Мы пошли обратно, но в тот же миг увидели в некотором отдалении колонну этнических македонцев, которая как раз вывернула из-за угла и теперь приближалась к нам. Елена произнесла по-македонски что-то похожее на то, что уже говорила раньше, но только вдвое длиннее.
Обе группы заметили друг друга. Албанцы остановились. Хор их голосов стих. Македонцы в конце улицы перешли на бег.
Елена схватила меня за руку и потащила через подворотню в небольшой двор. Металлическую калитку, на наше счастье не запиравшуюся, она для вида прикрыла за собой.
— Если они сюда ворвутся, — сказала она, — будем целоваться. И говорим только по-английски. Если они подумают, что мы парочка глупых влюбленных туристов, то нас, возможно, не тронут.
Ввиду обстоятельств мне показалось разумным согласиться с ее планом. Но во двор они не зашли. Не буду уточнять, пожалел ли я об этом в тот момент, но с учетом той жестокости, которую мы наблюдали сквозь прутья ворот, я в итоге рад, что эффективность нашего способа обороны не пришлось испытывать на практике.
Все разворачивалось с невероятной скоростью. Кто-то в кого-то целился, кто-то орудовал дубинкой, кто-то бил других ногами, кто-то тянул за одежду, а потом все разом закончилось. Толпа молниеносно рассеялась, и на миг стало удивительно тихо. А потом мимо нас промчались три полицейских автобуса с воющими сиренами.
— Пошли, — потянула меня за руку Елена.
Мы продолжили путь почти бегом. Добежали до круговой развязки. Оттуда свернули налево, в садик. На противоположной стороне улицы горела опрокинутая машина. Отряд полиции специального назначения стоял черной шеренгой на фоне красного зарева. У многих магазинов были разбиты витрины.
— Вы спасли мне жизнь, — поблагодарил я Елену, когда мы наконец добрались до отеля. — Можно предложить вам что-нибудь выпить? Это самое меньшее, что я могу сделать.
Бар отеля оказался уже закрыт. Я пригласил ее к себе в комнату и поставил на стол то, что нашел у себя в мини-баре.
— Такие демонстрации тут в порядке вещей? — спросил я.
Елена пожала плечами.
— Какие-то акции протеста бывают почти каждый вечер, — ответила она. — Иногда все проходит мирно. А иногда — еще ужаснее, чем сегодня.
— Но в чем тут дело? В политике?
— Нет, это все этнические разборки. Напряженные отношения между славянским большинством македонцев и албанским меньшинством.
— Но каково происхождение этой напряженности?
— Каково происхождение? — переспросила она. — Хм… как бы поточнее сформулировать. Эта напряженность существует со времен сотворения неба и земли. С тех пор как Каин убил своего брата и запустил вечный двигатель кровной мести. Можно также сказать, что дело в самом главном вопросе, который люди задают истории и к которому сводятся все остальные: какой народ был здесь первым?
Некоторые источники говорят о большом Иллирийском государстве, за две тысячи лет до нашей эры занимавшем всю западную часть Балкан, включая нынешнюю Албанию, Северную Грецию и здешние территории. Албанцы утверждают, что они потомки иллирийцев. По их мнению, они уже много веков законно владели этими землями, когда в седьмом веке нашей эры славянские народы заявились на Балканы как иноземные завоеватели. Славянские историки оспаривают эту точку зрения. По их версии, между блистательными иллирийцами и нынешними албанцами нет никакой генетической связи. В их реконструкции событий албанцы появляются в исторических источниках лишь в одиннадцатом веке нашей эры, и были они чужестранными захватчиками, завладевшими в конце восемнадцатого века территориями южных славян. В любом случае факт тот, что этнические албанцы в девятнадцатом веке обитали на значительно большей территории, чем нынешняя Албания. Из-за этого у албанцев создается ощущение, будто в какой-то момент истории по отношению к ним кто-то поступил несправедливо. А славяне от этого их ощущения напрягаются.
Вне зависимости от спорного вопроса о владении землей история представляет собой нетленную обвинительную речь относительно того, кто кого и чем когда-то обидел и кто с кем, соответственно, должен свести счеты. Албанцы — мусульмане. В те века, когда Балканы входили в состав Оттоманской империи, они сотрудничали с турецкими захватчиками, которые тоже были мусульманами. Многие турецкие наместники, угнетавшие славян и выжимавшие из них соки, были албанцами. Кроме того, турецкие власти почти не боролись с албанскими разбойничьими шайками, отбиравшими у христиан то немногое, что у них еще оставалось. Албанцы же, в свою очередь, помнят, как после падения Оттоманской империи они с христианами поменялись ролями. С их точки зрения, признание великими державами в 1912 году очень маленькой самостоятельной Албании в слишком тесных границах было наградой славянам и грекам за их военную агрессию. Миллионы албанцев, оказавшихся за пределами Албании в странах, где рулят славяне, чувствовали и чувствуют себя лишенными родины и угнетаемыми. Желание объединить всех албанцев в пределах Албании породило идею восстановления Великой Албании. Славяне воспринимают эту идею исключительно как объявление войны. Чтобы осуществить свою мечту, албанцы во время Второй мировой войны сотрудничали с итальянскими фашистами, что отнюдь не вселяет спокойствия в души славян.
— И эти ребята, которые сегодня молотили друг друга у нас на глазах, все это знают? На историков они мало похожи.
— Блаже Ристовский, по-моему, правильно сказал, что необязательно знать историю, чтобы черпать из нее мотивацию, потому что историю можно просто чувствовать.
— И албанское меньшинство действительно подвергается угнетению?
— Ответ зависит от того, кому вы зададите такой вопрос. В Македонии албанцы получили права, гарантирующие им, что называется, «культурное воспроизводство». Они могут учиться на своем языке, у них есть свой университет. Но албанцы думают, что этого слишком мало и дано им это было слишком поздно. Хотят, чтобы их язык был признан как второй официальный язык Македонии, и считают, что албанцы недостаточно представлены в политике, полиции и армии. Для албанца македонец — это тот, кто немедленно ограничит твои права, если за них не бороться. В глазах македонца албанец — это тот, кто готов начать против тебя войну, если его требования, которым нет конца, не будут удовлетворены. Вот такая ситуация вкратце. И надо понимать еще одну вещь. При коммунистах, когда у руля стоял Тито, национальные противоречия держало под своим контролем сильное государство, а в молодой и хрупкой Республике Македонии все вековечные разочарования и антагонизмы разгулялись в полную силу. На Балканах люди живут в прошлом.
— А вы сами, Елена, что об этом думаете?
— Я македонка и шопка — в том смысле, что у меня есть также болгарские предки, но мне и в голову не придет рассматривать соотечественников-албанцев как врагов или неполноценных граждан. К сожалению, я представляю точку зрения меньшинства, причем из-за агрессивного поведения албанцев защищать ее становится все труднее и труднее. И это очень грустно, мистер Пфейффер. Не хочу дольше утомлять вас, но вы, надеюсь, теперь лучше понимаете, что македонский националистический проект «Скопье — 2014» с бесчисленными скульптурами, которые вы, как изысканный постмодернист, находите забавными и привлекательными, мне лично и многим моим единомышленникам причиняют боль, так как план был разработан и реализован с сознательной целью: еще более разделить раздираемую противоречиями страну.
По Елене было видно, что она действительно очень переживает по данному поводу. Она сидела, расстроенная, на краю моей кровати, красивая девушка, светловолосая, как шопка, в широкой блузке и обтягивающих джинсах. Бутылочку балканского бренди из мини-бара она выпила залпом, запрокинув голову, и посмотрела на меня своими голубыми глазами, которые, как мне показалось при слабом освещении, слишком сильно блестели. Уж не плачет ли она?
Я подумал, что мне теперь надо встать с кресла и сесть рядом с ней на кровать с целью утешить. Робко и неуклюже я обниму ее за плечи, чтобы не показалось, будто под этим жестом я скрываю другие, менее целомудренные намерения, но она, с благодарностью улыбнувшись мне сквозь слезы, положит голову мне на плечо.
Стремясь скрыть замешательство, я поглажу ее по спине. Она не будет возражать.
Потом Елена поднимет голову, чтобы что-то сказать мне. Мы оба испугаемся, оттого что наши лица окажутся так близко друг к другу. Ее большие глаза блестят; я думать не думал ее поцеловать, честное слово, но это произойдет само собой, по логике вещей, точно так же, как два магнита, очутившись рядом друг с другом, слипаются с тихим щелчком. Возможно, это разрядка того напряжения, которое скопилось за вечер, или выполнение ее не выполненного несколькими часами раньше плана самообороны за воротами; вполне может быть, все это я уразумею, когда задним числом буду искать оправдание балету наши языков.
Моя рука тянется к ее блузке. Она не отодвигается, когда я прикасаюсь к ней. Более того, она прижимается грудью к моей сомневающейся ладони и вздыхает. Мои пальцы смелеют и расстегивают игриво пуговицу, после чего рука забирается внутрь в поисках ее тугого бюстгальтера. Она возится с моим ремнем на брюках, а потом нам вдруг надоедает неуклюже раздевать друг друга, точно мы два подростка. Мы встаем, и каждый раздевается сам как можно скорее, словно это соревнование. Испугавшись своей наготы, ныряем в кровать, тихонько хихикая из-за несомненной серьезности происходящего.
Клянусь, ваша честь, моя эрекция приблизилась к ее лобковой зоне на опасное расстояние по чистой случайности, хотя сама эрекция случайностью не была, ибо в роли corpus delicti выступала чрезвычайно привлекательная женщина. Позвольте мне, пожалуйста, подчеркнуть это ради протокола. Она была длинноногая и высокая, как жираф. У нее был изысканный грушевидный зад. Все ее тело покрывали нежнейшие светлые волоски, созданные для ласки, едва заметные, и гордые груди, как у сфинкса, круглые, крепкие, из лучшего каррарского мрамора. Не знаю, говорит ли это в мою пользу, но я готов признаться, что не мог избавиться от мысли о том, что передо мной первоклассный образец печально известного подвида «блондинка из восточного блока», и это еще более возбуждало меня.