ала. Ротик приоткрылся, но крика из него не вырывалось. Словно не веря, что все это правда, она смотрела в пустое, стального цвета небо, где, оказывается, не было бога.
Потом все произошло быстро. Двое мужчин повернули ее так, что она оказалась к своему жениху спиной, и наклонили ее вперед. Из-под белого, как лилия, одеяния парень вытащил свой член, подергал за него пару раз, так, что он встал, нацеленный на девушку, словно дуло винтовки. Брат невесты, все еще стоявший на коленях перед советом старейшин, попытался уткнуться лицом в землю, но кто-то дернул его за волосы и поднял ему голову так, что ему пришлось смотреть, как брат изнасилованной им женщины решительно заталкивает член в его младшую сестренку. Та закричала, как раненое животное. В ее воплях не осталось ничего человеческого, их звук немного варьировался в такт толчкам, с которыми жених хозяйничал у нее в теле. А потом все разом закончилось. Парень издал короткий стон и оттолкнул девушку от себя. Она упала ничком на землю. Публика ликовала, родственники бросились на середину площади, чтобы позаботиться о своих. Старейшины удалились, толпа разошлась по домам. Мы с Ивонной постояли еще некоторое время, чтобы посмотреть, не будет ли продолжения, но больше ничего не было.
— В этот раз ты рассказывал прямо-таки очень хорошо, — прокомментировала Ивонна.
— Здесь присутствует настоящий писатель, — объяснил Бас. — Поэтому я особенно старался.
— Скажу честно, история мощная, — произнес я.
— Да, — ответил Бас. — Потрясающе, что нам довелось такое увидеть своими глазами.
— У меня возникло несколько вопросов, — сказал я. — Как только что отметила ваша жена…
— Подруга, — уточнил Бас.
— Извините. Как только что отметила Ивонна, вы рассказывали очень хорошо, так, будто это по-настоящему красивая история. Но я не думаю, что вы восприняли увиденное как нечто действительно красивое. Или я ошибаюсь?
— Все очень неоднозначно, — покачала головой Ивонна. — С одной стороны, в том, что произошло, много жестокости. Это невозможно не осознавать, особенно по зрелом размышлении. Но в тот момент, когда видишь все эти традиционные одежды и понимаешь, что перед тобой ритуал, существующий в неизменном виде со Средних веков, то действо приобретает дополнительное измерение. Да ведь?
— Такое надо видеть в контексте, — произнес Бас. — Человеку со стороны легко говорить. Но если потрудиться и вникнуть в глубинное значение ритуала, то обнаруживается множество нюансов. Лично я считаю эту историю очень поучительной.
— А для местных такой ритуал еще по-настоящему важен, — подхватила Ивонна. — Я видела это по всему, я заметила, какая мощная энергия толпы при этом высвободилась. В панчаяте есть нечто исконное. У нас можно увидеть жителей пригородов, которые тащатся на работу в утренних пробках точно зомби; а там народ хоть очень беден, но верит в то, что делает в каждый отдельный момент. Жизни в Юго-Восточной Азии присуща интенсивность, от которой мы уже отвыкли. И жизнь эта состоит отнюдь не только из позитива. Мы весь негатив прячем подальше, но они еще понимают, что черное и белое — это две стороны одной медали. Что без темноты нет света. Инь и ян, вы же понимаете. Так что вот. Пожалуй, назвав это трогательным, мы зайдем слишком далеко, но здесь есть некая красота. Или «чистота», так будет точнее. Или что-то «вдохновляющее».
— По-моему, мы зайдем слишком далеко, — сказал я, — если заявим, что черпаем вдохновение в прилюдном изнасиловании.
— Это тоже типично европейский образ мыслей, — возразил Бас. — Первое, от чего надо избавиться, если путешествуешь так, как мы, — это от привычки обо всем судить, на все смотреть через очки нашего так называемого просвещения и того, что мы понимаем под нашим современным правовым государством, накладывать на все успокоительные схемы западных категорий этики и морали. Мир существенно больше, чем наши ограниченные представления, что такое хорошо и что такое плохо. Наше пресловутое просвещение было, в конце концов, чисто локальным феноменом, не забывайте. «Снимите со стены табличку с этим европейским лозунгом, — говорим мы, — и постарайтесь быть открытыми для нового, будьте готовы чему-то научиться от людей, у которых гостите». Чтобы достичь взаимопонимания между народами, надо в первую очередь быть открытыми для ритуалов и обычаев других народов, с их образом мыслей. Я сам в это свято верю. Честное слово. Потому что, придерживаясь в подобных странах европейской системы ценностей, ты в итоге наносишь ущерб и в духе неоколониализма навязываешь свою культуру обществу с совершенно другими устоями. Тем самым ты многое разрушаешь. Увы, история знает достаточно примеров.
Я сказал, что под основным принципом готов подписаться, но в данном конкретном случае все равно сомневаюсь.
— А что нам, по-вашему, следовало сделать? — спросил Бас. — Позвонить в полицию? Или я должен был в моих шортах цвета хаки прыгнуть в ревущую толпу и с помощью одних лишь кулаков спасти обреченную деву, игнорируя местную правовую систему?
— Вы могли просто не смотреть.
— И тогда, вы считаете, этого бы не произошло?
Том и Бренда уже долгое время молчали. Я попытался вовлечь их в разговор, спросив, каково их мнение.
— Наверное, лучше этого не говорить, — задумчиво произнесла Бренда, — но мы слышали с разных сторон, что панчаят и подобная институционализированная кровная месть уже давно отменены и в наше время их инсценируют исключительно для туристов.
— Это грубая ложь, — возмутился Бас.
— Спорить не буду, — ответила Бренда и посмотрела на меня с иронической улыбкой. — Еще кофе? Или пора перейти к более крепким напиткам?
Грета встала. Сказала всем «спасибо», извинилась, что нам пора уходить, и напомнила, что шофер уже ждет меня, чтобы отвезти в Ассен. Обещала, что мы обязательно вернемся и ввиду нашего напряженного графика договоримся о встрече заблаговременно.
Я хотел понять еще одну вещь.
— Поскольку мы изучаем последствия туризма, а вы в данной области эксперты, поясните мне, пожалуйста, что вы думаете о ситуации здесь у вас.
— В Гитхорне?
— Мне видится некая ирония в том, — сказал я, — что теперь вам, собственно, незачем лететь в Азию. Азия сама прилетела сюда.
— Это ужасно, — вздохнула Бренда.
— Катастрофа, — подтвердил Том.
— Вчера я хотела проехать на велосипеде по мосту, — начала рассказывать Бренда.
— Да забудь ты об этом, — посоветовал Том.
— А они стоят в своих идиотских шапочках и фотографируют, — не умолкала Бренда. — Думаете, они посторонились, когда я позвонила в звонок? Не-а. Вместо этого они смотрят на тебя так, будто ты аттракцион в луна-парке.
— А если им повезет, — добавил Том, — то они тебя с радостью еще и сфотографируют.
— Именно так и произошло, — кивнула Бренда. — И сколько бы они ни говорили, что это пешеходная дорожка, все вранье. Это велосипедная дорожка.
— Расскажи еще о последнем случае, Бренда, — напомнил Том, — когда ты развешивала постиранное белье за домом.
— Да, — сказала Бренда, — развешиваю я белье, и вдруг передо мной китаец. Прямо у нас в саду. Как будто так и надо.
— Большая проблема — недостаток информированности, — пояснил Том. — Китайцы и правда думают, что Гитхорн — это парк аттракционов. Соответственно, думают, что здесь все для них, как в Диснейленде. Не понимают, что это деревня, где живут люди.
— А сосед наш недавно нашел у себя в почтовом ящике обкаканный подгузник, — сообщила Бренда.
— Они думают, что почтовые ящики на двери — это урны, — подхватил Том.
— В Гитхорне уже почти не осталось нормальных людей, — вздохнула Бренда. — Местные жители разъезжаются кто куда.
— Деревня стала непригодна для жизни, — покачал головой Том. — Наши традиции под угрозой.
— Позвольте и мне вставить слово, — заговорил Бас. — По-моему, жаловаться на туристов — лицемерие. Ведь на них здесь зарабатывают кучу денег.
— Тебе легко говорить, — возразил Том. — Вы здесь не живете. Вы живете в Стейнвейке. Полагаю, у вас там международный туризм еще не приобрел столь массового характера.
— Но у нас есть хорошие друзья и здесь, в Гитхорне, — вступила в разговор Ивонна. — Они перестроили свой дом под гостиничку «бед энд брекфаст» и теперь говорят: «Добро пожаловать, китайцы! Чем больше, тем лучше». Богатеют и в ус не дуют. Так что вот.
— А вы видели, что делается на канале Дорпсграхт? — спросила Бренда. — Там чуть не все дома выкуплены китайскими инвесторами. Устраивают там отели, прокат лодок, хостелы, и все заполнено. От этих денег обычным жителями не достается ни цента. Более того, местным жителям и думать нечего конкурировать с китайским капиталом, правда, Том? Так что это просто ерунда, что благодаря туристам деревня якобы богатеет.
— И что в итоге получается? — произнес Том. — Дорпсграхт, эта жемчужина Гитхорна, в полном запустении. Китайцы не вкладывают денег в реконструкцию. Вы же видели, в каком состоянии укрепление берега? Некоторые доски еле держатся. В каком-то смысле китайцев нельзя винить: они понятия не имеют об этой традиции. Но Гитхорн летит в тартарары.
— И вообще, асфальт на дорожке Бинненпад, которая идет вдоль Дорпсграхта, весь в диких рытвинах, — распалилась Бренда. — В разгар сезона люди подворачивают ноги прямо перед недвижимостью этих китайцев.
— А народа там всегда столько, что скорая помощь не проедет, — подхватил Том. — Не хочу преувеличивать, но под угрозой наша безопасность.
— А осенью и зимой, — продолжала Бренда, — когда туристов нет, Дорпсграхт словно вымирает.
— И тогда в самом центре деревни зияет черная дыра типа запретной зоны, — добавил Том.
— А вы знаете, что они купили даже тот дом, где всю жизнь была парикмахерская? — спросила Бренда.
— Нет, не знали! — ответил Том. — И что они с ним сделают?
— Наверняка устроят сувенирный магазин, — воскликнула Бренда. — Ненавижу сувениры!