— Спасибо, что ты поведал мне это, Абдул. Твой рассказ произвел на меня большое впечатление. У меня нет слов.
— Я благодарен судьбе за то, что у моей истории хороший конец.
— Я тоже, Абдул. Я тоже благодарен.
— Эту часть истории вы также запишете?
— Может быть, ты возражаешь?
— Нет. Пожалуй, я даже хочу, чтобы вы ее записали. Если вы запишете мою историю, мне необязательно будет ее помнить.
Вернувшись в отель и поднимаясь по лестнице, чтобы пойти поработать в номере, я услышал, как на лестничной площадке, около пластмассовых цветов, мажордом беседует с горничной по имени Луиза. Речь шла о ее племяннике, юноше не без проблем в прошлом, но с золотым сердцем. Он искал работу. По мнению Луизы, чтобы помочь ему не сбиться с истинного пути снова, было крайне важно найти для него работу. Она просила мажордома посодействовать. Причем настойчиво. Мажордом говорил, что у него нет вакантных мест и отель не может себе позволить нанять дополнительного работника. Луиза отвечала, что он согласится на любую работу, даже на место коридорного. Мажордом возражал, что в гранд-отеле один коридорный уже есть, а гостей теперь не так много, чтобы позволить себе принять на работу второго. Заметив меня, они прервали разговор и поздоровались. Не знаю, был ли этот разговор потом продолжен.
В коридоре, куда выходил мой люкс, я встретил трех американцев, живших, видимо, в номере чуть дальше. Они заговорили со мной. Рассказали, что идут гулять. Хотят побродить по окрестностям. Заметили, что в конце длинной аллеи есть большой парк, туда-то они и собираются совершить вылазку. Данное намерение объясняло их спортивную экипировку. На отце семейства была рубашка цвета хаки, шорты и бежевые гольфы. Его супруга щеголяла в блестящих розовых легинсах и разноцветном пончо, легко и свободно развевавшемся при каждом движении. Дочка, которую, как мне было уже известно, звали Мемфис, была одета в широкие камуфляжные брюки милитари и короткий обтягивающий топ, весьма выгодно, чтобы не сказать непристойно, подчеркивавший ее пышный бюст. Они спросили у меня, знаком ли мне этот парк и могу ли я посоветовать им, по какой дорожке лучше пойти.
Я ответил, что, к сожалению, не могу им помочь, потому что мне еще не довелось совершить прогулку по парку. Сказал, что почти не выходил из отеля и я не столь энергичен и предприимчив, как они, а некоторым оправданием для меня служит тот факт, что я приехал сюда работать.
— Управляющий сообщил нам, что вы писатель, — сказала дама. — Это замечательно!
— Он мажордом, — уточнил я, — и умеет хранить чужие тайны как никто другой.
— Кстати, меня зовут Джессика, — представилась она. — А это Ричард. Мы живем в Кристал Тауншипе, штат Мичиган. А нашу дочку зовут Мемфис. Правда чудесная девочка?
Я тоже представился и сказал, что очень рад с ними познакомиться. Оба взрослых произнесли в ответ какие-то любезности. Мемфис промолчала, но, протянув мне руку и жуя жевательную резинку, бросила на меня вопросительный, с оттенком иронии взгляд, как будто и правда ждала услышать от меня серьезный ответ на заданный матерью риторический вопрос. Или, возможно, я это просто вообразил. Впрочем, почему бы не дать ей этот ответ.
— Ваша дочь, госпожа Джессика, — сказал я, — заставляет примириться с прошлым, озаряет сиянием настоящее и наполняет верой в блистательное будущее.
Госпожа Джессика была тронута. Мемфис расхохоталась. Посмотрела на меня таким взглядом, словно я был ее младшим братиком, который хоть и рад попетушиться, но с девушками общаться не умеет, так что его надо всему учить. Но это я уже точно выдумал.
— Почему бы вам сегодня вечером во время ужина не сесть с нами за стол? — спросила Джессика. — Мемфис хочет тоже стать писательницей. Представляете? Собственно, она уже писательница. У нее есть собственный блог, в котором она выкладывает рассказы. Хоррор. Мы с Ричардом предоставляем ей свободу художественного творчества. Правда, Ричард? Но это редкая удача, что здесь, в отеле, мы встретили настоящего писателя. Может быть, вы дадите Мемфис несколько полезных советов? Она будет очень рада.
Мемфис ничего не сказала.
— Для меня большая честь, что вы так в меня верите, — поклонился я. — В благодарность за ваше общество и за общество вашей очаровательной дочери я готов выполнить все ваши просьбы. Но сегодня вечером я, к сожалению, не смогу. Я уже договорился поужинать вместе с Пательским. А вот завтра вечером, если вам подходит, приму ваше приглашение с величайшей радостью.
— Великолепно, — сказала Джессика.
Мемфис посмотрела на меня таким взглядом, как будто просила прощения за мать. Я был почти уверен, что этого не выдумал.
Они попрощались со мной и пошли гулять.
Я все больше и больше дорожил нашими редкими встречами с Пательским. Мне хотелось бы видеться с ним почаще, но он очень стар и плохо ходит. Ему стоит огромных усилий выйти из собственного номера и спуститься к простым смертным. И хотя во время наших встреч он со свойственной ему любезностью всячески показывает, что находит разговор интересным и занятным, я знаю, что быть в моем обществе для него — жертва и он предпочел бы остаться у себя в номере, чтобы читать и работать.
Я пытался расспросить его поподробнее, кто он и откуда, но он ничего не сообщил, кроме того, что его собственная история тесно переплетается с историей Европы. В прошлом он преподавал в университете, но где именно и что — не сказал. Его перу принадлежит нескольких статей и книг, но все они, по его словам, маловажны и найти их невозможно, «как они того и заслуживают». Я спросил его, чем он занимается в настоящее время. Пательский ответил, что ввиду возраста считает себя обязанным наконец-то постараться понять несколько вещей. Я не могу отнести его ни к какой конкретной области знаний. Он историк, сочетающий фантастическое знание фактов с бесстрашием в формулировке провокационных мыслей об общих закономерностях; он философ, никогда не впадающий в соблазн цитировать философов; он великолепно начитанный литературовед, экономист и политолог. Не исключаю того, что он может быть также юристом, астрономом, математиком, химиком, физиком-ядерщиком, и мне это неизвестно только потому, что о данных областях во время наших встреч разговор никогда не заходит.
Из всех людей, что мне встречались на моем жизненном пути, Пательский более всех приближается к ренессансному идеалу homo universalis, который в наши дни полностью ушел на задний план, заслоненный миллионами испещренных буковками и снабженных ссылками страниц научных публикаций, являющих собой триумф веры академического мира в количество: к идеалу, признанному окончательно недостижимым вследствие нынешней гиперспециализации, подразумевающей, что каждый ученый строит всю свою научную карьеру на бесконечном подковывании одной и той же блохи, скрывая под предлогом профессионализма презрение к блохам других ученых.
Хотя Пательский имеет полное право требовать от окружающих признания собственных высокоавторитетных суждений, он продолжает интересоваться мнениями других, которые по определению являются менее квалифицированными и менее продуманными. Но еще больше я восхищаюсь тем, что, несмотря на его старомодную, уникальную в наши дни ученость и ограниченный радиус действия в заставленной книгами комнате, в нем бросается в глаза ожесточенная, жадная причастность ко всем событиям, происходящим в современном мире. В отличие от большинства людей, он использует свои знания не как алиби, позволяющее не высовывать носа из области, в которой он, благодаря профессионализму, может сохранять иллюзию контроля над вещами, а как инструмент для понимания настоящего дня.
Я рассказал ему, что Абдул поведал мне свою историю. Он ее уже знал. Сказал, что отлично помнит тот день, когда Абдула привезли в гранд-отель «Европа». Что это было совсем недавно. Поразительно, как быстро парень выучил язык. Я сказал, что у него хороший учитель. Пательский ответил, что это так, но что необходимость — еще более эффективный педагог, чем господин Монтебелло. Я спросил, что он думает о проблеме мигрантов.
Пательский засмеялся.
— Этот вопрос весьма многогранный, — сказал он, — который тем не менее оказывается очень простым, если вы простите мне дешевый парадокс. Думаю, что любой человек готов помочь другому человеку, находящемуся в беде, но любой человек испугается, если к нему обратятся за помощью сто тысяч нуждающихся в его помощи. Всякий, кто выслушает историю Абдула, не сможет остаться равнодушным и сочтет правильным и справедливым, что для него нашлось место в отеле. Но люди, которые узнают из газет голые цифры, настаивают на принятии мер для защиты нас самих от чужаков. Один беженец — брат, но сто тысяч беженцев — угроза. А ведь это сто тысяч личностей примерно с такими же историями, как у Абдула. Если вы, писатель, стремитесь к тому, чтобы избавить читателей от страха перед массой и вызвать сочувствие к личности, то вы выбрали правильную профессию. Рассказывая их истории, вы можете превратить цифры снова в людей.
— Мне кажется, что даже в нашем поправевшем демократическом обществе большинство его членов все же поддерживает ту точку зрения, что настоящим беженцам надо помогать, — сказал я. — Проблема в огромном количестве экономических беженцев, которых снисходительно называют «искателями счастья».
— Не знаю, почему бегство от бедности не считается бегством, — сказал он. — Бедность может быть так же смертоносна, как и война.
— Вы считаете, что люди неправы, видя в массах беженцев угрозу? — спросил я.
— Это неправильная постановка вопроса, — сказал Пательский. — Точно так же бессмысленно спрашивать себя, правильно ли видеть угрозу в массе воды. Вода всяко откуда-нибудь да возьмется. Из моря, с гор или с неба. Воду невозможно удержать. Если мы воде дадим волю, то это может привести к катастрофе, но если нам удастся задать ей направление течения и пустить ее под контролем орошать наши поля, то она станет источником жизни и богатства. Миграцию точно так же невозможно остановить. Кто считает иначе, не знает истории человечества. Научившись стоять на двух ногах, мы немедленно отправились в путь. Выбравшись из нашей колыбели в Африке, мы заселили континенты. Миграция — это суть человека. Тот, кто думает, что способен остановить нынешнюю миграцию из Африки, не знает, сколь велико отчаяние эмигрантов. Человека, готового рисковать жизнью, ничто не остановит. Так что вопрос о том, является ли это угрозой, непродуктивен. Коль скоро иммигранты все прибывают и прибывают, то полезнее задуматься над вопросом, как направить эти потоки в некое русло и сделать так, чтобы они приносили нам пользу. Если мы от страха или из-за неуместного высокомерия откажемся разумным образом задействовать потоки мигрантов на благо нашего общества, они затопят нас, приближая к возможной катастрофе. Если же мы это сделаем, то миграция из возникновения новой проблемы превратится в решение уже существующей. Европа седеет. Убедительное доказательство тому я вижу каждое утро в зеркале. С нашим теперешним демографическим профилем мы скоро не сможем поддерживать здравоохранение и пенсии на должном уровне. Без мигрантов будущее Европы трудно себе представить.