Как вообще возникла в СССР страшная идея использовать медицину, психиатрию в качестве карательного аппарата для мыслящих иначе?
Этому предшествовали некоторые исторические события.
Весной 1921 года первый шеф советской спецслужбы Феликс Дзержинский решал очень серьезную проблему: что делать с известной революционеркой, лидером левых эсеров Марией Спиридоновой?
Проще всего было вынести ей смертный приговор. Однако проблема Спиридоновой — или его? — заключалась в том, что западные социалисты уже начали обращать пристальное внимание на репрессии против своих единомышленников на территории бывшей Российской империи, которая теперь находилась под контролем большевиков.
Социалистическая революция как будто победила, ее враги были повержены. Однако вдруг оказалось, что в это же время именно в СССР репрессии против социалистов стали самыми жестокими и многочисленными, чем в любой другой стране.
Ссориться с западными товарищами было не с руки. Поэтому необходимо было срочно найти другое решение. И такое решение Дзержинский очень скоро нашел.
Он написал короткую служебную записку своему подчиненному — инструкцию, по которой необходимо было предпринять следующие меры:
«Надо снестись с Обухом и Семашкой для помещения Спиридоновой в психиатрический дом. Но с тем условием, чтобы оттуда ее не украли и она не сбежала. Охрану и наблюдение надо было бы организовать достаточную, но в замаскированном виде. Санатория должна быть такая, чтобы из нее трудно было бежать и по техническим условиям. Когда найдете такую и наметите конкретный план, доложите мне».
«Санатория» обнаружилась достаточно быстро. Ею стала Пречистенская психиатрическая больница в Москве. В советское время именно эта больница станет Институтом судебной психиатрии имени Сербского. А уже он будет считаться основоположником страшной советской машины карательной психиатрии.
Спиридонову поместят в психиатрическую лечебницу под чужой фамилией, однако пробудет она там недолго, ее отправят в ссылку. А вскоре после начала войны вместе с другими заключенными Орловской тюрьмы расстреляют в лесу за городом…
Записка Дзержинского датируется 19 апреля 1921 года. Эта дата и стала днем рождения советской политической психиатрии.
Идею о том, что психиатрические больницы должны служить делу революции, разделял не только Дзержинский. В 1926 году она была закреплена в новом Уголовном Кодексе, который предписывал применять к совершившим преступления «душевнобольным» две различные меры: принудительное лечение и помещение в лечебное заведение со строгой изоляцией, что потом и выполнялось.
На практике строгой изоляции подлежали исключительно арестованные за контрреволюционные преступления. И одной из самых строгих была созданная в 1939 году Казанская тюремная психбольница, ставшая первой психиатрической тюрьмой, матерью всех ТПБ — существовавших психиатрических заведений закрытого типа.
Согласно инструкции 1945 года, заключению в тюремную психиатрическую больницу подлежали исключительно «государственные преступники».
Специальные клиники для социально опасных душевнобольных существовали во многих странах. Однако советское новаторство заключалось в том, что ТПБ находились в подчинении НКВД, бывшего и тюремным ведомством. В ТПБ заключенные находились в закрытых камерах почти круглые сутки под надзором сотрудников НКВД. Психиатры также были офицерами НКВД.
Если заключенный ГУЛАГа формально имел некие права, то заключенный ТПБ как бы переставал существовать. Его заявления не рассматривались, увечья и смерть не расследовались, да и срок пребывания не определялся законом. В ТПБ могла держать вечно. До смерти Сталина на свободу из Казанской ТПБ не вышел никто — ни одного человека.
Все ТПБ были сверхсекретными учреждениями, о которых даже в ГУЛАГе ходили пугающие слухи. Там за ними закрепилось жуткое название — «вечная койка». И это было правдой.
С точки зрения заключенных, главным отличием ТПБ от обычной психбольницы было питание. Там кормили по голодным гулаговским нормам. В военные годы смертность в Казанской ТПБ была на уровне гулаговской — примерно 25 % в год. До конца войны все заключенные ТПБ погибли — голод и холод убивали вернее пулеметов.
Передачи в ТПБ были запрещены. Понятно, что и лечения особого не было. Все лекарства — валерьянка, бром и… снотворное. То есть заключенного накачивали снотворным, чтобы он спал 2–3 недели.
При Хрущеве тюремные психбольницы переименуют в специальные — СПБ, однако это изменит только название, а не суть.
Ну изменится разве что только то, что больницы станут заполняться не случайными жертвами и номенклатурой, а идейными противниками режима. Одновременно с этим там появятся карательные медикаменты, о которых уже упоминалось, — сульфозин, аминазин, галоперидол…
В октябре Верховый Совет СССР принял новый Уголовный кодекс, который заменил собой Уголовный кодекс 1926 года. Для осуждения диссидентов использовались более 40 статей. При этом в республиканских УК изменялся лишь номер статьи, а само содержание было идентичным. Самой частой была статья 70 — «Антисоветская агитация и пропаганда». Статья 64 — «Измена Родине», содержащая упоминание о «бегстве за границу или отказе возвратиться из-за границы в СССР», позволяла подвергнуть репрессиям тех, кто пытался эмигрировать.
Лица, осужденные по этим статьям, чаще всего оказывались в психиатрических больницах.
До 1960-х годов в Уголовном кодексе существовала статья 148, согласно которой «помещение в больницу для душевнобольных заведомо здорового человека из корыстных или личных целей» должно было наказываться лишением свободы на срок до 3 лет. Однако в 1960-е годы эта статья была полностью изъята из кодекса.
Теперь объявление неугодных людей невменяемыми позволяло без привлечения внимания мировой общественности и связанного с этим шума изолировать их в психиатрических больницах. При этом можно было заявлять, что в СССР существует самая либеральная концепция права, поскольку правонарушитель рассматривался как больной, которого следует лечить, а не как преступник, подлежащий уголовному наказанию.
Принудительные меры медицинского характера — помещение в психиатрические больницы лиц, обвиненных по уголовным и политическим статьям и признанных невменяемыми, официально регулировалось статьями УК 58–61.
Так, в статье 58 УК РСФСР указывалось: «К лицам, совершившим общественно опасные деяния в состоянии невменяемости или совершившим такие деяния в состоянии вменяемости, но заболевшим до вынесения приговора или во время отбывания наказания душевной болезнью, лишающей их возможности отдавать себе отчет в своих действиях или руководить ими, судом могут быть применены следующие принудительные меры медицинского характера: 1. Помещение в психиатрическую больницу общего типа; 2. Помещение в психиатрическую больницу специального типа».
Существовал и другой вариант развития событий — госпитализация без возбуждения уголовного дела, в рамках медицинских нормативных положений. В 1961 году вступила в действие «Инструкция по неотложной госпитализации психически больных, представляющих общественную опасность», утвержденная Минздравом СССР.
Она фактически легитимировала внесудебное лишение свободы и насилие над здоровьем людей по произволу власти и применялась в тех случаях, когда любые законные основания для ареста отсутствовали. Либо тогда, когда власти стремились избежать судебного процесса, который мог бы привлечь внимание общественности.
Госпитализированный в соответствии с «Инструкцией по неотложной госпитализации» человек мог пробыть в психиатрической больнице сколько угодно. В инструкции отсутствовало его право на защиту, пользование услугами адвоката и периодический пересмотр решений о недобровольной госпитализации.
В СССР усиленно строилось все большее количество психиатрических больниц. Если в 1935 году было всего 120 больниц и 33 772 койкоместа, то к 1968 году количество койкомест возросло до 300 550.
С начала 1960-х годов создается также широкая и постоянно растущая сеть тюремных психиатрических больниц.
Диагнозами, которые чаще всего использовались в репрессивных целях, как правило, служили «сутяжно-паранойяльное развитие личности» и уже упоминавшаяся «вялотекущая шизофрения».
Иногда диагноз «параноидальная шизофрения» ставился инакомыслящим, никогда не проявлявшим психотической сиптоматики и впоследствии признанными психически здоровыми. Диссидентам он ставился редко. У них и у отказников была «вялотекущая, малопрогредиентная шизофрения».
Согласно советским правилам, все больные шизофренией должны были находиться на учете в психоневрологическом диспансере. Лица, получившие этот диагноз, автоматически становились на учет в ПНД. Потому, если психиатр трактовал какую-то общественно-политическую самодеятельность как проявление бреда или как «гебоидное состояние с асоциальным поведением», такая трактовка могла автоматически повлечь за собой недобровольную госпитализацию.
Политическим диссидентам часто предъявлялось обвинение по статье 70 (антисоветская агитация и пропаганда) и 190-1 (распространение заведомо ложных измышлений, порочащих советский государственный и общественный строй) УК. Судебным психиатрам предлагалось обследовать тех инакомыслящих, психическое состояние которых следователи сочли не соответствующим норме, и в случае признания политического инакомыслящего невменяемым он согласно решению суда помещался в психиатрическую больницу на бессрочное — до полного «выздоровления» — лечение.
Однако во многих случаях инакомыслящие, привлеченные к уголовной ответственности и направленные на судебно-психиатрическую экспертизу, помещались в больницы специального типа МВД даже без судебного заседания и решения суда, по одному лишь заключению экспертизы, так как формулировки, содержащиеся в законодательстве, далеко не всегда давали возможность осудить за нежелательные высказывания. Экспертное заключение о невменяемости приводило к автоматическому направлению на принудительное лечение, когда факт нарушения закона еще не был доказан.