Я сознательно рисую стереотипную картину мусульманского района и не фокусирую внимание на тех крутых стартапах, которые вопреки ожиданию попадались мне здесь и там во дворах заброшенных караван-сараев; я не описываю новый, с иголочки асфальт, уложенный на главной дороге: все это нарочитые попытки отвлечь меня от бурлящего прошлого, создать для будущих туристов успокоительную видимость нормальности.
Чем дальше я отходил от реки и от фиктивного наследия Александра Македонского, тем глубже окунался в Балканы. В какой-то момент я вышел к рынку, на самом севере этого района. «Рынок» — слишком короткое и конкретное слово для этого, по сути, постоянного города в городе, сооруженного из старых досок, полиэтилена и гофры, где в лабиринте бедности торгуют отчаянием. Я не стану описывать разложенные перед покупателями дешевые фрукты, чистящие средства, батарейки, детали для тракторов, поношенную одежду советского времени, старые аккумуляторы, рыбу, строительный мусор, коробки, нитки и пуговицы, потому что это было бы чересчур. То, что я увидел, было чересчур. Моему взору предстало вспоротое брюхо страны, из которого вываливались ее потроха, пораженные смертельным недугом.
И когда я, возвращаясь в гостиницу, снова шел через уже знакомый мне националистический Диснейленд, город тысячи статуй показался мне еще более нереальным, чем до того. В какой-то момент я даже подумал, что смог бы тут жить.
— «Скопье — 2014», — сказала Елена.
Так звали девушку, которой устроители фестиваля поручили меня сопровождать. У нее и вправду были светлые волосы и вообще все атрибуты, соответствующие ее мифологическому имени.
— Государственный архитектурный проект. В 2010 году тогдашнее правонационалистическое правительство запустило его с целью за четыре года провести в центре Скопье мощный фейслифтинг. На самом деле идея принадлежала лично премьер-министру Николе Груевскому. Он ею чрезвычайно гордился, что и подчеркивал на всевозможных торжественных мероприятиях. Отправная точка плана была сама по себе не такой уж смехотворной. Дело в том, что 26 июля 1963 года здесь произошло землетрясение, разрушившее старый город и унесшее жизни нескольких тысяч жителей. Город восстановили в унылом коммунистическом стиле, а возвышенный идеал равенства облекли в форму единообразного уродства. Так что Скопье очень даже стоило немножко подкрасить, скажем так.
Груевский ухватился за это обстоятельство, чтобы осуществить замысел куда более крупномасштабный, чем необходимая реконструкция, замысел, граничащий с манией величия. «Скопье — 2014» предусматривал строительство десятков абсолютно новых общественных зданий в историческом стиле, установку сорока огромных памятников и нескольких сотен статуй, изображающих героев отечества. Груевский хотел не только украсить город, но и дать ему прошлое с целью сделать более привлекательным для туристов. Экономика Македонии — дело безнадежное, а туризм представлялся ему, как и во всем мире, волшебной палочкой, которая обеспечит стране, ничего не производящей, некий национальный продукт. Вторая и, пожалуй, еще более важная цель состояла в том, чтобы сформировать у подданных некое националистическое самосознание, одурманить их пропагандой идеологии правящей партии.
Различие между «Скопье — 2014» и другими проектами, порожденными манией величия, заключается в том, что этот проект был доведен до конца. Невероятно, но факт.
В 2014 году, как и планировалась, строительство было в основном завершено. Результат вы видели своими глазами. Так что скажите, мистер Пфейффер, как вам это понравилось?
— Я восхищен, это великолепно.
— Вы шутите?
— Нет. Я вижу в данном явлении различные грани, для меня необычайно интересные и вдохновляющие. Я понимаю, что Македония — молодое государство. Для молодой нации это естественное желание — искать собственную национальную идентичность. Надо сконструировать свое единство, надо узаконить свое право на существование, придать осмысленность внешним границам. Возможно, нам хотелось бы, чтобы во всем этом не было нужды, но, в принципе, нетрудно понять, что такая потребность в какой-то момент становится вполне ощутимой. Я в полном восторге оттого, что свою национальную идентичность тотчас же автоматически определяют в терминах прошлого, которое надо вытащить на свет божий или аннексировать у соседей, а то и выдумать. Без прошлого у нового государства нет будущего.
Нас с вами это не удивляет потому, что мы — европейцы. Но вообще-то это странно. Желание во что бы то ни стало иметь прошлое характерно исключительно для Европы. В Абендланде, если не имеешь прошлого — ты никто. А в других частях света такого нет. Наша зацикленность на прошлом полностью отсутствует в Америке, Африке, Азии и Австралии. Когда ковбои и первопереселенцы создавали Америку, они не испытывали потребности подкрепить свою национальную идентичность с помощью выдуманной причастности к Древнему миру или Средним векам. Наоборот, все, что им казалось старым и исконным, они считали примитивным и враждебным и спешили искоренить раз и навсегда. В смысле — индейцев и их культуру. То же самое можно сказать об аборигенах Австралии. Даже такая страна, как Китай, с ее необычайно богатым прошлым, не носится со своей историей, когда надо пощекотать национальную гордость. Их представление о жизнеспособном государстве связано с направленностью в будущее. Им подавай небоскребы. Во имя прогресса они готовы сровнять с землей огромные исторические районы. И с ними трудно не согласиться. Если хорошенько подумать, так и должно быть. Будущее принадлежит будущему, а не прошлому. Европа — странное исключение. Только здесь, в Европе, укрепилось парадоксальное убеждение, что национальную идентичность и гордость следует определять в терминах национального прошлого. И проект «Скопье — 2014», со всем его бесстыдством, граничащим с гротеском, служит великолепным тому примером.
— У нас, в Европе, его так много, — кивнула Елена, — этого проклятого прошлого.
— А если его нет, то мы его выдумываем, как это было сделано здесь, в Скопье.
— Только не говорите этого при наших националистах. Для них это прошлое было на самом деле.
— На самом деле или не на самом деле — далеко не главное, — ответил я. — Главное — научиться его эффективно доить. И, Елена, вы, конечно, правы. В Африке и в Австралии слишком мало осязаемого прошлого, чтобы людям пришла в голову мысль так уж им дорожить. А в Европе мы живем и умираем среди огромного множества конкретных следов истории, вот мы и вообразили, будто наше прошлое — ядро нашей идентичности. В этом заключена и сила, и слабость Европы. Это и колодки у нас на ногах, и наш уникальный товар.
— Именно то, что привлекает туристов.
— Вот-вот. Вы назвали еще одну интересную грань проекта. Он был явно задуман и реализован с целью привлечь туристов. Вы это только что сказали, да я и сам видел, что на всех скульптурах висят таблички с надписями на двух языках. Меня восхищает ход мысли ваших правителей. Мы хотим туристов, а для этого требуется прошлое. Так вот, при желании мы можем выдумать немного прошлого, особенно если кое-что прикарманим у соседки Греции, но у нас нет материальных свидетельств этого прошлого, здесь нечего напечатать на открытках или не с чем сделать селфи. Однако исправить положение никогда не поздно. Мы просто возьмем и создадим исторические памятники. И туристы приедут. Но тут мне видится еще один интересный момент. Почему правительство думает, что Македонии нужны туристы? Ради экономики, окей. Но экономическую выгоду от туристов часто переоценивают. Попробуйте вернуть миллионы, вложенные в памятники! По-моему, здесь кроется еще одна мысль. Как вы думаете, на какую публику рассчитан националистический посыл, воплощенный в здешних памятниках? Македонцы сами прекрасно знают, кто они такие. Они и так убеждены, что являются великим и уникальным народом. А вот иностранцев в этом надо убедить. Мысль заключается в том, что иностранные туристы, приехав в Скопье, увидят собственными глазами, что Северная Македония — страна Александра Македонского, и полученное знание увезут к себе домой. Вот какова цель. Вот почему ваше правительство не пожалело миллионов. Туризм есть средство распространения националистической пропаганды по всему миру.
— Только вот это не срабатывает, — пожала плечами Елена. — Туристы не приезжают.
— Конечно, потому что здесь все поддельное, хотя не дам голову на отсечение, что американцы или китайцы сразу почувствуют неладное. Возможно, правительство ориентируется именно на эту целевую группу. Но в целом у большинства туристов аллергия на подделку. Они ненавидят подделку почти так же, как других туристов. Им хватает фальшивок в их повседневной жизни на протяжении всего года. А во время отпуска они в панике ищут что-нибудь аутентичное. По-настоящему не находят, но им можно продать иллюзию аутентичности. Когда же им преподносят совершенно очевидную подделку, они думают, что она рассчитана на туристов, и с криками несутся прочь.
— Вы собираетесь писать о Скопье, мистер Пфейффер?
— Мы сейчас сидим и беседуем уже в середине главы. А почему вы спрашиваете?
— Если вы напишете о нашем националистическом Диснейленде, как вы его называете, то ваши читатели, я уверена, захотят увидеть его наяву. Вы способствуете привлечению туристов в Скопье, понимаете? Вам стоит побеседовать с нашим премьер-министром о гонораре.
— Скопье мог бы стать культовым направлением для туристов, — сказал я. — Но я бы посоветовал приехать сюда также и читателям моих книг, потому что здесь можно гулять среди моих любимых тем. Ваш город — это одновременно и гротескная выдумка, и тяжкая реальность, и воздушный замок, и нагромождение трущоб. Это абсолютно настоящий город, пытающийся выдавать себя за сказку. Город, который я мог бы выдумать. Или я это уже говорил?
— Мне — нет.
— Я люблю подобные контрасты.
— Это я поняла, — кивнула головой Елена. — Про тех, кто здесь живет, такого не скажешь. Вы еще не видели Шутки.