— Правильно ли я понимаю, что Азия для вас любимое направление? — спросил я. — Или для вас не столь существенно, по какому континенту вы путешествуете?
— Знаете, в чем дело, — ответила Бренда, — фактически вся Азия теперь — большой туристический объект.
Остальные кивнули.
— Двадцать лет назад там еще можно было обнаружить что-то новое, правда, Том? Тогда надо было следить, чтобы тебе не подали к обеду собачье или крысиное мясо. О санитарии и гигиене они тогда слыхом не слыхивали. Это было прекрасно! В ту пору мы так много всего повидали, просто потрясающе! А сегодня практически везде построены туалеты и прочие удобства. Для туристов это дело хорошее, что правда, то правда, и прекрасно, что местное население получает теперь больше доходов, но для настоящих путешественников вроде нас прежнего очарования как не бывало.
— Стоит нам увидеть меню на английском языке, — заявил Бас, — как все наше путешествие оказывается испорченным.
— Меню? — подхватила Бренда. — Знаете, что это такое? Любое напечатанное или написанное от руки меню — уступка Западу.
— Исчезли искренность, неиспорченность, — закивала Ивонна. — Двадцать лет назад поездка в Азию была путешествием во времени, назад, в Средние века. Люди там были бедными, больными и изуродованными, но они были счастливыми. Теперь, вследствие взаимодействия с туристами, они заражены разлагающим влиянием денег. Какого-нибудь прокаженного или нищего, роющегося в отбросах, теперь не встретишь. Все ходят в джинсах и фирменной одежде, не переживая, что это ведет к утрате их аутентичности. Так что вот.
— Совсем недавно мы ездили в Таиланд, — рассказал Том. — Ненадолго, на выходные.
— Ужас, — прокомментировала Ивонна.
— И где вы были? — спросил Бас. — На Ко Липе?
— На Ко Аданге, — ответил Том. — На Ко Липе мы уже много лет предпочитаем не ездить.
— На Ко Аданге мы тоже побывали, — сказала Ивонна. — Но быстро оттуда уехали из-за наплыва туристов одного дня. Ко Булон Ле гораздо аутентичнее. Там вообще нет магазинов. Изумительно!
— Не там ли случайно приют для черепах? — спросила Бренда.
— Нет, — ответил Бас. — Приют для черепах на Ко Балу. Но это тоже ловушка для туристов, вот и все.
— Да, разумеется, — кивнула Бренда. — Я в этом смысле о нем и вспомнила.
— Знаете, где мы впервые побывали в прошлом году? — спросил Бас. — В Пакистане.
— А это не опасно? — поинтересовался я. — Помнится, министерство иностранных дел рекомендует воздержаться от посещения Пакистана.
Бас рассмеялся.
— Этот министерский список мы используем, по сути, в качестве путеводителя.
— Но Территорию племен федерального управления посещать людям неподготовленным нельзя ни в коем случае, — сообщила Ивонна. — А также Белуджистан, Хайбер-Пахтунхву, северную приграничную область Афганистана или демаркационную линию между Пакистаном и Индией. В принципе, похищения, ограбления, теракты и вооруженные нападения возможны везде. Но мы об этом знаем. Это все тоже элемент тамошней культуры. Но если ты открыт для взаимодействия с этими людьми, то они потрясающе гостеприимны.
— И все приглашали нас в гости, — похвастался Бас, — и на всякие важные события и мероприятия.
— Например, на панчаят, — добавила Ивонна.
— Да, — сказал Бас. — Удивительная история. Хотите, расскажу?
— Мы знаем, что это такое, — закивала Бренда. — Мы однажды тоже при таком присутствовали, правда, Том?
— А я очень хочу послушать, — заявил я.
— Ивонна, ты расскажешь? — спросил Бас.
— Нет, лучше ты, — ответила Ивонна. — Ты так хорошо умеешь рассказывать!
— Мы путешествовали по Пакистану, по провинции Пенджаб, — начал Бас. — Индийский штат Пенджаб состоит из плодородных зеленых равнин и пустынной местности на юго-востоке. Это земля сикхов, изумительное место на земле, где прямо чувствуешь дыхание истории. Там мы бывали раньше довольно часто, но с тех пор, как издательство «Лоунли Планет» объявило Золотой храм в Амритсаре самым духовным местом на свете, вся духовность оттуда улетучилась. Теперь туристов туда приезжает больше, чем в Тадж-Махал, и святым городом завладели международные сетевые отели.
Слово «Пенджаб» означает «пять рек», и четыре из этих пяти находятся в Пакистане. Рельеф здесь более разнообразный, чем в индийском Пенджабе. Население состоит в основном из мусульман, тем не менее провинция Пенджаб известна как самая процветающая и либеральная во всей стране. Разумеется, все относительно, как мы скоро заметим, но столица Лахор — огромный мегаполис с населением более одиннадцати миллионов, почти европейский по духу. Париж Востока, как его называют, Сады Моголов, город-фестиваль. Это культурная столица Пакистана, центр индустрии моды и кино. Во всем Пакистане туристов можно встретить только в Лахоре. Для нас этого соображения было достаточно, чтобы уехать оттуда как можно скорее и направиться на запад, вглубь страны, где можно увидеть настоящий Пакистан.
В одной из чайных Лахора мы познакомились с юношей по имени Файзал, хорошо говорившим по-английски. Красивый, с длинной гривой, как у льва. Актер. Рассказал, что сыграл несколько эпизодических ролей в полнометражных фильмах и жаловаться нет оснований, но что он все же надеется когда-нибудь прославиться по-настоящему. Его семья им гордилась. И он был молод. Рассказал, что родился в деревне на юго-западе от Лахора, близ города Мултаны. Это недалеко отсюда, всего в трехстах пятидесяти километрах. Тоже в провинции Пенджаб. «Пакистан — большая страна». Ему повезло, что до родителей можно доехать всего за один день. Он навещал их не так часто, как хотелось бы, но регулярно. И собирался поехать в очередной раз через два дня.
Мы попросились отправиться вместе с ним. Он не понял, что мы имеем в виду. Мы объяснили, что хотим, чтобы он показал нам свою родную деревню. Он ответил «нет». Ему польстило наше любопытство, но он явно смутился. Разумеется, его родня будет рада с нами познакомиться, и мы можем пожить у них, сколько нам захочется; дело не в этом, но его родная деревня очень бедная и ничем не примечательная. Там нет ничего, что может нас заинтересовать. Туристам там делать нечего. Мы объяснили, что именно такое место нас и интересует больше всего. Объяснили, что мы не туристы, а путешественники. Добавили, что он уже стал нашим другом, а мы считаем своим долгом интересоваться жизненными обстоятельствами наших друзей. По опыту предыдущих поездок мы знали, что эта фраза открывает многие двери. Сработало и в этот раз. Он неохотно, но согласился.
Деревня, где родился Файзал, называется Музаффаргарх. Она находится между реками Инд и Ченаб, примерно в часе езды от города Мултаны. Файзал не солгал. К нашей радости, деревня оказалась именно такой: бедной и ничем не примечательной, — как он нам ее и описал. По обеим сторонам щербатых улиц — серые дома из безотрадного бетона, как везде в странах третьего мира; к стенам прижался импровизированный городок ларьков, палаток и магазинчиков, сооруженных из профлиста, ящиков и полиэтилена. Повсюду драные, запыленные навесы из пестрых тканей, создающие тень для жителей, которые на этой жаре, громко горланя на своем гортанном языке, борются за пыльное место под солнцем. Хлипкие тук-туки с яркими надписями кашляют черным выхлопом, загрязняя воздух, такой горячий, что невозможно дышать. Сморщенные и подгнившие фрукты продаются за гроши. На каждом углу крутится шаверма на полуобъеденном шампуре. Музаффаргарх оказался потрясающим местечком. Нам нечасто доводилось видеть в мусульманских странах настолько аутентичную бедность.
Хотя деревня постоянно была во взбудораженном состоянии и казалось, что жители вот-вот соберутся все вместе и поднимут стихийное восстание, в какой-то момент мы заметили, что крики стали еще громче, чем обычно. Это случилось на второй день нашего пребывания в гостях у Файзала. Или на третий? Ты не помнишь, Ивонна? Ладно, неважно. Мы с Файзалом шли по главной улице, направляясь к торговцу коврами, который был его родственником, — как, впрочем, большинство жителей Музаффаргарха, — и вдруг встретили толпу, двигавшуюся с громкими криками. Когда эти люди приблизились, мы увидели, что они насильно тащат молодого человека с окровавленным лицом. Со всех сторон в него летели плевки. Некоторые пытались его ударить, но другие их отталкивали. Выглядело все очень по-настоящему, в первичной естественности. Файзал сказал, что нам лучше свернуть на другую улицу, но мы хотели оставаться открытыми для восприятия незнакомой культуры и понять, что происходит с этими людьми. Мы всегда такие. Не для того мы пролетели несколько тысяч километров, чтобы в испуге ретироваться, едва завидев что-то аутентичное. Следом за толпой мы пошли на центральную площадь. Там крики неожиданно оборвались. Над толпой повисла неестественная тишина. Мы спросили Файзала, в чем дело.
— Панчаят, — ответил он.
Мы спросили, что это такое. Он объяснил, что нам не следует думать, будто Пакистан — отсталая страна, но что здесь принято глубоко почитать некоторые традиции. Мы уверили его, что именно это и вызывает у нас уважение, и добавили, что так называемый «свободный Запад», по нашему мнению, мог бы многому поучиться у его страны. Он, в свою очередь, подчеркнул, что в Пакистане, разумеется, существуют современные независимые суды, но что некоторые местные ссоры и раздоры по-прежнему разрешает, в соответствии с многовековым обычаем, совет старейшин. Вот что мы сейчас увидим. Это и есть панчаят.
Представляете себе, менейр Пфейффер, как мы волновались? Вот это повезло, так повезло! Хотя мы раньше никогда не слышали о панчаяте, нам сразу безумно захотелось поприсутствовать на таком совете. Если можно утверждать, что страна или народ имеют душу, то душа эта живет в таких вот вековых обычаях, скрывающихся под штукатурным слоем современности. Мы предвкушали нечто уникальное: присутствовать на заседании настоящего общинного суда. Это было настолько доевропейским, что мы от радости ущипнули друг друга за руку. Файзал не был в восторге оттого, что мы решили остаться, но мы, разумеется, не позволили ему лишить нас такого зрелища. Мы воззвали к глубоко укорененному в их культуре гостеприимству и чувству долга, и после наших достаточно долгих настойчивых просьб Файзал не смог нам отказать и пообещал все переводить.