— Говори, дура! Что произошло? Не глотай слова! Говори!..
Было около полуночи, когда смертельно уставший после 18-часового допроса вора-домушника, бывшего в полной несознанке, Емельянов вернулся домой. И, едва отворив дверь, услышал, как разрывается телефон. Судя по тому, какими испуганными глазами глядели на него коты, он звонил все время.
Подняв трубку, Емельянов услышал женские рыдания. А потом с сожалением и раздражением вспомнил, что дал свой телефон Але. По глупости, конечно. И вот теперь она позвонила ему.
— Беда… С ним произошла беда, — рыдала Аля в трубку, — я чувствовала это!..
— Говори толком! — рассердился Константин, не выносивший женских истерик. Однако в глубине души он сразу почувствовал, что это не совсем обычная истерика.
— Я получила записку… от него, — Аля перешла на шепот.
— От Аджанова? — задохнулся от удивления Емельянов.
— От него… Ты мне очень нужен. Приходи!
— Как ты получила записку? — не понимал Константин. — Как это произошло?
— Приходи… — снова зарыдала она.
Емельянов в сердцах бросил трубку. Он прекрасно знал, что Аджанов находится в психдоме, в спецлечебнице. Каким образом он умудрился передать Але записку, если правила там свирепей, чем в тюрьме?
Но надо было идти. Покормив котов, Емельянов быстро переоделся и пошел на Пушкинскую.
Аля выглядела страшно. Как он и предполагал, помертвевшее лицо ее напоминало безжизненную маску. Она испытывала настоящее горе, и как выглядит, ей было все равно. С горечью Емельянов подумал, что она действительно любит Аджанова — гомосексуалиста, находящегося в специализированной психиатрической больнице. Какой жестокий парадокс…
— Вот… — Аля протянула ему листок из блокнота. Обычный блокнот, такой может быть у кого угодно. Простым карандашом на нем от руки было написано: «Прости за все. Гранатового дома не существует».
Емельянов нахмурился:
— Ты знаешь, о чем он пишет?
— Он со мною прощается. Это прощание, — Аля зарыдала снова.
— Это его почерк?
— Да, его. Я видела, как он от руки писал свой сценарий.
— Где конверт?
— Конверта не было, — закрутила она головой.
— Как ты получила записку?
— Это не важно… Мне передал ее один друг…
«Друг, имеющий доступ в СПБ?» — едва не ляпнул Емельянов, но вовремя прикусил язык. Он понял. Записку ей передал Печерский.
— Отдай мне ее, — попросил Константин. — Я попытаюсь выяснить. У меня есть связи.
— Но ты вернешь мне ее? Вернешь?
Вместо ответа Емельянов сунул записку в карман. Он был крайне озадачен, его тревожили самые плохие предчувствия. Вся эта жуткая история нравилась ему все меньше и меньше.
— Не уходи, — Аля подняла на него глаза, — пожалуйста… Я не могу сейчас остаться одна. Пожалуйста!
У Константина защемило сердце. Вместо ответа он молча обнял ее, привлек к себе, чувствуя, как ему в шею по-щенячьи доверчиво уткнулось залитое слезами лицо.
Следующим утром, непривычно рано для самого себя, около девяти, Емельянов сидел в своем кабинете и задумчиво вертел в руках записку. Он рассматривал ее со всех сторон. Достав из ящика мощную лупу и включив настольную лампу, принялся изучать каждую вмятинку на бумаге, каждый завиток карандаша.
Внезапно кое-что показалось ему странным. На оборотной стороне записки он увидел какой-то непонятный след. Емельянов прикрепил записку на абажур горящей настольной лампы, еще раз вооружился лупой…
Сомнений не было: на обратной стороне, виднелся след от круга. Как будто что-то придавило бумагу.
Мысленно Константин очертил этот круг и вдруг онемел… Это была ведомственная печать, самая настоящая ведомственная печать, которую часто использовали для оформления различных важных документов — и в уголовном розыске, и в судах, и в КГБ.
Емельянов похолодел. След от печати означал, что записку вынули из уже существующего дела, открытого в органах госбезопасности. А это значило, что теперь под ударом находится и сам он.
Внезапно зазвонил телефон. Это был информатор, он назначил срочную встречу. Чтобы добраться до места, нужно было выходить немедленно. В этом информаторе опер был заинтересован.
Отворилась дверь кабинета. На пороге возник Влад Каров.
— Привет, дружище! — с порога засиял он. — Что-то давно тебя не было видно! Как насчет выпить вечером?
— Не могу, дела. — нахмурился Емельянов.
— Жаль. А я уже соскучился. Есть много что рассказать. Ну, да ладно. Можно я от тебя позвоню? У меня телефон барахлит что-то!
— Да звони сколько угодно! — пожал плечами Константин. — Я все равно уже ухожу.
— Дела? — прищурился Каров.
— Дела у прокурора, а у меня так, делишки, — парировал Емельянов.
Затем открыл сейф, положил записку туда. Когда он был в дверях, Каров уже сидел за его столом, держа в руках телефонную трубку.
Информатор ждал Емельянова на углу Пироговской и Свердлова и заметно нервничал. Был это щупленький, худенький вор. Внешне он больше походил на студента или преподавателя — отутюженный костюмчик, портфель, очки. Ни дать ни взять интеллигентный молодой человек, попавший в сложные жизненные обстоятельства.
Однако Емельянов знал, что внешность — самое обманчивое, что может быть. «Интеллигентный молодой человек» был вором на доверии, трижды судимым, с авторитетом в воровском мире. И он был очень умен.
Он стучал Емельянову для того, чтобы устранять со своего пути конкурентов. У него были свои собственные интересы для сотрудничества с милицией. И его информации всегда были очень точными, верными и важными. Благодаря им Константин раскрыл уже множество дел.
И вот теперь информатор выпалил с ходу:
— Заезжий гастролер тачку ворованную на Пролетарском бульваре толкает. Рядом с киностудией.
— Рядом с киностудией? — опешил Емельянов.
— Обнаглел совсем… — Вор выругался сквозь зубы.
— Откуда взялся? — нахмурился опер.
— Вроде из Москвы. И кликуха, погоняло у него вконец дурацкое — Солнце. В общем, надо его из города погнать.
— Зачем? — усмехнулся Емельянов, прекрасно понимающий игру информатора.
— Пацаны хотели его на ножи поставить, — мрачно прокомментировал тот, словно не слыша вопроса, хотя на самом деле прекрасно он все слышал, — но головняк будет еще тот. Разборки начнутся. Оно нам надо?
— Ясно, — кивнул Константин. — Где будет, говори.
— Пляж есть дальше по Пролетарскому, санаторский. Там кабачок у моря, называется кафе «Якорь». Сегодня вечером, ровно в 8, у него забита там стрелка с лохом — клиентом.
— Почему с лохом? — не понял Емельянов.
— Потому, что клиент — подстава. Это ребята его развели, чтобы тебе сдать.
— Описывай его, — кивнул Константин.
Когда информатор начал описывать внешность гастролера, Емельянову от удовольствия вдруг захотелось захохотать! Это ж надо такое! Но он позволил себе лишь легкую, презрительную улыбку. Пусть информатор не думает, что слишком много делает для него.
Для участия в предстоящей операции Константин позвал одного опера из соседнего отдела, наиболее толкового и молчаливого из всех, и забронировал служебную машину без ведома Тищенко.
Ровно в восемь, оставив машину с опером напротив кабачка, к которому оказался вполне удобный съезд, он входил в небольшой дешевый притон, где обычно отиралась всякая шушера.
Остановился в дверях, искоса глянул на девицу за стойкой, мгновенно почуявшей милиционера, и осмотрелся в задымленном помещении.
Людей внутри было не много. Нужный ему человек, которого Емельянов узнал сразу, сидел спиной к двери, поэтому, к счастью, его не видел. За столиком он был один. Перед ним высилась большая кружка с белой пенной шапкой. На тарелке была разложена незатейливая закуска из копченой рыбы и креветок. Видно было, что человек нервничает — он постоянно поглядывал на часы.
Клиент опаздывал, и у вора, желавшего продать ворованную машину, это вызывало нервозность. Усмехнувшись, Емельянов достал свой верный пистолет «макаров», снял с предохранителя и, пряча руку за отворотом расстегнутой куртки, пошел к столику. Затем ткнул человека стволом пистолета в спину, между лопаток:
— Не двигаться. Уголовный розыск. Руки на стол.
Вздрогнув от неожиданности, мужчина вытянул руки. Емельянов быстро захлопнул на них наручники. Затем развернул к себе.
— Ну привет, старый знакомый!
Перед ним сидел… шофер Николай, мифический сотрудник киностудии с внешностью простоватого деревенского парня. Лицо его скривилось.
— Ты… — он грязно выругался сквозь зубы.
— Ну, шагай, клиент не придет. Подставили тебя, парень.
Емельянов вывел вора из кабачка под испуганными взглядами окружающих.
— Где тачка? — спросил опер, когда они вышли на улицу.
— Вон, — Солнце кивнул на старый «мерседес» синего цвета, стоящий на небольшой самодельной парковке возле кафе.
— Отлично. А ну-ка открывай, и сядем. Есть разговор не для посторонних ушей.
Несмотря на то что руки его были скованы, Солнце легко справился с автомобильным замком. Они уселись на заднем сиденье. Емельянов отобрал у вора ключи.
— Хорошо замаскировался, — усмехнулся. — И какова добыча?
— Так, по мелочи, — хмыкнул тот.
— Тачку у кого спер?
— Чтобы я сам себе срок сделал?
— Послушай, дурик. Хотел бы я тебе прилепить срок, разговор наш с тобой был бы в другом месте. Но ты мне нахрен здесь, в моем городе, не нужен. Поэтому говори, как есть. И помни: со мной шутки плохи. Я и в колено выстрелить могу. При попытки к бегству. Так у кого?
— У режиссера одного, — вор отвел глаза.
— Ты знаешь, почему тебя сейчас подставили? Потому, что ты залез на чужую территорию, и все такое. Понимаешь, почему тебя со всеми потрохами сдали?
— Нет, — и в голосе вора, и во всей фигуре появилось плохо скрываемое напряжение.
— Чтобы сделать из тебя суку, стукача!
Николай выругался. Емельянов усмехнулся:
— Вот мы сейчас с тобой поедем в отдел, оформлю я твое задержание, и знаешь, кто навестит тебя в камере на следующий день?