— Что такое Шутка?
— Контрасты.
— Что там можно увидеть?
— Цыган. Шутка — это самый пестрый, самый бедный, самый красивый и самый ужасный район города. А может быть, и Европы.
— Отведите меня туда!
— Лучше не стоит.
— Я настаиваю!
— Нет.
— Тогда я сам туда поеду. Это далеко? Вы не помните наизусть, когда в моей программе будет хоть немного свободного времени?
— Шутка слишком опасна для такого человека, как вы. Зря я о ней заговорила. Давайте вернемся к предыдущей теме разговора. Знаете ли вы, что проект «Скопье — 2014» вызвал массовые протесты?
— Расскажите мне лучше о Шутке.
— Главным камнем преткновения была, разумеется, астрономическая стоимость проекта. Оценки расходятся, но, по всей видимости, он обошелся суммарно этак в семьсот миллионов евро. Для маленькой бедной страны с катастрофической безработицей это много. Разумеется, можно было бы вложить эту сумму во что-нибудь более полезное. Кроме того, что проект был очень дорогим сам по себе, на него ушло куда больше денег, чем требовалось. Профессионалы подсчитали, что все памятники можно было поставить и за существенно меньшую сумму. Назовем это коррупцией. Вообще-то, и в Македонии есть люди с хорошим вкусом — хотя вы, наверное, удивитесь, — которые воспринимают наши новоиспеченные статуи и памятники так, как они того заслуживают: как изнасилование общественного пространства. Вы первый интеллигентный человек, от кого я слышу, что они вам понравились.
— Я такого не говорил.
— Правонационалистическая партия Груевского проиграла последние выборы, и социалисты, которые сейчас у власти, всерьез подумывают убрать эту тысячу статуй. Так что вашим читателям надо поторопиться, если они хотят увидеть ваш любимый сказочный город своими глазами.
— Пусть социалисты угомонятся. Демонтировать здешние памятники было бы большой ошибкой. Возможно, лучше бы их никогда не устанавливали, но, коль скоро уже стоят, они являются свидетелями примечательного периода в недолгой истории молодой страны; если их убрать, это будет цензурой и уничтожением коллективной памяти.
— Вы рассуждаете как настоящий европеец. Не хотите ничего выкидывать, потому что все так или иначе станет историей. И все, на что можно наклеить этикетку «история», вы считаете ценным по определению. Идемте! Скоро презентация вашей книги. Я провожу вас до театра.
После пылкой вступительной речи на македонском языке, произнесенной Бобаном, директором издательства и организатором фестиваля, и разговора на сцене с переводчицей, — к моему изумлению, не знавшей ни слова по-нидерландски, что в данном случае было не страшно, так как рабочим языком служил английский, — происходившего под руководством журналистки, хвалившей перевод, — хотя она также не имела возможности познакомиться с оригиналом, — Елена представила меня послу Нидерландов и его жене, Хансу и Мари-Анжеле Тейнман. Они также не читали моей книги, но после презентации перевода, по их словам, заинтересовались ею. И они пригласили меня на следующий день пообедать с ними где-нибудь в городе. Я знал, что отказываться от приглашения посла нельзя, хотя изначально собирался именно в это время, вопреки совету Елены, отправиться в Шутку.
— Вы хорошо выступили, — похвалила меня Елена. — Публике особенно понравилось ваше обещание написать в следующей книге про Скопье. Вы пойдете со всеми нами на ужин?
Вместе с небольшой группой избранных участников презентации мы на двух такси доехали до улицы, называвшейся Аминта Трети, где и предполагалось поужинать. Эта улица находится немного к западу от центра, на достаточном удалении и от националистических фантазий новодела, и от пестрой реальности старого базара, чтобы быть более-менее нормальной. Я увидел здесь бары, рестораны, открытые кафе и уйму молодых людей, совершенно не экзотических. В поле моего зрения не попало ни одной скульптуры, но, возможно, я недостаточно хорошо смотрел.
Бобан заказал для всех еду, подобно крестному отцу, знающему, что нужно каждому из его подопечных и не терпящему возражений. На стол поставили салат из огурцов и помидоров, спрятанных под горой тертого сыра. Бобан объяснил, что этот деликатес известен под названием «Шопска» и распространенное во всем мире мнение, будто бы это типично болгарское блюдо, основано на грязной лжи.
Моей переводчицы с нами не было. Оказалось, у нее маленький ребенок и сложности с няней. Я спросил у Бобана, как так может быть, что она перевела мой роман, не зная нидерландского языка.
— На всю Македонию есть только один переводчик с нидерландского, — объяснил Бобан. — Но ему было некогда. К счастью, ваша книга переведена на английский. Вот я ее и попросил. Это одна из лучших переводчиц с английского.
— Перевод получился очень хороший, — поддакнула Елена.
Пока нам подавали тушеные и приготовленные на гриле мясные яства — все в изобилии, — разговор шел о том, стоит ли Македонии вступать в Европейский союз. Сторонники вступления пылко утверждали, что у страны нет выбора и что вне Евросоюза у македонцев в любом случае нет будущего. Противники вступления метали громы и молнии, перечисляя очевидные и общеизвестные, по их мнению, изъяны технократической и бюрократической Европы. И добавляли, что страна получила независимость меньше тридцати лет назад, так что нет смысла столь быстро жертвовать суверенитетом и поступаться правомочиями, отвоеванными с таким трудом. Сторонники возражали, что в эпоху глобализации национализм — концепция отсталая, к тому же прошлое уже отчетливо показало, к каким неприятностям он неизбежно ведет, и такая маленькая страна, как Македония, с двумя миллионами жителей, никак не сможет решить свои проблемы в изоляции, являющейся уже анахронизмом. Противники доказывали обратное и настаивали на том, что некогда прогрессивный идеал интернационализма в наши дни полностью присвоили капиталисты-магнаты, в результате чего сам идеал стал консервативным, а страхи и неуверенность, порожденные глобализацией, громко кричат о необходимости восстановления внутринациональных связей и национальной идентичности, которые вернут осиротевшему народу ощущение принадлежности к определенной группе. Восстановление национальной гордости — вот это прогрессивная повестка дня! С нами за столом сидели интеллектуалы, среди которых были противники вступления в Евросоюз, не побоявшиеся произнести слово «ойкофобия»[25]: с их точки зрения, именно этим недугом и страдали сторонники вступления, заразившиеся хроническим стремлением разрушить свое чувство дома. Тут уже сторонники вступления разозлились по-настоящему. По их убеждению, тот факт, что страхи, вызванные глобализацией, реальны, еще не значит, что мы должны этим страхам поддаваться и прятаться в иллюзию безопасности за запертыми границами в попытке перевести часы назад и вернуться к тому времени, когда глобализации еще не существовало. Ответы на вызовы, которые нам бросает будущее, нельзя искать в прошлом — это они знали точно.
У меня спросили, каково мое мнение. Хотя я имел совершенно определенное мнение, до этого момента мне казалось разумным оставаться в стороне от дискуссии. Но теперь, вынужденный высказать свою точку зрения, я попытался подчеркнуть ее относительность и говорить не всерьез, а в ироническом ключе: я предложил обратить внимание на эстетические последствия национализма в сердце их собственного города. Улыбнулась только Елена. Я попытался спасти ситуацию, добавив, что, с другой стороны, нельзя не признать, что архитектуру штаб-квартиры Европейского cоюза в Брюсселе тоже мало кто считает художественным достижением. Наступила неловкая тишина. Бобан поспешил разрядить обстановку.
— Пожалуй, нам следует извиниться перед нашим гостем, — сказал он. — Не надо было его утомлять обсуждением проблем и дилемм, стоящих перед нашим народом. Ведь он турист. И от него нельзя ждать, что он проявит понимание или хотя бы интерес к такому серьезному вопросу, как суверенитет народа, за который этот народ боролся много веков.
Одно-единственное слово «турист» тотчас сделало меня явлением безвредным. За столом снова начали смеяться. И хотя я был благодарен Бобану и потому не подумал ему возражать, само слово, несшее в себе как минимум зерно правды, глубоко задело меня.
Елена это увидела и прикоснулась рукой к моему колену, почти незаметно.
Елена предложила проводить меня до гостиницы. Путь не близкий, но и не далекий, и мы решили пойти пешком. Вдруг слышим: где-то вдали шум и гам. Сирены и крики множества людей. Звуки доносились из центра. Мы шли прямо в их сторону.
— Демонстрация? — спросил я. — Так поздно?
Елена не ответила. Но я уловил в ней некоторое беспокойство. Она решила, что лучше перейти на другую сторону и дальше идти по переулкам. Но потом передумала, и мы вернулись на главную магистраль, по которой шли сначала. Гомон становился все громче. Мы были уже совсем рядом. Я сказал, что хочу посмотреть, в чем дело, но она ответила, что лучше этого не хотеть. Мы свернули на боковую улицу, потом пошли направо, потом опять налево — и тут вдруг оказались в самой гуще толпы. Елена выругалась по-македонски — во всяком случае, так я подумал. Мне показалось, что момент сейчас не самый подходящий, чтобы спрашивать о значении сказанного, но по ее интонации решил, что она произнесла слово, которое на английский предпочла бы не переводить.
А наткнулись мы, к великому огорчению Елены, на огромную толпу, состоявшую в основном из мужчин. В руках у них были красные флаги с черными орлами.
— Албанцы? — спросил я.
Елена кивнула.
Они несли транспаранты с текстами, которые я не мог прочитать, и скандировали лозунги на неизвестном мне языке, но я догадался, что они чем-то чрезвычайно рассержены. На головах у некоторых были надеты мотоциклетные шлемы: наверное, плохой признак. Я понял озабоченность моей спутницы.
— Лучше нам вернуться, — вздохнула она.