Когда я наконец оказался в воде, Клио в утешение присоединилась ко мне, обезьянкой повиснув у меня на шее и обхватив ногами за поясницу. Мне достались соленые поцелуи. Потом мы стали плавать, держась за руки, что вообще-то сложнее, чем кажется, но постепенно у нас стало получаться все лучше и лучше. Когда мы вышли из воды, чтобы бок о бок позагорать на надувных матрасах, Клио настояла на том, чтобы намазать меня солнцезащитным кремом. Сам не знаю, почему я поначалу упирался. Ведь было ясно, что сопротивление бесполезно. Втирая крем в кожу своими маленькими прохладными ладонями, она беспрестанно шутила о том, сколько крема уйдет на то, чтобы полностью покрыть мое тело.
Так и прошел день, в веселье и смехе, в том смысле, что я очень веселил Клио, и не успел я оглянуться, как солнце уже исчезло за крышами Портовенере, пляж захватили чайки, и мой первый день на море завершился, даже не дав мне возможности выразить заранее подготовленное недовольство.
Мы отправилиcь переодеться к ужину. Клио облачилась в сногсшибательное летнее черное платье от «Шанель» с широкой юбкой чуть выше колена и глубоким декольте, подобрав к нему черные открытые туфли на высоких каблуках от «Патриции Пепе». Я надел черный костюм от «Карло Пиньятелли» с розовой рубашкой, которую заказал еще в Генуе у своего портного на виа Каннето-иль-Лунго, шелковый галстук с розовым цветочным мотивом на черном фоне из палермского бутика Роберты Файллы «Антика Краваттериа», золотистые запонки, золотистую же булавку для галстука и черные ботинки «Мелвин и Гамильтон». Я сорвал с растущей на балконе бугенвиллеи розовый цветок, идеально подходящий к галстуку, и воткнул его Клио в волосы.
Когда мы спустились вниз, веранда ресторана оказалась почти полностью заполненной: не столько гостями отеля, сколько случайными посетителями с материка или с одной из множества яхт, стоявших на якоре в заливе. Их привозил и отвозил наш депрессивный паромщик. Они ужинали в обычной отпускной одежде. При нашем появлении они замолчали и воззрились на нас как на кинозвезд. Мы улыбнулись в знак приветствия и проследовали за официантом к нашему столику. Как гостям на полном пансионе нам отвели постоянный столик у моря. Нас сопровождал возбужденный шепот.
За закусками — antipasti misti del mare — мы всласть делились друг с другом свежими пляжными впечатлениями. Косые лучи солнца, днем сделавшего Клио такой счастливой, сейчас, в приглушенном свете ламп, о которые бились насекомые, расписали ее щеки возбужденным румянцем.
— Илья, — сказала она, пока нам подавали более существенную закуску: фаршированные мидии, — я должна сказать тебе кое-что серьезное. — Она вскрыла раковину ножом и внимательно попробовала начинку. — Ветчина и, кажется, еще что-то мясное. И пармезанский сыр, конечно. Очень смелое блюдо.
— Ты права, что хочешь это обсудить. Кулинарная смелость — дело серьезное, особенно в такой традиционалистской стране, как Италия.
— Я хотела бы тебя поблагодарить, — сказала она.
— Мило с твоей стороны, — ответил я, — но в благодарности нет никакой нужды. Я рад быть здесь. Это не жертва с моей стороны. Правда. Возможно, поначалу я и собирался такую жертву принести, но сказочная реальность помешала мне реализовать сие благородное намерение. Так что, думаю, мне скорее уместнее было бы поблагодарить тебя, а не наоборот.
— Я хотела бы сказать тебе спасибо за то, что ты меня терпишь. Может быть, я произвожу впечатление женщины, которая сама не понимает, насколько она невыносима, но я хочу — если ты сохранишь это в секрете — единственный раз признаться тебе, что очень хорошо сознаю, какой подвиг ты совершаешь тем, что выносишь меня. Мне стыдно, что я дала себе столько поводов восхищаться твоим терпением, и искренне жаль, что я слишком часто убеждалась в том, что могу положиться на твои стабильность, спокойствие и нелогичную любовь.
— Спокойствие и особенно стабильность — далеко не первые слова, которыми я описал бы себя на пляже с ластами на ногах. Но ты права в том, что мою любовь, учитывая то, с каким удовольствием ты меня высмеивала, вряд ли можно назвать логичной.
— Даже искреннее признание в любви не выводит тебя из равновесия. Это похвально, но позволь добавить, что тебе не стоит беспокоиться и сегодня, за этим покрытым белой скатертью столиком у черных морских волн, изо всех сил демонстрировать масштабы своей невозмутимости. Ее многочисленные доказательства ты уже предъявил в моменты, когда ситуация того требовала. Я хочу, чтобы ты знал, Илья: они не остались незамеченными. Благодаря тебе я чувствую себя защищенной. Ты защищаешь меня даже от моих собственных прихотей, настроений и вспышек гнева, как большая белая воздушная подушка, которая надувается между мной и рулем, которым я держу курс на столкновение. Прежде чем мое настроение снова изменится, а для этого, как ты знаешь лучше меня, достаточно самого банального повода, я хотела бы воспользоваться редким моментом ясности со своей стороны, чтобы сказать: я тебя люблю.
Произнося эти слова, она посмотрела мне в глаза. Я остановил ее руку на пути к мидии и сказал:
— Милая Клио, спасибо тебе. То, что я похож на воздушную подушку, — самое романтичное, что я когда-либо слышал. И я хочу быть ею для тебя. Но в одном, к сожалению, вынужден тебя поправить. Моя невозмутимость, которую ты столь красноречиво восхваляешь, — всего лишь маска. На самом деле ничто так не задевает меня за живое, как ты. Все твои слова, жесты, взгляды и невысказанные мысли попадают в меня как безжалостное высокоточное оружие. Но именно поэтому я надеюсь, что могу тебе помочь и защитить тебя, ведь, когда речь заходит о тебе, я становлюсь полной противоположностью равнодушия и оттого точно знаю, что тоже тебя люблю.
В эту минуту на тарелку Клио упал ночной мотылек. Она попробовала осторожно подцепить его вилкой и спасти от верной гибели в томатном соусе, но было поздно. Он уже умер. Скорее всего, он столкнулся с лампой над нашим столиком и погиб от жара, источаемого светом, который его притягивал.
— Что ж, мой милый поэт, скажи, что это за метафора? — спросила Клио.
— До встречи с тобой я был ночным мотыльком, которого привлек твой свет и желание быть спасенным твоей мягкой рукой от смерти в густо-красной пучине собственного самодовольства. Это факт.
— Но факт — это не метафора.
— Нет, к счастью, нет.
— Значит, ты не стал бы использовать этот инцидент в своей книге?
— Нет, — ответил я. — Бессмысленных фактов и так предостаточно. Литературе нет нужды добавлять их к реальности.
— В любом случае тебе нельзя писать об этом вечере на острове, — сказала она.
— Почему же? Как раз в этой сцене я описал бы тебя самым безоговорочно положительным и блестящим образом.
— Все это слишком прекрасно, — объяснила она. — Генуя уже испорчена твоим предыдущим романом. Если ты честно опишешь этот остров, мы и моргнуть не успеем, как сюда слетятся литературные туристы. Я хочу приезжать сюда с тобой каждый год, а подписывать книги поклонницам не очень удобно, когда на ногах ласты. Позволь тебя от этого защитить.
— Спасибо, что так веришь в возможности моих книг.
За основным блюдом — это был луфарь по-лигурийски с картофелем, оливками и кедровыми орешками — я заговорил о ее работе в Галерее. Так называемые длинные каникулы, столь многообещающе начавшиеся, казались мне подходящим моментом, чтобы оценить их первые месяцы на новом месте с большего расстояния, чем позволяли ежедневные хлопоты. Клио сказала, что довольна, потом поправилась: должна быть довольна. Преподавать ей нравилось, хотя лекции и особенно подготовка к ним, как оказалось, отнимают очень много времени. К сожалению, не все студенты одинаково заинтересованы в ее предмете. Они хотят как можно скорее и как можно меньшими усилиями произвести на свет парочку шедевров, попасть с ними на биеннале, разбогатеть и прославиться, а не терять время на исторический обзор творчества предшественников. Клио была благодарна, что смогла в каком-то смысле вернуться к любимой профессии, от которой почти отвыкла в окружении старого барахла в аукционном доме, но, увы, курсы, которые ей приходится читать, надо признать, довольно поверхностны. И что досадней всего: теперь у нее остается еще меньше времени на Караваджо, чем на прошлой работе. Мне следовало понимать, что продление ее контракта в конце года — дело пока не решенное, и потому она вынуждена брать на себя различные организационные обязанности вышестоящих лиц, которым предстоит принять решение относительно ее контракта. Так уж устроено в Италии. Я понимающе кивнул. Но на организационной работе резюме не построишь, а именно это и требовалось, чтобы не терять надежду на «взрослую» работу, соответствующую ее квалификации. Короче говоря, Клио была официально благодарна за предложенную ей возможность, но по-прежнему нуждалась в блестящем плане действий.
Я предположил, что, исходя исключительно из ее слов, решение проблемы может заключаться в организационной работе, с помощью которой можно укрепить резюме. Она не поняла, что я имею в виду. А имел я в виду, к примеру, организацию конгресса. В отсутствие времени и возможности сосредоточиться на собственных исследованиях это может стать альтернативным способом для привлечения внимания будущих работодателей. Клио отмахнулась: кому нужен конгресс о Караваджо? Я возразил, что конгресс необязательно должен быть посвящен Караваджо и нацелен на академическую аудиторию. Она ведь всегда говорила, что предпочла бы работать в музее, а не в университете. Может быть, имеет смысл организовать конгресс о будущем итальянских музеев? Просто идея. Клио оглушительно расхохоталась. Насмеявшись вволю, она сказала, что идея на самом деле очень даже неплохая.
За десертом — панакота с лесными ягодами — мы продолжили весело размышлять о связях Клио в музейном мире и о том, кого она могла бы пригласить, пока не принесли кофе и план не раздулся до эпических пропорций будущей исторической встречи директоров Уффици, Бреры и Ватиканских музеев, которая навеки изменит историю итальянской музейной культуры.