— Надеюсь, не на сто процентов непроизвольно.
— Конечно, не на сто, — ответил Марко. — Я в другом смысле. Для меня важны принцип, ясность в подходе. Считаю, что образ должен рождаться из наблюдения и осмысления наблюдения. В наши дни визуальная культура стоит на первом месте, и сплошь да рядом оказывается, что визуализация образов вытесняет наблюдение. Возможно, я выразил свою мысль неотчетливо.
— Да уж.
— Я имею в виду, что если начну съемку немедленно, то почувствую себя туристом. И только дома увижу то, что должен был увидеть сразу. Примерно так. Понимаешь?
— Я не могу тебе запретить посмотреть и поразмыслить, прежде чем взяться за камеру, — сказал я, — хотя значение этого этапа тоже не стал бы преувеличивать. Я просто-напросто надеялся, что ты сумеешь сочетать эти два процесса наиболее эффективным образом. Но наверное, я слишком многого хочу. Факт остается фактом: из Италии я прилетел сюда впустую.
— Это неправильный взгляд, Илья, — возразила Грета. — Чтобы снять хороший фильм, необходимо основательное подготовительное исследование. А если в сегодняшнем разговоре, паче чаяния, прозвучит что-то уникальное, что невозможно будет повторить, ты сможешь использовать этот материал для романа, который обещал написать в качестве побочного продукта. Именно поэтому нам так хотелось привлечь к нашему проекту именно тебя.
— Как мило с вашей стороны, — усмехнулся я. — Премного благодарен, что при всей гигантской художественной значимости вашего фильма вы уделяете внимание столь скромному и ничтожному побочному продукту, как тот, что я создаю, отдаваясь моему литературному хобби.
— Этого я вовсе не имела в виду, — обиделась Грета, — ты и сам знаешь.
— Честно говоря, я до сих пор расставлял приоритеты противоположным образом и надеялся, что это благодаря вам с вашим царским киношным бюджетом я смогу собрать материал для моего романа. Ты же понимаешь, Грета, как я разочарован, что поиски субсидии на наш проект, вопреки твоим личным неутомимым усилиям, пока еще, мягко говоря, не увенчались успехом. Вместо того чтобы осыпать меня авиабилетами на Бора-Бора, в Лас-Вегас, на Мальдивы, в Тиандученг, Мапуто, Белиз, на Аитутаки, Гавайи, Фуджи, Багамы, Бали или в Бангкок, вы заманиваете меня в Гитхорн. В моем списке пожеланий эта дыра не значилась. Я приехал сюда, только чтобы сделать вам приятное.
Из тех приключений, которые ожидают нас здесь сегодня, мне ничего не пригодится для романа. Но коль скоро профессиональное чувство долга велело мне приехать в этот чертов Гитхорн, я имею право ожидать, что вы примете меня здесь тоже как профессионалы, то есть так, чтобы мне не пришлось заключить, что мой приезд лишен всякого смысла.
— Теофиль приедет с камерой, — сказала Грета. — Он будет все снимать.
— Своей самодельной средневековой пинхол-камерой? Будет водить перед объективом туда-сюда черной перчаткой и произносить «гип-по-по-там», чтобы высчитать выдержку продолжительностью секунда, и вручную проворачивать пленку, чтобы свет упал на следующий кадр. Марко, сколько минут фильма можно таким образом отснять за день?
— Минуты две, — ответил Марко. — Но зато это порождает эффект отчуждения.
— Охотно верю. Но мы живем в двадцать первом веке. Честное слово, не понимаю, зачем, стремясь создать произведение искусства, сознательно отказываться от имеющихся технических возможностей и, подобно пещерному жителю, изобретать всевозможные приспособления заново. Чтобы заполучить такую камеру, какая сейчас встроена в каждый мобильник, братья Люмьер пошли бы на убийство. Но возможно, в том-то и дело, что нынче кто угодно может снимать видео. Чтобы почувствовать себя оператором-художником и обозначить свой профиль как человека искусства, люди вроде Теофиля, ностальгируя по временам, когда всякий оператор был художником, отказываются от достижений, позволяющих любому человеку стать творцом. Это тоска по исключительности. Ностальгия по временам, когда техника была настолько сложной, что лишь немногие умели ею пользоваться. Если бы я решил об этом написать, я возвел бы данное явление в ранг символа нынешнего состояния европейского искусства, а может быть, и вообще условия человеческого существования на нашем континенте. Вместо того чтобы что-то значить, предаемся ностальгии по тем временам, когда мы что-то значили. У европейцев идентичность коренится в прошлом, и мы этим гордимся. Но этот культ минувших времен — не что иное, как неуклюжий защитный механизм для противостояния утрате нашей идентичности сегодня. Но это непродуктивно. Я пишу быстрее, чем Теофиль снимает кино.
— По-моему, ты только что сказал, что не собираешься об этом писать.
— Вот именно. Это все ужасающе бессмысленно.
— Ты в любом случае приехал не зря. Ведь ты еще выступаешь в Ассене.
— Все, ребята! — шикнула на нас Грета. — Если продолжать в том же духе, мы черт знает до чего договоримся. Постараемся все делать оптимально. А вот и Теофиль.
— Идемте поскорее, — поторопил их я. — Бога ради, давайте хоть чем-то займемся.
Нынешнее богатство Гитхорна — это его бедность в старые времена. Чтобы согреваться в ветряное и туманное время года, первым жителям этого убогого поселения в болотистой местности, где при всем желании ничего невозможно было вырастить, приходилось использовать собственную землю как топливо. Там, где люди добывали торф, скапливалась вода. Оставшиеся после разработок торфа карьеры они соединяли широкими каналами, чтобы на плоскодонных баржах перевозить снятый дерн по воде. На испещренной оспинами, изрытой земле выросли деревенские дома с горбатыми крышами, к которым можно было добраться по настилам из досок или более высоким деревянным мостикам, перекинутым через каналы. Передвигаться же на большее расстояние можно было только по воде. Бакалейщик доставлял свой товар на плоскодонном пюнтере. Крестьянин переправлял скот с места на место на боке, а его работник развозил бидоны с молоком на флоте[21]. Почтальон приплывал к вам на боти, а хихикающие влюбленные парочки на таком же боти добирались до сенокосного луга по Ахтерграхту. Сборщики камыша, возвращаясь после рабочего дня на пюнтерах по Валенграхту, приветственно поднимали свои мозолистые от срезания твердых стеблей руки, когда встречали рыбаков с уловом угрей, бившихся в прикрепленном к боти садке. Сено для скота грузили на бок, потом с довоенной неторопливостью, отталкиваясь от дна шестом, транспортировали до фермы. Жить в испещренной канавами и каналами деревне было тяжело и неудобно, и, если бы нашлись деньги, чтобы ликвидировать эту отсталость, никто бы не сомневался ни минуты.
Гитхорн стал туристским центром благодаря художественному вымыслу. В 1958 году кинорежиссер Берт Ханстра снял здесь фильм «Фанфары»: о двух соперничающих друг с другом духовых оркестрах в воображаемой деревне Лагервиде. Это была ностальгическая комедия, безошибочно сыгравшая на национальных чувствах, в пятидесятые годы становившихся уже анахронизмом в мире, который, несмотря на старательно задернутые занавески, все более и более проникал в гостиные. Берт Ханстра задумал фильм как дань любви и уважения к голландскому уюту и чистоте нравов, с прелестными коровками и козочками на заднем плане и с хорошим концом. Идеальный фильм для поднятия настроения, имевший невообразимый успех. Его посмотрело больше двух с половиной миллионов зрителей, так что он стал вторым по посещаемости фильмом нидерландского производства за все времена. У людей часто появляется трогательное желание почувствовать себя персонажем любимой книги или любимого фильма и побывать среди декораций, где он снимался. В Гитхорн потянулись толпы туристов одного дня, мечтавших посетить Лагервиде. За одно десятилетие туризм стал для деревни основным источником доходов. С горбатых домов сняли современную кровлю и вернули крыши из соломы. Дорогу N334 спрямили и расширили — получилось хорошее шоссе с высокой пропускной способностью. Вдоль широкого Стейнвейкского канала построили яхт-клубы. Крестьяне, еще недавно сообщавшиеся с внешним миром исключительно по воде, исчезли, а дома за астрономические суммы купили платежеспособные жители западной части Нидерландов. Когда здесь купил себе дом — бывшую ферму — комедийный актер и первый в отечественной истории Знаменитый Нидерландец Рейк де Гойер[22], деревня Гитхорн навсегда стала другой.
Мир открыл для себя Гитхорн. Деревушка с населением меньше трех тысяч человек принимает ежедневно по несколько десятков тысяч туристов. В последние годы на нее обрушился настоящий вал китайцев. Сейчас их приезжает сюда тысяч по сто пятьдесят в год. В Шанхае построена точная копия Гитхорна в натуральную величину, и, когда было решено выпустить всемирную версию игры «Монополия», благодаря огромному количеству голосов, поданных за нашу деревню китайцами, она заняла место на игровом поле в ряду известнейших городов мира. Рестораны в Гитхорне предлагают меню на китайском языке, в которых значатся любимые блюда китайцев, такие как спаржа с беконом и гороховый суп. В гостиничных номерах есть электроварки для лапши. Официанты и официантки часто немного говорят по-китайски. Китайские инвесторы вовсю приобретают недвижимость, особенно вдоль престижного канала Дорпсграхт, и перекупают лодочные станции. Согласно прогнозам, число китайских туристов, ежегодно посещающих Гитхорн, скоро достигнет миллиона.
Я их заметил, пока шел по улочке Бинненпад вдоль Дорпсграхта. Их здесь были толпы, они фотографировали друг друга на деревянных мостиках или сидя в лодках с электромоторами. Большинство их были одеты довольно нелепо — впрочем, мы уже привыкли к такому облику китайских туристов, — но они хотя бы были одеты, что вовсе не разумеется само собой, когда речь идет о европейских туристах. Мимо проплывал кораблик, до отказа набитый шумными французами, совершенно не стеснявшимися, что их толстые голые животы покачивались в такт волнам, расходившимся от других плавсредств. Красавица немка возлежала топлес в носовом кубрике яхты с электрическим движителем и громко ругалась, в то время как ее супруг — любитель марки «Мерседес» — с красной физиономией и мрачной складкой у губ пытался вырулить из этого хаоса.