Просторная гостиная с высокими окнами, выходящими на виа Гарибальди, была украшена потолочными росписями в том же стиле, что и фрески в атриуме.
— Это тоже Тавароне? — спросил я.
— Молодец, Илья, — сказала Клио. — Может, из тебя еще и выйдет толк. Это историческая встреча Антониотто Адорно и папы Урбана VI в Генуе.
— А нашу историческую встречу тоже отобразят на потолке?
— Для начала я бы на твоем месте немного похудела, Илья. Представь, как ты будешь выглядеть там, на высоте и в невесомости.
— Зрители поймут, что благодаря тебе у меня вырастают крылья.
Стены были увешаны десятками темных старинных картин в тяжелых позолоченных рамах. По словам Клио, большинство их являли собой произведения генуэзской школы, дополненные считаными работами венецианских и ломбардских художников на религиозные и мифологические сюжеты. Суровый пожилой мужчина оказался портретом предка кисти Ван Дейка. На серванте в серебряной рамке стояла фотография одетой в черное матери Клио, пожимавшей руку папе Иоанну Павлу II. В столовой висели натюрморты и бытовые сцены художников фламандской школы. Посередине лоснящегося дубового стола красовалась бронзовая скульптура лошади.
— Джамболонья, — сказала Клио.
Серебряные подсвечники Вирджилио Фанелли. Коллекция была богаче, чем во многих музеях.
— А что это за полотно?
Я указал на изображение угрюмого молодого человека в библейской одежде, с деревянным посохом, облокотившегося на ветхозаветную скалу. Картина была написана с выразительным применением светотени и, судя по всему, представляла собой большую ценность, поскольку занимала центральное место над камином.
— Наверняка кто-то из учеников Караваджо, — выпалил я наугад. И по-видимому, оказался не так далек от истины, ибо Клио многозначительно улыбнулась.
— Неплохо, — сказала она. — Теоретически ты прав. Только в данном случае картина принадлежит кисти самого мастера.
— Это Караваджо?
— Единственный в Генуе. Иоанн Креститель. Но я убеждена, что это одновременно и автопортрет. Караваджо был одержим Иоанном. Он часто отождествлял себя с ним. Самый интересный пример, пожалуй, — это изображение обезглавливания Иоанна, которое висит в одноименном соборе на Мальте. Караваджо подписал его кровью Иоанна. Написанная красной краской лужа крови плавно перетекает в подпись, сделанную той же красной краской.
— Я хотел бы его увидеть, — сказал я.
— Я тоже никогда не видела оригинал этой работы.
— Тогда решено. Отвезу тебя на Мальту.
— Ловлю на слове, — сказала она.
— Значит, дома у твоих родителей висит подлинник Караваджо.
— Эта картина принадлежит моей семье уже целую вечность. Теперь ты понимаешь, что о ней нельзя писать. Я даже не могу опубликовать ее изображение. Воры ведь тоже читают журналы, а такой частный дом едва ли может обеспечить себе адекватную охрану. Но факт остается фактом. Я выросла под устремленным на меня строгим взглядом Караваджо. Кем еще я могла стать? С юных лет прошлое заглядывало мне через плечо. Подобно тому как Караваджо помещал себя на картинах в библейскую эпоху, я жила на фоне прошлого Караваджо. И, судя по взгляду на этом полотне, веселее мне от этого не становилось.
— Отчего это тебе не весело, Клио? — Из кухни с кофейным сервизом на серебряном подносе появилась ее мать. — Ты только что с ним познакомилась. Эти серьги, милочка, никуда не годятся. Уж поверь своей старой матери. Ну и? Как ему наш дом?
— Он говорит по-итальянски, — сказала Клио. — Ты можешь спросить у него самого.
— Правда? Значит, вы еще и общаетесь? Чудесно.
Мы сели. Из серебряного кофейника она разлила кофе в миниатюрные фарфоровые чашечки.
— Сахар? — она предложила принесенные мною шоколадные конфеты.
— Я бы сейчас хотел кое о чем сообщить, если позволите, — сказал я. — Хочу поблагодарить вас за приглашение, синьора. Познакомиться с вами для меня большая честь.
— Да, — сказала мать Клио. — Кстати, моя дочь сама себя пригласила. Ты ему уже рассказала о нашей семье, Клио?
Откинувшись на спинку стула, она устремила на меня свой взгляд и начала рассказывать. От имен и дат выдающихся предков, занимавших высокие посты в Генуэзской республике, у меня голова пошла кругом, но я продолжал слушать с заинтересованным видом. Ее повествование прервало появление робкого пожилого мужчины, незаметно прокравшегося в комнату. На нем были старый неряшливый коричневый костюм, засаленный коричневый галстук и розовые тапочки. Клио представила меня своему отцу, я встал и пожал ему руку. Не проронив ни слова, он подмигнул мне и вышел из комнаты. Мать продолжила свой рассказ.
— Ну что, — прощаясь, произнесла она, — я чуть было не сказала «до свидания», однако для начала поглядим, сколько ты продержишься.
— Ты ей понравился, — сказала Клио, когда мы снова оказались на улице. — Обычно она не столь словоохотлива.
— Приятно слышать, — сказал я. — У меня лично не сложилось такого впечатления. И еще. Извини, что спрашиваю, просто хочу убедиться, что все правильно понял. Твои родители из аристократического рода?
— Мать — маркиза Кьавари Каттанео делла Вольта. Отец вошел в семью, женившись на матери.
— Маркиза — это высокий титул?
— Что-то между герцогиней и графиней. Один архивист по имени Андреа Леркари написал о нашей семье книгу. Нашему генеалогическому древу больше тысячи лет.
— Значит, ты тоже титулованная дворянка.
— После смерти матери я стану маркизой, хочу я того или нет.
— И у тебя есть настоящий фамильный герб?
— Пересеченный: в первом золотом поле черный коронованный орел, нижнее поле шестикратно пересечено на лазурь и серебро и прикрыто столбом, восьмикратно скошенным вправо на червлень и серебро.
— Здорово.
— Ты так считаешь?
— Ты ведь единственный ребенок. Так что, если мы не поднапряжемся, то на тебе закончится тысячелетняя история этой семьи. Я бы не хотел иметь это на своей совести. Даже в самих дерзких мечтах я не мог предположить, что мне уготована столь важная, если не сказать благородная, миссия.
— Смейся на здоровье, — сказала она. — А тебя она не пугает?
— Вообще-то, да.
— Проблема в том, что мои родители именно так и рассуждают. Теперь понимаешь, как ужасно родиться с грузом истории на плечах? От него никакой пользы. Одни лишь предначертания и ограничения. Меня произвели на свет с поручением продолжить прошлое, вот к чему все сводится. Всю свою жизнь я сопротивлялась сему предназначению, но не слишком в этом преуспела, ибо была настолько глупа, что взялась изучать историю искусств и еще прочнее увязла в прошлом.
Мы были знакомы чуть больше месяца, когда ей пришло предложение о работе. Она упомянула о нем вскользь, обрезая мертвые листья своего комнатного растения. Ей позвонила приятельница научного руководителя, с которой она, в отличие от самого научного руководителя, изредка поддерживала контакт: посылала конфеты на Рождество, а в прошлом году даже помогла составить каталог выставки. Ей, кстати, до сих пор не заплатили за труды. Но это уже другая история. Приятельница работала в Галерее изящных искусств, и там появилась вакансия. Директор галереи был у нее в долгу, и она предложила кандидатуру Клио, поскольку организовывала новую выставку, так что, если Клио интересно, она все устроит. Разумеется, требовалось еще пройти официальный отбор, что, впрочем, было сущей формальностью.
Я от всей души ее поздравил. Фантастическая новость. Она пожала плечами. Я спросил, в чем будет заключаться новая работа. В преподавании студентам истории искусств.
— Ты же всегда этого хотела. Я понимаю, что это еще не исследовательская работа, но определенно более содержательная, чем в аукционном доме.
— Это всего на год. С возможностью продления. Но без всякой гарантии.
— Пусть даже на год. Это шанс пойти новой дорогой и инвестировать в собственное будущее. Прости, что выражаюсь как профориентолог, но я искренне так думаю.
— В «Камби» у меня постоянный контракт. Может, глупо жертвовать им ради неопределенного будущего.
— Даже неопределенное будущее — это будущее, — сказал я. — Если ты предпочтешь надежность, то никогда не выберешься из этой лавки старьевщика, торгующего сувенирами из прошлого.
— Знаю.
— Только не говори, что тебя не интересует будущее. Ты уже один раз это сказала.
Она засмеялась.
— Галерея находится на Ларго Пертини, если не ошибаюсь? — уточнил я. — Рядом с оперным театром Карло Феличе? Дивное место. И гораздо ближе, чем этот твой замок над Пьяцца Манин. Я смогу ежедневно провожать тебя до работы. Будем вместе завтракать на Пьяцца де Феррари.
— Нет, Илья. Ты не понял. Я говорю о венецианской Галерее.
— В Венеции?
— Да.
— Знаменитая венецианская Галерея?
— Мне придется переехать, — сказала она.
— Ну и что из того?
— Ну вот я и сомневаюсь.
— Я поеду с тобой в Венецию.
Я сказал это в порыве эмоций, но, поразмыслив секунду, осознал, что говорил серьезно. Более того, меня охватил восторг, словно в предвкушении большого приключения. Неважно, как оно закончится, хорошо или плохо, — это будет приключение. Разумеется, я поеду с Клио в Венецию. По правде говоря, перспектива поселиться с ней в Венеции показалась мне наилучшим из всех возможных планов, когда-либо придуманных человеком.
— Ты действительно сделаешь это ради меня? — произнесла она еле слышно.
— С превеликим удовольствием.
— Но ты же любишь Геную. Ты здесь как дома. Ты больше генуэзец, чем я.
— Зато я не итальянец и посему не боюсь перемен. С тобой я уже начал новую жизнь, и новые декорации ей отнюдь не помешают. Переехать со мной в Венецию — самый романтичный подарок, который ты можешь мне преподнести. Там мы будем еще ближе, чем здесь, потому что там мы никого не знаем. Представляешь, сколько приключений ждет нас в Венеции? Мы будем совершать там открытия. Только вообрази себе, сколько всего мы наоткрываем.