Я начал одеваться. Черный костюм смотрелся чересчур мрачно, как если бы я уже заранее оплакивал свое праведное осуждение. Я выбрал неаполитанский синий от Бретта Синклера, который хорошо сочетался с серебристо-синими ботинками «Мелвин и Гамильтон», розовой рубашкой и купленным в Генуе синим шелковым галстуком «Финолло» в серебристую полоску. Золотые запонки и золотая булавка для галстука с легкомысленным искусственным рубином стали игривым завершающим штрихом, свидетельствующим о моей самоуверенности и готовности к разговору с полицией. Подписанное Мемфис заявление я сунул во внутренний карман пиджака.
Внезапно мне вспомнились слова Мемфис. Что она сказала по поводу своей подписи? Она сказала, чтобы я не думал, что она поддельная, потому как у нее и вправду такая подпись. Я снова извлек документ из внутреннего кармана. Подпись как подпись. Разве что чуть детская, с кружочком вместо точки над буквой i. Я не увидел причин, по которым она не могла бы сойти за подлинную и имеющую законную силу. Почему же тогда она так сказала?
Меня вдруг осенила ужасная догадка. Тот, кто излишне настаивает на подлинности чего-либо, понимает, что это подделка. Возможно, Мемфис просила меня не обращать внимания на подпись, поскольку намеренно ее подделала. Попробуем в качестве мысленного эксперимента взглянуть на проблему с иного ракурса. Какова вероятность того, что юная и откровенно привлекательная девушка бескорыстно и по собственной инициативе будет настаивать на сексе с незнакомым ей тучным поэтом втрое старше ее? Почти любой враждебный заговор покажется правдоподобнее. Она меня подставила. Она хотела рассеять мое недоверие с помощью весьма странного документа, о существовании которого я даже не подозревал и который наверняка окажется недействительным. После чего собрала на своем теле и внутри него литры следов ДНК. Вдобавок она могла записать все произошедшее на видео. Передав материалы в полицию, она тут же сделала ноги. Как тебе такой расклад, Илья? Может, этот сценарий все объясняет?
Не хватало только мотива. Если бы это было вымогательство, Мемфис не обратилась бы в полицию. Скорее всего, она действовала по чьему-то заданию. Судя по всему, эти так называемые Джессика и Ричард тоже участвовали в операции. Только кому понадобилось ее организовывать и зачем?
Был только один способ это выяснить. Возможно, булавка для галстука с черным ониксом смотрелась бы все-таки лучше. Нанеся на щеки лосьон с морской солью и дважды спрыснув пиджак розовой туалетной водой «Россо ди Искья», я отправился вниз в напряженном ожидании ответов и собственного конца.
Спустившись по мраморной лестнице между сфинксом и химерой в фойе, я собрался было свернуть направо, чтобы через библиотеку и Зеленый зал попасть в бывшую Китайскую комнату, которая, в соответствии с европейским видением господина Ванга, буквально за одну ночь превратилась в китчевую имитацию типичного английского паба, но тут сквозь стеклянную дверь главного входа заметил у крыльца отеля туристический автобус.
— Гости из Китая, — сообщил господин Монтебелло. Пританцовывая, он спустился по лестнице следом за мной.
— Целый автобус? — уточнил я.
— Двадцать три человека. Я только что расселил последнюю партию.
— Возрождение былого величия гранд-отеля «Европа».
— Заполняемость гостиницы можно оценивать как количественно, так и качественно, — произнес Монтебелло, — но не мне об этом судить. Я убежден, что вы знаете дорогу, однако позвольте все-таки проводить вас в наш новый традиционный английский паб. После ремонта это пространство, на мой профессиональный взгляд, обещало стать самым тихим местом в отеле. Поэтому я и предложил инспектору подождать вас именно там. Вынужден, однако, признать, что я ошибся. Некоторые из наших китайских гостей уже расположились там в свое удовольствие. Они в восторге. Теперь я понимаю, почему господин Ванг, без сомнения знавший о приезде своих соотечественников, так торопился с ремонтом. Полагаю, уместнее перенести вашу встречу в другое помещение.
— Спасибо, — сказал я, — учитывая деликатность вопроса, некоторая степень уединения нам бы не помешала. С другой стороны, не думаю, что присутствие в пределах слышимости гостей, говорящих исключительно на китайском, составит непреодолимую проблему.
— Воля ваша, — сказал Монтебелло.
Мне еще не довелось увидеть преображение Китайской комнаты, но мое представление об английском пабе совпало с тем, что открылось моему взору. Даже в Англии было бы трудно отыскать паб, походивший на английский больше, чем этот. Фрески девятнадцатого века в восточном стиле, которые, впрочем, никогда меня особенно не пленяли, были заклеены аляповатыми обоями в цветочек. На давешний паркет уложено откровенно безвкусное напольное покрытие, повсюду обустроены уютные ниши с плюшевыми диванами. Среди развешанных на стенах цветных изображений скаковых лошадей и породистых собак вполне вписалась бы фотография ее величества Елизаветы II в рамке. В углу, на консоли, где раньше стояла китайская ваза, была размещена копия красной лондонской телефонной будки.
В нишах, попивая чай, расслаблялись китайцы. За центральным столиком в глубине паба сидел пожилой седовласый господин в темно-сером костюме-тройке в тонкую полоску. Цепочка выдавала наличие карманных часов в кармане жилета. Его вполне можно было бы принять за элемент антуража, но, увидев меня, он поднялся, поздоровался, поблагодарил за приход и представился инспектором. Я извинился за то, что заставил его ждать. Отмахнувшись от моих извинений, он пригласил меня сесть. Монтебелло поинтересовался, чем может быть нам полезным. Инспектор попросил чая, а я — двойной эспрессо. Выполнив наши заказы, мажордом удалился.
— «Россо ди Искья», — констатировал инспектор. — Давненько я не слышал этот запах. Весьма изысканный. Мои комплименты.
На столе перед ним лежала папка, не очень толстая, но и не тонкая. Приблизительно полсантиметра толщиной. То, что дело о предполагаемом преступлении, произошедшем менее суток тому назад, успело обрасти таким количеством инкриминирующего материала, удивило меня и встревожило.
Я спросил инспектора, что могу для него сделать.
— Заранее прошу меня извинить, — сказал он, — за то, что вынужден обсудить с вами вопрос, которым предпочел бы не заниматься.
По крайней мере, начал он стильно. Я понимающе кивнул.
— В своей профессии я порой сталкиваюсь с ситуациями, когда закон требует от меня действий, а мне кажется, что предпочтительнее закрыть глаза и не вмешиваться. Это одна из таких ситуаций.
— Вы служитель закона, — заметил я, — а закон на то и закон, что применяется ко всем одинаково.
Из стратегических соображений я был настроен на максимальное сотрудничество со стражем порядка.
— Вы совершенно правы, — согласился он. — Только в данном случае вопрос крайне щекотливый, поскольку касается несовершеннолетнего лица.
Ну вот. Так я и знал. Ладно, я ведь был к этому готов. Я нащупал документ во внутреннем кармане.
— В этом деле упомянуто ваше имя, — продолжал он.
Он изящно захлопнул ловушку, но я увидел лазейку, чтобы получить необходимую мне информацию.
— Могу ли я поинтересоваться, кто назвал мое имя? — спросил я.
— Само это лицо, — ответил он.
Пусть подобный ход событий и не должен был меня удивить, но я вздрогнул от негодования. Мемфис обратилась в полицию, а значит, намеренно заманила меня в западню. Мой гнев по поводу собственной наивности смешивался с горьким разочарованием, вызванным тем огорчительным выводом, что остатки сладких воспоминаний о прошлой ночи были плодом коварного притворства.
— Возможно, вы почувствуете себя более комфортно, — сказал инспектор, — если узнаете, что наша с вами беседа происходит по просьбе Абдула.
— Абдула?
— Абдула. Коридорного в этом великолепном отеле. Если не ошибаюсь, вы с ним в некоторой степени дружны.
— Разумеется, я знаю, кто такой Абдул, — сказал я.
Только при чем тут Абдул?
— По его мнению, вы могли бы помочь разобраться в этом деле, — сказал инспектор. — Я поддержал эту мысль. И вот мы с вами здесь.
— Так речь идет об Абдуле? — уточнил я.
— Я думал, вам это известно, — ответил он. — О ком же еще?
Я рассмеялся. Совершенно не к месту, но я не смог сдержаться.
— Простите, — сказал я. — Я что-то плохо соображаю сегодня. Неважно спал прошлой ночью. Конечно, речь об Абдуле, которого я определенно считаю своим другом. И сгораю от любопытства узнать, чем именно могу ему помочь.
— Как я уже упомянул, это довольно неприятная история, — продолжил инспектор. — Вам, вероятно, известно, что Абдул пребывает в статусе просителя убежища. Поскольку он несовершеннолетний, господин Монтебелло выступает его опекуном. Однако для получения вида на жительство этого, к сожалению, недостаточно. Абдул должен быть признан политическим беженцем, что обеспечит ему вид на жительство на гуманитарных основаниях. В настоящий момент его дело рассматривается. В папке все документы по этому делу. Должен сказать, что у Абдула есть все шансы на успех. На основании этих документов ему должны предоставить убежище, однако недавно возникли сомнения относительно истории его миграции.
— Он рассказал мне свою историю, — заметил я.
— Вот именно, — сказал инспектор. — Абдул мне об этом сообщил. Более того, он утверждает, что вы даже ее записали. Это правда?
— Верно, — подтвердил я, — его рассказ произвел на меня такое впечатление, что я записал его с намерением использовать для будущей книги.
— Вы как-нибудь изменили или адаптировали историю Абдула сообразно своим литературным стандартам?
— Нет. Когда-то, наверное, так и сделаю, в зависимости от контекста, в который захочу ее вписать.
— Разумеется, — кивнул инспектор.
— Пока что я записал историю Абдула точно так, как он мне ее поведал. Даже попытался сохранить ритм и тембр его голоса, насколько это возможно на бумаге.
— В таком случае вы окажете нам с Абдулом большую услугу, если позволите мне прочесть свои записи.