Если бы Клио была сейчас здесь, то ни в какие грандиозные приключения она бы вместе со мной не пустилась. Она бы, не говоря ни слова, ушла от меня навсегда, не столько от ревности, сколько потому, что в ее глазах я поступил недостойно. И мне было бы уже не оправдаться никогда в жизни. Я как последний мудак поддался на то, чтобы заняться сексом с маленькой шлюшкой, надувающей пузыри из жвачки, хотя знал, что ее когда-то раньше насиловал отец и что она соврала мне насчет своего возраста, а значит, я мудак. Так просто мне это с рук не сойдет. Я заслуживаю лишения всех дворянских титулов. И на апелляцию подавать некуда. Я оказался не таким мужчиной, каким Клио меня считала, я оказался таким же козлом, как все мужики, и потому больше не могу быть с ней. Но я и так уже не с ней. На глаза навернулись слезы, но это, конечно, от холода.
Глава четырнадцатая. Кошмары «нутеллового» рая
В те дни, когда я изо всех сил работал жителем Венеции в том смысле, что, как любой другой турист из приезжающих сюда миллионов, полный рабочий день сердился на всех остальных туристов с той разницей, что они через несколько дней уезжали, а я — нет, мне пришел срочный мейл от Марко-голландца. Я выразился не совсем аккуратно. Мне пришел мейл от Марко, помеченный отправителем как «срочный».
После нашей достопамятной экскурсии в Гитхорн мы с ним регулярно общались по электронной почте; точнее сказать, он пару раз в неделю присылал мне сообщения, и я на них изредка отвечал, так что из всех определений, которые я мог бы применить к нашей корреспонденции, слово «срочная» было самым неподходящим. Он отправлял мне газетные публикации, статьи и обзоры, которые, по его мнению, могли бы иметь отношение к нашему проекту, если подойти к теме максимально широко. И еще он время от времени писал мне мейлы, содержавшие его собственную, сугубо личную интерпретацию моих романов и стихов, не столько имевшую отношение к моим романам и стихам, сколько призванную показать, что у него как моего собрата по художественному цеху на ряд вещей есть оригинальная точка зрения.
Стиль его работы также никак не увязывался с мыслью о «срочности». То, что он делал акцент на художественном процессе, а не на возможном получении результатов, до сих пор приводило только к потере времени. Во всем его облике не было ни малейшей нотки поспешности. Он имел обыкновение смотреть вокруг с безразличным выражением, затем задумчиво устремлять взор вдаль — это стало его профессией. Он приучил себя к неторопливости движений, которая, по его мнению, должна была отражать мысли, достойные выделения субсидии. Если движителем его художественной деятельности и правда была срочность, то скрывал он это идеально.
Итак, срочный мейл был чем-то новеньким. Я предположил, что речь в нем идет о субсидии. Если запрос отклонен, то это, с одной стороны, могло бы объяснить тревожную пометку «срочно», но, с другой стороны, по сути, не подразумевало бы никакой срочности, ибо означало бы, что изменений ноль и у нас по-прежнему в руках нет ничего, кроме смутного плана. А вот новость о выделении субсидии была бы по-настоящему срочной, ведь в этом случае нам рано или поздно пришлось бы перейти к конкретике, но мейл со столь неожиданной новостью он, скорее всего, снабдил бы не угрожающей пометкой, а смайликами и картинками праздничных колпачков и бокалов шампанского. Так что я сгорал от любопытства.
Но я ошибся. Насчет субсидии новостей пока не было. Случилось кое-что другое, что для нашего проекта было, к его огорчению, большой неприятностью, но, по его убеждению, не должно было выбить нас из колеи. Однако что именно произошло, он предпочел бы не сообщать по электронной почте. Марко предлагал приехать в Венецию, чтобы рассказать мне лично.
Меня это не слишком обрадовало, и я решил ему позвонить. После недолгих уговоров он согласился, что телефонный разговор — это достаточно личная форма общения. Оказывается, у него возник тяжелый конфликт с Теофилем Зоффом. Чтобы меня успокоить, он счел своим долгом подчеркнуть, что дело исключительно в несовпадении их художественных воззрений, а личные мотивы ни при чем. Честно сказать, я и не знал, что в связи с нашим фильмом вообще обсуждались вопросы художественных воззрений, но промолчал, а он не хотел углубляться в суть их расхождения во мнениях, чтобы не поступать некрасиво по отношению к Теофилю. Короче говоря, по здравом размышлении они решили, что для обоих будет лучше, если их пути разойдутся, а именно: Марко исключит Теофиля из состава съемочной группы.
Меня удивили его слова. Я первый раз за все время заметил в Марко-голландце признаки дееспособности. Мне захотелось его с этим поздравить, но я предпочел промолчать; вместо этого сказал, что понимаю его и он как режиссер должен брать на себя ответственность. То, что впредь нам придется обходиться без подсчета бегемотов, не казалось мне большой потерей для фильма, если мы, вопреки всему, его все-таки снимем, но я и этого не стал говорить, лишь произнес фразу о том, что целиком и полностью верю в нашу команду и без Теофиля.
Через два дня после телефонного разговора Марко прислал длинный мейл, в котором пространно благодарил меня за конструктивную реакцию на его рассказ о произошедшей неприятности, все еще вызывавшей у него угрызения совести, а также сообщал, что мои слова оказались для него важной поддержкой и вдохновили на то, чтобы вновь приняться за наш проект с удвоенной энергией. Поскольку до получения субсидии у нас все еще не было денег для дальних путешествий, ему в голову пришла умная мысль: все же произвести исследование важнейшего объекта рядом с домом, под коим он подразумевал, как я догадался, Амстердам. Я бы посоветовал обследовать Венецию, но он явно имел в виду объект рядом с его домом, а не рядом с моим домом. Впрочем, Амстердам — это Северная Венеция. Как, вообще-то, и Гитхорн. Чтобы не только детально описать проблему массового туризма в Амстердаме, но и обсудить возможные способы ее решения, он просил меня взять интервью у сотрудника муниципалитета, ответственного за городской маркетинг. Поскольку наш телефонный разговор был таким воодушевляющим, Марко позволил себе сразу же договориться с ним о встрече. Смогу ли я приехать в Амстердам на следующей неделе? Кстати, этот сотрудник — мой поклонник. Он три раза прочитал роман La Superba и подарил по экземпляру всем коллегам в отделе внешних коммуникаций.
Мне не хотелось ехать в Амстердам. В Венеции дни моей жизни, наполненные восхищением, мелкими горестями и любовью к Клио, легко складывались в ожерелье веселой кипучей жизни; прямолинейная Голландия ушла на периферию сознания, так что поездка на север стала бы ударом по тому гипнотическому состоянию, в которое я впал по своей воле среди палаццо и каналов с их медленными водами.
Хотя съездить в Нидерланды было бы, пожалуй, неплохо. Я мог бы заодно встретиться с моим издателем Петером Нейссеном, с которым мне уже давно надо было поговорить об идее параллельно со съемками фильма написать роман о туризме. Точнее, это была идея Клио, но мне она начинала нравиться все больше и больше. Даже если из фильма ничего не получится, я хотел бы написать такую книгу, пусть мне и придется провести подготовительное исследование на собственные деньги. А вдруг какую-то роль здесь может сыграть мой издатель?
Решающим аргументом в пользу поездки в Амстердам стало то с виду банальное и второстепенное обстоятельство, что в этом году я мало летал на самолете, а чтобы авиакомпания «Алиталия» продлила мне золотую карту «Фреччиа Алата» на следующий год, мне требовалось совершить шестьдесят полетов или набрать пятьдесят тысяч воздушных миль. Ну а перелет Венеция — Амстердам через Рим и обратно будет зачтен сразу за четыре квалификационных полета.
Я позвонил своему менеджеру в Нидерландах и попросил договориться о встрече с издателем. Менеджер умудрился в последний момент записать меня на участие в дебатах о глобализации в культурном центре «Де Бали», так что мои четыре квалификационных полета мне будут еще и оплачены.
Я был рад снова увидеть Петера. Как у нас было заведено, мы пошли в китайский ресторан на улице Вармусстрат. В сфере кулинарии единственное, чего мне иногда не хватало в Италии, — это восточной кухни. Вообще-то восточные рестораны там тоже есть, но их меню трусливо подогнано под вкус итальянцев. А когда мне хочется насладиться китайской кухней, это должна быть самая настоящая китайская кухня, то есть приспособленная к вкусу голландцев.
Мою идею насчет новой книги Петер встретил взрывом профессионального энтузиазма; правда, я заметил, что этот взрыв был оформлен чуть менее ослепительно, чем обычно. Я спросил, вызывает ли у него такая тема, как туризм, какие-то сомнения. Услышав мое предположение, он бурно возмутился. Наоборот, Петер лично был абсолютно убежден, что это гениальнейшая тема всех времен и народов и мои умелые руки наверняка смогут слепить из нее вещицу остроумную и даже глубокомысленную, но вот что касается читателей, он побаивается: возможно, читателям она будет не очень-то близка. То есть это не совсем точная формулировка. Правильнее сказать так: читателям она может оказаться слишком близка, чтобы они позволили себя убедить в необходимости купить такую книгу. Достаточно оглянуться вокруг, сказал Петер. Знаю ли я, что уже и в Амстердаме ситуация с туризмом вот-вот выйдет из-под контроля, что амстердамцы, еще не сбежавшие из города, уже очумели от туристов. Улица Вармусстрат, на которой мы сейчас так славно ужинаем, служит границей района красных фонарей, это и есть плацдарм для туризма самого низкого пошиба, ведущего к тому, что народ писает в каналы и блюет в подворотнях. Знаком ли мне феномен «пивной на колесах»? Или кондитерских с «нутеллой»? В пятницу вечером пьяные англичане прямо после работы прилетают сюда «Райанэйром» и в понедельник утром тем же «Райанэйром» улетают обратно, а между этими полетами даже не видят смысла снимать номер в гостинице. Знаю ли я о тех широко обсуждаемых неудобствах, которые доставляет горожанам деятельность Airbnb? О росте цен на недвижимость? О том, как обезлюдел центр и что душа города выставлена на продажу? Петер объяснил мне, что вовсе не думает, будто меня читают только в Амстердаме, но боится, что для амстердамцев данная проблематика настолько тесно связана с повседневной невыносимостью бытия, что им не захочется читать о том же самом еще и в книге. Единственный шанс — это написать очень смешную книгу, а она будет смешной, он уверен, и потому, несмотря на свои сомнения, все-таки считает предложенную тему великолепной.