— Разве ты забыл? — В голосе Али послышалась обида, и Емельянов от удивления перестал дышать.
— О чем? — осторожно спросил он.
— Ну как же! Мы же на вечеринку собирались сегодня! Ты обещал, что пойдешь.
Константин выдохнул с облегчением. Вечеринка в мире киношников! Ну как же! Очень кстати. Судьба словно специально шла ему навстречу.
— Конечно пойдем. Я помню, — ответил он как можно более убедительною. — А там много будет людей?
— Полно! — хмыкнула Аля. — У тебя есть возможность увидеть мир кино воочию.
— И ты всех знаешь там? — спросил Емельянов, поймав себя на том, что для чего-то приготовил карандаш.
— Почти всех. А что? — насторожилась Аля.
— Ничего, — Константин понял, что взял неверный тон, нервно отбросил карандаш. — Просто расскажешь, если можно, познакомишь. Мне же интересно. Я ведь никогда не был на таких вечеринках.
— А, это… — расслабилась Аля. — Ну да, конечно.
— Где будет вечеринка?
— В коммунальной квартире знакомых, — защебетала девушка. — У них целых три комнаты в коммуне, представляешь, есть где развернуться. Хочешь, я заеду за тобой?
— Нет. Лучше уж я зайду к тебе. А потом вместе пойдем.
— Зайдешь… заранее? — Аля задержала дыхание.
— Ну да, — бросил Емельянов и тут же почувствовал себя последней сволочью, ведь он совсем не хотел заходить.
— Тогда… да, — шепнула она в трубку.
— А ты часто бываешь на таких вечеринках? — Константин перевел разговор.
— В общем, да. Это же моя работа, после таких встреч бывает много клиентов.
— Актеры?
— Не только, — он буквально увидел, как Аля улыбнулась. — Все, у кого есть деньги и кто любит потолкаться среди киношников. Таких много. Больше, чем ты думаешь. Ой, я забыла сказать тебе самое интересное! — перебила она саму себя.
— Что же? — насторожился Емельянов.
— Высоцкий в Одессе! И говорят, он вечером может туда прийти! — с восторгом почти прокричала Аля в трубку.
— Высоцкий? А кто это такой? — не понял Константин восторга девушки. Это была фамилия из мира кино, в котором он абсолютно не разбирался.
— Ну ты даешь! Ты что, совсем? — Казалось, что на том конце провода Аля задохнется от удивления. — Ты что, не слышал его песни? Это же бог! О нем в последнее время только и говорят! И в кино он снимался, во многих хороших фильмах, и песни поет!.. Ты что, правда не знаешь?..
— Ладно, ладно, перестань, — перебил ее опер. — Ну, покажешь мне этого Высоцкого?
— Нет, не верю! — никак не могла угомониться Аля. — Ну он же такой артист. И бард. Песни свои под гитару поет. И какие песни!
— Блатняк я не люблю, — отрезал Емельянов, ненавидевший любителей лагерных песен потому, что уже достаточно насмотрелся на таких авторов и исполнителей, и вся эта уголовщина давно уже стояла ему поперек горла.
— Ты что, совсем дурак? — похоже, Аля не на шутку рассердилась. — Какой блатняк? Ты знаешь, какие у него песни? Это же… шедевр! А смысл какой! А тексты! Да ты…
— Ладно, познакомишь, договорились! — перебил ее Емельянов.
— Ну, не совсем, — Аля замялась. — Я сама с ним незнакома и в глаза не видела его. В общем, с этим будет проблема…
— Не проблема, — Константин придал голосу уверенности. — Кто-нибудь тебе его да и покажет.
— Значит, ты придешь в шесть? — Хорошее настроение уже, похоже, полностью вернулось к Але.
— Да, в шесть, — подтвердил Емельянов.
— Отлично! А на вечеринку нам к девяти. Успеем дойти. Это в центре города, близко. Предупреждаю сразу: машину брать не буду — хочу напиться.
— Надеюсь, ты не сильно напьешься, — вздрогнул Константин. — Если сильно, мне не понравится. Я скандалов не люблю.
— Не бойся. Я тихая, когда выпью. — засмеялась Аля. — Разве что заплакать могу. Но без агрессии.
— О чем заплакать? — удивился он.
— Да так, жизнь тяжелая… — Девушка помолчала. — Ладно, до вечера.
— Ну, до вечера, — ответил опер и положил трубку.
До шести часов оставалось совсем ничего, и Емельянов решил не заходить к себе домой. Еды котам утром он отвалил достаточно — до следующего утра им хватит.
Но и времени терять в ожидании он не собирался. А потому решительно вышел из кабинета.
В коридоре столкнулся с Владом Каровым.
— А, Емеля! Куда путь держишь?
Емельянов нахмурился. Все в уголовном розыске знали, что он терпеть не может, когда его называют этой дурацкой кличкой или Костяном. И понимающий его человек ни за что так бы его никогда не назвал. Выходит, подозрения его были верными, и отношение Влада к нему менялось на глазах. Но Константин решил не заострять на этом внимания.
— Журналы о кино читать, — буркнул Емельянов и пошел по коридору дальше, обойдя Карова, который застыл на месте и, повернувшись, тупо уставился ему вслед.
Константин сказал правду. Шел он действительно в библиотеку, в читальный зал. Хотел поближе познакомиться с тем, куда должен был попасть.
Глава 18
В библиотеке было безлюдно и прохладно. Обложившись газетами и журналами, Емельянов принялся читать. Он знакомился с миром кино, в который ему предстояло отправиться этим вечером.
В 1968 году решением Совета министров СССР было создано Всесоюзное объединение по совместным постановкам кинофильмов и оказанию производственно-творческих услуг зарубежным киностудиям и кинофирмам «Совинфильм», внешнеторговой организации в системе Госкино СССР.
Для советского кинематографа 1968 год стал переломным. В мире кино произошли два очень громких события: фильм режиссера Сергея Бондарчука «Война и мир» получил престижную американскую награду «Оскар» как «лучший фильм на иностранном языке», и вышла комедия «Бриллиантовая рука», которая в Советском Союзе сразу стала невероятно популярной.
В конце 1960-х годов в советском кино, если можно так сказать, произошел языковой слом, у которого были свои исторические причины. Ведь «оттепельные» фильмы конца 1950-х — начала 1960-х годов — это был довольно примитивный и понятный неореализм, однако постепенно советское кино словно стало учиться говорить заново.
И чем ближе к 1968 году, тем сильнее начала усложняться кинематографическая речь. К концу 1967 года уже стали появляться фильмы, которые условно можно отнести к так называемому экзистенциальному кино, которого в советском кинематографе до того не было и быть не могло.
Именно в этом смысле 1968 год и стал переломным. Появилась также очень интересная тема — соотношение в советском кино коллективного и индивидуального. К примеру, культовый в свое время фильм «Чапаев» объединял всех — рабочих и крестьян, интеллигенцию, в общем, все слои общества. Таким же было и кино, снятое в период «оттепели», — коллективное, оптимистичное, которое снималось для всех и было понятно каждому.
И вдруг все это закончилось. Попытки очистить коммунизм от сталинизма ни к чему не привели. А если иметь в виду кино, то следует отметить, что в обществе началось очень сильное расслоение и среди деятелей искусства, и среди зрителей.
На этом фоне и начали появляться фильмы про человека, который пытается найти лично себя — индивидуально, а не коллективно. Такая тема, абсолютно недоступная раньше, стала сюжетом очень многих картин.
Одна из таких ярких лент — «Три дня Виктора Чернышева» Марка Осепьяна, которую можно было сравнить с «Заставой Ильича» Марлена Хуциева, главным «оттепельным» фильмом, снятым на шесть лет раньше.
У этих картин было общее: показывалась жизнь молодых ребят; они шатаются по городу, общаются с родителями, с девушками. Разница между ними была в том, что «Застава Ильича» — это фильм для его потенциальных зрителей: интеллектуальной, думающей, рефлексирующей молодежи, ведь герои этого фильма были точно такими же. А вот «Три дня Виктора Чернышева» они смотреть явно не пошли бы — для этого у них не хватало интеллектуального уровня. Однако герои «Заставы» все-таки живут в постоянном ощущении того, что происходит что-то не так. Но вот что именно не так — им это не ясно.
Можно сказать, что подобное происходило и с героями мирового кино конца 1960-х, у авторов которого в прошлом не было опыта ни послесталинской «оттепели», ни последующего разочарования.
Впрочем, в западном кинематографе такая тенденция героев — жить в индивидуальном мире и заниматься поиском себя — началась на десятилетия раньше. Советская же «оттепельная» эйфория — это была отложенная послевоенная, которой Сталин не дал развернуться.
В общем, это было такое состояние, когда все понимали, что свобода уже закончилась, но не понимали, что будет происходить дальше. И на этом тревожном фоне на первый план в кино вышли люди, которые по определению должны были бы оставаться на периферии.
В это время по-настоящему стали раскрываться те, у кого буквально в венах было чувство кинематографа. Так, появился очень необычный для советского кино, странный, мистический фильм Бориса Яшина «Осенние свадьбы». Сюжет его просто переворачивал все прежние устои советского кинематографа.
Молодая колхозница, у которой подрывается на мине жених, весь фильм ходит по сельсоветам, потому что хочет, чтобы ее зарегистрировали с этим мертвым женихом. Сюжет невозможный, непонятный, и появиться в советском кино он мог только в это время — и никогда больше…
Однако пробиваться таким сюжетам было очень тяжело — в СССР была очень жестокая цензура. Именно в 1968 году появился новый ее вид в кино: работа на уровне сценариев. То есть с самого момента написания сценария в ход включалась машина цензуры, эффективно выискивая в нем то, что или запрещено, или будет трактоваться не так, как принято «советским обществом». Если раньше запрещали уже снятые фильмы, то в 1968 году начали запрещать сценарии. Из-за этого многие фильмы еще на уровне сценариев были пущены под нож. И действовало это чрезвычайно эффективно, так что путь режиссеров к съемкам был невероятно тяжел, если они даже смогли добиться этих съемок.
Везде, в каждой сцене сценария, в диалогах героев и в описываемом действии цензоры искали такую трудноуловимую вещь, как «несоветская интонация».