Медицинское освидетельствование и экспертиза на предмет вменяемости обычно проводились в научно-исследовательских институтах: в Центральном НИИ судебной психиатрии им. В. П. Сербского в Москве, Научно-исследовательском психоневрологическом институте им. В. М. Бехтерева в Ленинграде, психоневрологических институтах Минздрава УССР в Харькове и Одессе. Главными «экспертами» по вопросам медицинского освидетельствования являлись Д. Р. Лунц, А. В. Снежневский, Г. В. Морозов и другие специалисты.
В случае, если психиатры, обследовавшие обвиняемого, не сходились во мнении относительно диагноза либо же имели место те или иные политические тонкости, обвиняемого отправляли на обследование в Институт имени Сербского. Экспертиза там проводилась, как правило, сугубо формально: нескольких коротких формальных бесед было достаточно, чтобы вынести заключение о необходимости принудительного лечения.
Помещение в психиатрическую больницу специального типа назначалось судом в отношении душевнобольных, представлявших по психическому состоянию и характеру совершенных ими деяний особую опасность для общества. Именно такое решение чаще всего выносилось судом в отношении инакомыслящих, обвиняемых в совершении «политических» преступлений, хотя доказательств, что диссиденты являются опасными для себя или для общества и могут совершить физическое насилие, как правило, не предъявлялось. Направление же в психиатрическую больницу общего типа считалось сравнительно мягкой формой принудительных мер медицинского характера.
Обвиняемые не имели права на обжалование. Хотя родственники или другие заинтересованные граждане могли бы действовать от их имени, они не имели права привлечь других психиатров для участия в процессе, поскольку психиатры, привлекавшиеся государством считались в равной мере «независимыми» и заслуживающими доверия перед законом.
Как правило, подследственные, которых признавали невменяемыми, не имели даже возможности находиться в зале суда, и судебное определение по делу им не объявляли. Им не предъявлялись заключения экспертов, часто у них не было возможности встретиться с адвокатом.
Следователь имел также право не объявлять обвиняемому постановление о назначении судебно-психиатрической экспертизы. Это представляло собой грубое нарушение презумпции психического здоровья, поскольку еще до решения судебно-медицинских экспертов следователь, основываясь на своем произвольном и неквалифицированном мнении, фактически мог делать вывод о наличии у обвиняемого психического расстройства, якобы не позволяющего ему узнать о назначении экспертизы. Такая ситуация лишала обвиняемого существенных юридических прав: права заявить отвод эксперту, представить дополнительные вопросы для получения по ним заключения эксперта и других.
Вопреки статье 111 Конституции СССР, в которой значилось: «Разбирательство дел во всех судах СССР открытое», милиционеры и сотрудники госбезопасности не пропускали посетителей в здание суда, и друзья подсудимого вынуждены были ждать приговора на улице. Имели место случаи, когда граждан, особенно упорно рвавшихся на суд, арестовывали на пятнадцать суток.
В ряде случаев принудительное обследование и принудительная госпитализация осуществлялись без возбуждения уголовного дела, в рамках медицинских нормативных положений. При этом вопрос о недобровольной госпитализации не рассматривался даже в порядке гражданского судопроизводства. Инакомыслящие помещались в психиатрические больницы при самых разнообразных обстоятельствах, при этом часто они подвергались заключению, не будучи первоначально осмотрены психиатром.
Их задерживали на работе, на улице или в домашней обстановке; в ряде случаев диссидентов вызывали под каким-либо предлогом в больницу, милицейский участок, военкомат или другие государственные учреждения, где неожиданно для себя человек представал перед психиатром, который помещал его в психиатрический стационар. Хотя, согласно «Инструкции по неотложной госпитализации…», недобровольно госпитализированного должна была в течение суток освидетельствовать специальная комиссия в составе трех врачей-психиатров, чтобы решить вопрос о том, оправдано ли стационирование и необходимо ли дальнейшее пребывание в стационаре. В действительности инакомыслящие, подвергшиеся госпитализации, во многих случаях не осматривались комиссией в течение первых суток, а порой и не подвергались освидетельствованию вообще.
Те, кто прошел через заключение в специальных психиатрических больницах, неизменно оценивали свой опыт как унижавший человеческое достоинство и как очень тяжелое переживание.
В камерах была чрезвычайная скученность. Пройти между кроватями было трудно. Узникам приходилось постоянно пребывать на койках сидя или лежа, дышать спертым воздухом. Отсутствие вентиляции в камерах было повсеместным.
Отсутствие в них туалетов так же было мучительно: отправление физиологических потребностей допускалось лишь в установленное администрацией время суток и в строго предусмотренные несколько минут для каждого.
Для заключенных в камерах полностью отсутствовало физическое движение и возможность пребывания на свежем воздухе. Предусмотренные ежедневные прогулки в течение часа сводились к тому, что узников покамерно выводили в небольшие тюремные дворики, полностью лишенные растительности и какого-либо спортивного инвентаря. При этом время прогулок сокращалось почти вдвое — по желанию администрации.
Мучительные инъекции нейролептиков, превращающих человека в овощ, дополняли ужасную картину.
Узники психиатрических больниц были полностью лишены юридических прав, существующих даже в тюрьмах и лагерях.
Также они были лишены возможности иметь в камере бумагу, ручку, книги, журналы. Переключиться на другие занятия, чтобы снизить негативное воздействие обстановки, было невозможно. Так, если узник, к примеру, начинал заниматься изучением иностранных языков, врачи немедленно констатировали «ухудшение состояния» и увеличивали дозы нейролептиков.
Находиться в камерах с такими же политическими заключенными или «отказниками» узникам было запрещено. Каждый из них содержался в камере с исключительно тяжелыми больными, совершившими тяжкие преступления. Общение с другими диссидентами тоже запрещалось. Люди годами были вынуждены наблюдать пациентов с тяжелой умственной отсталостью, кататоническим возбуждением и прочими тяжелыми диагнозами.
Как уже упоминалось, в отличие от узников лагерей и тюрем, у заключенных в СПБ не было возможности обращаться к прокурору, и хотя формально члены их семьей имели право ходатайствовать перед прокурором о возбуждении уголовного дела против персонала больницы, в действительности это право не реализовывалось. Пациенты редко были информированы о своих правах и, как правило, не имели возможности подавать апелляцию.
Многим пациентам спецбольниц не позволялось держать в палатах свои личные вещи. Вся входящая и исходящая корреспонденция прочитывалась, телефонами им пользоваться не разрешали. В качестве посетителей специальных психбольниц допускались, как правило, лишь члены семьи, свидания проходили в присутствии надзирателя; как и в тюрьме, были запрещены многие темы для разговора.
Большинство специальных психиатрических больниц были расположены на территории действующих или бывших тюрем, поэтому обстановка там во многом напоминала тюремную. Спецбольницы были окружены высокими кирпичными стенами, вокруг всей территории стояли сторожевые вышки с охранниками МВД, поверх стен была протянута колючая проволока. Все входы в отделения и палаты закрывались дверями со стальной решеткой или из сплошной стали. Каждое отделение имело свой двор для прогулок, при этом они были окружены сплошными заборами, чтобы исключить контакт между пациентами отделений.
Многие пациенты в СПБ пребывали запертыми в палатах значительную часть дня без какой-либо деятельности (кроме приема пищи и прогулок во дворе). Обстановка этих палат почти не отличалась от обстановки тюремных камер. Стены были покрыты штукатуркой, окна маленькие, зарешеченные, нередко закрытые деревянными щитами-«намордниками». Спали заключенные на металлических нарах или кроватях. Ночью обычно горел свет (на лампочку часто была надета проволочная сетка или красный плафон), что затрудняло сон для многих заключенных. Зимой в камерах и на прогулках нередко бывало холодно, однако иметь свою одежду часто не разрешалось.
Трудотерапия в спецпсихбольницах иногда являлась обязательной, иногда — лишь поощрялась администрацией. Пациенты работали в картонажных, ткацких, переплетных, швейных и других мастерских, получая за это чрезвычайно малую заработную плату — от 2 до 10 рублей в месяц, перечислявшихся на личный денежный счет. Администрации СПБ этот труд был очень выгоден, поскольку цена сбыта изготовляемой продукции в десятки раз превышала стоимость оплаты труда. Отказ работать порой наказывался инъекциями психотропных препаратов и травлей, осуществляемой санитарами-уголовниками.
Охранную службу в спецпсихбольницах, как и в тюрьмах, несли офицеры и солдаты внутренних войск. Таким образом там было, по существу, два начальства: военное и медицинское, соответственно и два руководителя: начальник спецпсихбольницы и главный врач. При этом многие функции не были четко разграничены между военной и медицинской администрацией, и часто заведующие отделениями и лечащие врачи являлись офицерами; старшим сестрам и фельдшерам в ряде СПБ также были присвоены воинские звания.
Психиатрические больницы общего типа и самими узниками, и западными экспертами, посетившими советские ПБ, характеризовались как менее жесткие по условиям содержания в сравнении со специальными психиатрическими больницами. Пациенты там свободно ходили по коридорам и имели доступ к местам отдыха и развлечений. Им давали возможность писать и читать, разрешались свидания.
Для психбольниц была характерна грубая, однообразная, плохая пища. В советских пенитенциарных учреждениях скудный пищевой рацион традиционно являлся одним из наиболее эффективных методов воздействия на поведение узников, однако пациенты психиатрических тюрем, как правило, получали пищи даже меньше, нежели заключенные в тюрьмах и лагерях. Причина этого была в том, что часть содержимого общего пищевого «котла» съедали так называемые санитары, набранные для принудительной работы в специальных больницах из числа обычного тюремного контингента — людей, осужденных к лишению свободы за уголовные преступления. По сообщениям бывших узников специальных психиатрических больниц, эти санитары при полном попустительстве администрации шантажом, угрозами и побоями вымогали у узников часть продуктов питания, передаваемых в очень ограниченном количестве родственниками с воли. Продукты также воровали медсестры, фе