пафосное.
У себя дома Емельянов держал такую красоту — пузатую бутылку из-под ямайского рома, сделанную из разноцветных кусочков стекла, с ослепительной золотисто-серебряной этикеткой. Выглядела она почти как настоящая хрустальная ваза. У Константина она стояла на столике возле окна, и когда был солнечный день, разноцветные лучики падали на стены комнаты, плясали, этой пляской придавая радостное, солнечное настроение.