Сам ром был давно выпит, и вкус его никак не соответствовал такой роскошной упаковке. Емельянов его уже давно и забыл. А вот бутылка была настоящим произведением искусства.
С тех пор Константин присматривался к таким бутылкам и самые красивые оставлял у себя, собирая нечто вроде коллекции. А попадая в гости, всегда любил рассматривать такие.
У Тищенко в шкафу было множество такого добра, только вот Емельянов никогда не видел этой коллекции.
В общем, его начальник был жадюга и жмот. И за эти мерзкие качества характера опер ненавидел его еще больше.
В последний раз Емельянову довелось видеть довольно неплохую коллекцию импортного алкоголя дома у Али. Бутылки стояли в прозрачном стеклянном шкафу, и с удивлением Константин заметил несколько очень дорогих сортов виски.
Впрочем, Аля была спекулянткой, она все время нарушала закон и могла позволить себе то, что не могли позволить простые смертные. Емельянову подумалось, что вся эта коллекция бутылок осталась дома у Али от воров, с которыми она проводила достаточно много времени, и даже была любовницей одного из них.
Эта мысль вызвала у Константина такое сильное отвращение, что, когда Аля предложила ему выпить виски, он отказался. Не хватало еще ему, оперу, пить воровское пойло! К тому же они оба уже были достаточно пьяны от красного вина, которое пили в шашлычной. Поэтому импортные запасы Али Емельянову не довелось продегустировать.
И вот теперь Тищенко, суетясь, по-воровски прятал кофе в шкаф, где было полно таких банок и бутылок, косясь на вошедшего Емельянова так, словно тот подсматривал за самым большим сокровищем в его жалкой жизни.
Не обращая на него внимания, Константин сел в кресло напротив стола, с развязным видом закинул ногу на ногу. Он ненавидел и презирал Тищенко до такой степени, что позволял себе держаться с несвойственной ему дерзостью.
— Чаю хочешь? — виновато скосил тот глаза в сторону.
— Нет, уже пил, — буркнул Емельянов, подумав: «Сам пей, жаба». Он очень часто называл Тищенко про себя жабой, но не потому, что тот был некрасив, напротив, Тищенко был писаным красавцем — по сравнению с самим Емельяновым, во всяком случае Константин искренне так считал.
Называл он его так потому, что Тищенко был жаден и завистлив, про таких людей говорят: «Его жаба давит».
— Читал твою докладную. — Начальник сел за стол, пододвинул к себе какую-то папку, но не открыл. Емельянов мог бы поклясться, что в этой папке лежит что угодно, но только не его докладная. — Отличная работа!
— Что теперь будет с этой девицей? — спросил Константин.
— Евгению Пересельчак отправили на психиатрическую экспертизу. Но и так уже понятно, что она неподсудна. После всех процедур ее до конца жизни запрут в дурке.
— На Слободке-Романовке? — удивился Емельянов. — Разве у нас есть отделение для таких?
— У нас нет. Особая психиатрическая лечебница спецрежима есть в Днепропетровске. Ну а пока…
— Что пока? — насторожился Константин.
— Есть специализированные лаборатории, в которых изучают подобные явления. Они довольно секретны. Я даже не знаю, где располагаются. Ходят слухи, что и у нас есть такая.
— Секретные лечебницы КГБ? — прищурился Емельянов.
— Ты бы, Константин, лучше своими делами занимался, я не языком молол! — демонстративно рассердился Тищенко.
— Так я и занимаюсь — разве не видно? — нагло хохотнул опер. — Мне только интересно: почему? — стал он враз серьезным. — Как своего сына можно было в ванне утопить?
— Я тебе не психиатр, — насупился Тищенко.
— Сначала Кашалот, потом она… — задумчиво произнес Константин. — Ты не считаешь, что с этой семьей что-то не так? Разве такое странное поведение может возникнуть на пустом месте? — Емельянов прищурился. Заговорил резко: — А разве тебе не интересно, что тут не так?
— Мне — нет. — В голове Тищенко был лед. — Но ты можешь выяснять, если хочешь.
— Да, хочу, — твердо ответил Емельянов. Тищенко помолчал. А потом вдруг посмотрел на Константина в упор:
— Ходят слухи, что ты стал частым гостем на Одесской киностудии?
— Донесли уже, стукачи чертовы! — хмыкнул Емельянов.
— Я бы тебя попросил! Не стукачи, а ответственные информаторы! — пафосно поправил его Тищенко.
— Стукачи они и есть стукачи. Суки, — стоял на своем Константин.
— Ладно, Костян, брось. — Емельянова просто перекосило, но он смолчал. — Я тебя не препираться позвал. Не для того!
— А для чего? — хмуро взглянул он.
— Если ты уж настолько любишь киностудию, есть у меня к тебе одно очень важное дело.
— Любишь? Издеваешься? Да я терпеть это сборище не могу! — в сердцах воскликнул опер.
— Да я тебя не заставляю их любить! — вздохнул Тищенко, всегда проигрывающий в любых спорах. — Но вот оперативной работой тебе заниматься придется.
— Не тяни кота за хвост, чего уж там! — буркнул Емельянов.
— Ладно. Дело вот в чем. Получил я одну информацию. Под видом артиста на киностудию прибыл известный вор из Москвы. Нужно бы к нему присмотреться.
— Имя, фамилия, отчество? — подобрался Константин.
— Ничего почти нет. Никаких данных. Только кличка — Солнце.
— Во как! — хохотнул Емельянов. — И ты веришь в эту чушь? Вор с кличкой без оперативной разработки?
— Оперативную разработку мне не дали, — насупился Тищенко.
— Ну уж конечно! Куда тебе. И зачем нам ловить этого вора?
— Надо бы присмотреться к… — Начальник замялся.
— Говори прямо, или я не буду его тебе искать! — Емельянов повысил голос.
— Ладно, — вздохнул Тищенко, — вор нужен, чтобы на него нажать. Если мы его поймаем и посадим, в тюрьме его коронуют, и он…
— …будет работать на КГБ, — продолжил Константин.
— Ну, в общем, да, — кивнул Тищенко. — КГБ переформировывает сеть воров-законников, которые будут работать на спецслужбы. И мы, уголовный розыск, обязаны помогать им добровольно…
— Принудительно, — закончил за него Емельянов.
— Разумеется, — кивнул Тищенко. — Госбезопасность хочет сформировать своего вора из этой шавки, и мы обязаны им помогать.
— Это глупость, — спокойно сказал Константин. — Поверь мне: такое наглое вмешательство в криминал приведет к кровавой войне. И первым, кого в ней замочат, будет этот дурачок с пафосной кличкой. Ты просто не понимаешь этого потому, что у тебя нет опыта! Зачем ты вообще в это ввязался? — искренне удивился он.
— Это наша работа… — начал было Тищенко, но Емельянов тут же его прервал:
— Не смеши мои тапочки! Ты полез в это дерьмо потому, что изо всех сил хочешь наверх, в КГБ, под теплое крылышко Андропова. И желательно подальше от Одессы.
— Договоришься ты у меня, Емельянов, — печально вздохнул Тищенко. Ему нечем было крыть.
— Да ну, — Константин пожал плечами, поднимаясь, — черт с тобой, найду я тебе этого вора. Если получится, конечно…
Емельянов очень долго смотрел на диск телефона. Вот просто так сидел и смотрел. Если бы кто-нибудь был в кабинете в тот момент, поведение опера показалось бы ему очень странным. Все объяснялось просто: Емельянов не решался звонить.
Уходя на рассвете из квартиры Али, он был твердо уверен, что видит ее в последний раз в своей жизни. Продолжать отношения с ней он не собирался. Роман с Алей — впрочем, романом назвать это было нельзя — возник только потому, что оперу нужен был адрес женщины Кашалота. Но когда он увидел Алю, то увлекся. Неожиданно для себя самого.
Аля показалась ему необыкновенной. Впрочем, это впечатление исчезло достаточно быстро: после проведенной с ней ночи она стала такой, как все.
Емельянов не собирался ей звонить. Если бы не профессиональный интерес, такую девушку он не хотел бы знать. Аля была тесно связана с криминалом самого низкого пошиба, и опер не сомневался, что рано или поздно она попадет за решетку. Зачем ему такие отношения?
Но теперь… Поручение Тищенко открывало этому роману новые границы. В мире киностудии, со своими связями с криминалом Аля была просто незаменима. Она была именно тем человеком, который помог бы Константину быстро выполнить это задание. Аля была его информатором. Он считывал с нее любую информацию, уверенно и умело играя на ее чувствах. Сама же она даже не подозревала об этом. Беспроигрышный вариант…
Но как позвонить… Емельянов никак не мог решиться. А потому тупо сидел перед телефоном, гипнотизируя ни в чем не повинный диск, как будто тот мог что-то понять и посоветовать.
Вопрос усложнялся еще и тем, что в квартире Али был прямой телефон — редкость по этим временам! Было понятно, что ей пришлось дать большую взятку, чтобы поставить телефон ради своих спекулянтских дел. Ну как можно спекулировать без телефона?
Поэтому позвонить ей выходило и проще, и сложнее одновременно. В принципах Емельянова было не звонить «героиням» таких одноразовых отношений. Но тут многое сошлось.
Задание Тищенко. Загадочная смерть монтажера. Страшный поступок женщины Кашалота. Да и исчезнувший режиссер, в которого Аля была влюблена… Почему-то этот режиссер очень интересовал опера. Он чувствовал, что тот как-то косвенно связан со всеми этими делами. А значит, в этом направлении тоже стоило бы поискать. Ну а потом…
Дверь с грохотом распахнулась, в кабинет влетел один из оперов, заорал с порога:
— Емельянов, можно от тебя позвонить?
— Нельзя, — твердо отрезал Константин. — Мне самому телефон нужен.
Опер сверкнул глазами, но промолчал и исчез. Емельянов положил руку на телефонную трубку, вздохнув, решительно набрал номер, который за все это время успел выучить наизусть.
Аля сняла трубку после второго гудка — она была дома. И от радости, прозвучавшей в ее голосе, у Константина свело скулы. Как же быстро он ее приручил…
— Я скучал по тебе, — голос Емельянова дрогнул, и от этой лжи неожиданно, как у мальчишки, вспотели ладони.
— Я тоже, — прошелестела Аля.
— Может, вечером увидимся? — Константин уставился в окно, где какой-то тощий воробей прыгал с ветки на ветку.